Жил-был поп с попадьей. Вот он, вишь ты, поехал нанимать казака (бартака); только что едет поп по деревне — попадается ему мужик.
– Здорово, батюшка!
– Здравствуй, братеник!
– Куды ты, батя, едешь?
– Да ништо ведь, вишь — работа поспела, так надобно нанять казака на летину.
– А что, — бает, — батюшка, найми меня.
– Ладно, — бает поп, — ступай к попадье, скажи, что меня, мол, нанял поп. А я покамест съезжу в деревню, окрещу ребенка: вишь, Пафнутьевна родила.
– Ступай, батюшка, ступай! — бает казак; а сам пошел на погост. Пришел к попадье:
– Здорово, — бает, — матушка! Поп приказал дом сжечь, а сам поехал новый покупать.
И! Попадья взяла пук лучины зажгла и давай со всех сторон дом поджигать. Едет поп, а попадья пепелок развевает да место очищает.
– Что ты, попадья?
– Да ништо! Пришел Ерема; меня, бает, батюшка нанял в казаки; дом да село покупает, а этот дом велел сжечь.
– Ах он, лиходей! Где же он?
– Да ушел домой.
– Делать нечего, разве нанять другого мужика в казаки? — бает поп своей попадье.
– Уж без казака не жить, — бает попадья — найми, найми, поп!
Вот он и нанял другого мужика в казаки. Дело пошло на лад. Только что приходит сенокос — а ведь это время, знаешь, самое трудное! — поп и задумал нанять еще казачиху. Поехал в приход; едет и видит бабу с пяльцами, а это был Ерема; он узнал, что поп хочет нанимать казачиху, взял да и перерядился в бабье платье и стал как девка. Вот едет поп, а девушка бает:
– Куды ты, батюшка, едешь?
– Да ништо ведь, — бает поп, — надобно нанять казачиху, так вот и ищу.
– Ах, батюшка, да найми меня!
– Да как тебя зовут?
– Маланьей.
– Так что же, ступай с богом ко мне.
Вот и пошла. Живет Ерема у попа да работает, а поп и не ведает, что у него в казачихах живет Ерема. Только что долго ль, коротко ль, а попу вздумалось женить казака своего на казачихе.
– А что, попадья, бает, — сыграем-ка свадебку; казак-то парень дюжий, да и казачиха-то девка ража. Давай-ка!
– Так что ж зевать? — бает попадья. Взяли да и женили казака своего на казачихе и заперли их спать на ночь в клети. Вот Ерема и бает:
– Что, Сысоюшка (этак звали казака-то), ведь мне на двор надо.
– Да как же, — бает, — быть? Ведь мы заперты!
– Ничего, возмем-ка поднимем половицу, да ты меня привяжи к кушаку, да и пусти туда; я как справлюсь, так и потрясу кушаком, а ты и тащи меня.
– Ну, ладно, ступай!
Вот Ерема спустился под пол и привязал кушаком козу за рога — оттого что были там козы. Привязал, да и тряхнул:
– Тяни! — бает, а сам и ушел. Тот потянул, а коза:
– Бяу!
– Что это, — думает себе, — неужто моя жена козой сделалась? Дай-ка еще!
– Бяу!
– Ах, и взабыль никак она уж оборотень! Ну-ка еще…
– Бяу!
– Делать нечего, пойти к попу… Батюшка!
– Кто там стучит?
– Откутайся-ка.
– Да кто там? — бает поп.
– Да я, батюшка!
– Ты. Сысой?
– Я.
– Пошто ты?
– Да что, батюшка, — бает казак, — никак женка-то козой сделалась!
– Пойдем-ка посмотрим!
Казак все рассказал попу, как дело было. Пришли под клеть, глядь — а кушак-то привязан козе за рога; сосчитали коз: все ли тута, нет ли, бывает, лишних? Нет, все по-прежнему, а казачихи как не было!
– Уж не Ерема ль это подделал? — бает поп.
– Да, пожалуй! — бает попадья.
У Еремы было еще два брата: Фома да Кузьма, и были они — ворьё. Только им и вздумалось украсть у попа улей пчел. Вот и пошли; да в ту самую пору, как Ерему-то в клеть спать положили; а Ерема-то уж знал, что братеники думали делать. Вот он ушел, да и сел в один улей. Пришли братья и стали пробовать, который потяжелее; взялись за тот самый, где сидел Ерема.
– Ого-го! — бают. — Вот где мед-то! Ну-ка, брат, на плечо, да и потащим!
Подняли и потащили, а Ерема сидел, сидел, да потихоньку и закричал:
– Вижу, вижу!
– Смотри-ка, брат, никак нас догоняют, слышишь?.. Побежим скорее…
А Ерема опять:
– Вижу, вижу!
– Уж близко! Бросим-ка лучше, а не то догонят.
Вот они бросили и ушли; и Ерема ушел… Вот братья на другой день приходят, видят улей, раскрыли — пустой!..
– А это дело Еремы; пойдем-ка дадим ему знать!
А Ерема уж это наперед знал; бает своей женке:
– Смотри, как придут братья, я тебе велю сбирать на стол; а ты возьми да и не давай нам; мне, мол, надоть ребят накормить. Да еще подвяжи пузырь под пазуху, а я тебе ножом по ему — ты возьми и ляг; а я тебя плеткой — ты и вскочи поскорее. Смотри ж не забудь!
– Ладно, — бает женка. Вот приходят братья.
– Здравствуй, — бают, — Ерема!
– Здравствуйте, братцы! Добро пожаловать! Что скажете хорошенького?
– Да ништо! Мы вот хотим…
А Ерема:
– Э, братцы, я вас наперед угощу. Женка, давай сейчас обедать.
– Некогда.
– Ну же, живее!
– Да дай ребят накормить!
– А вот я те дам ребят накормить! — да как чесанет ножом-то под пазуху — женка его так тут и грянулась оземь.
– Ах ты, шельма!
Взял плетку с гвоздя да ее и ну пороть, а сам приговаривает:
– Плетка-живилка, оживи мою женушку!
И! Женка разом вскочила, тотчас собрала на стол.
Вот братья пообедали, переглянулись:
– А что, — бают, — Еремушка, дай-ка нам своей плетки, и мы своих жен поучим; они у нас нешто заленились.
– А как вы ее потеряете?
– Небось!
– Ну так возьмите, да смотрите отдайте.
Они взяли и пошли.
– Пойдем, — бает Фома, — сперва ко мне; сперва я поучу свою женку.
Пришли.
– Давай, женка, — бает Фома, — нам есть!
– Погоди; вот я ребят накормлю, тогда и сберу.
– Нам некогда, давай скорее!
– Да погоди!
Фома схватил нож да как чесанет свою женку под пазуху — та и грохнулась наземь. Схватил плетку и ну пороть, а сам приговаривает:
– Плетка-живилка, оживи мою женушку!
Не тут-то было: женка лежит себе да лежит.
– Постой-ка, — бает Кузьма, — ты не умеешь пороть; дай-ка я!
Хлоп, хлоп!.. Не встает.
– Ну, ну, брат, ишь твоя жена какая непослухмяная. Пойдем к моей.
– Пойдем, — бает Фома, — ведь моя-то ух как была непослухмяна! Видно, и плетка ее не берет.
Вот и пошли.
– Женка, — бает Кузьма, — сбирай мне на стол.
– Некогда, — бает жена. Еще стала отговариваться.
– Вот я тя! — да как чесанет ножом-то, та и грянулась оземь. Он схватил плетку и ну стегать, а сам приговаривает:
– Плетка-живилка, оживи мою женушку!
Не тут-то было: женка лежит себе да лежит.
– Ну, делать нечего! Обманул Ерема. Пойдем мы его утопим.
Идут, а Ерема попадается навстречу. Вот они и схватили его.
– Мы те, — бают, — дадим знать! Станешь ужо нас обманывать!
Взяли да и потащили к реке; а это дело-то было уж осенью, только что река замерзла. Притащили его к реке, а проруби-то и нету такой, чтоб его в воду бросить.
– Поди, — бает Фома Кузьме, — поди, принеси топор.
– Не пойду, — бает Кузьма.
– Ну так останься здеся, а я принесу.
– Нет, братеник, не останусь.
– Ну так делать нечего, пойдем оба.
Вот они взяли и пошли, а Ерему так тут и оставили, только ноги ему кушаком связали. Видит Ерема — барин едет; вот он и начал кричать:
– Пожалуйте сюды!
Барин подъехал; а Ерема развязал себе ноги да как крикнет:
– Скидывай попону-то!
Тот скинул. Ерема снял с себя армяк да надел на барина, связал ему и руки и ноги.
– Лежи, — бает, — здеся, пока опять приду.
Только что Ерема ушел, а Фома да Кузьма и вернулись, прорубили прорубь да не посмотревши — бух в нее барина!
Немножко погодя едет Ерема на бариновой лошади и в бариновом платье.
– Здравствуйте, — бает, — братцы!
– Здравствуй, — бают братья, — где ты взял лошадей-то?
– А вот где! Только что вы пихнули меня в воду, а я бурл!.. бурл!.. бурл!.. вот мне и явились буры кони; я на них и выехал из реки.
– Ах, братец родимый, пихни и нас туды, чтоб и нам достать по бурым лошадям.
Он взял да и пихнул их в прорубь; а сам стал поживать, добра наживать.