В некоем цярьстве, не в нашем государстве, именно в том, в котором мы живём, был чарь молодой. Гулял на гульбишшё. Идолишше Поганое сняло с ево чудной крест; заводил он пир на многих князей, на бояр, на сильных, могучих богатырей. «Кто бы выбрался съиздить достать пречюдной крест от Идолиглша Поганово, приписал бы тому половину цярства, покуду жив, а умру — все цярство». Убираютсе все большие за среднево, а средний з меньшево, а меньшему ответа нет никогда. Сделалсе цярь не селой: не может таково человека найтись, которой выбрался. Один старик и говорит: «Ваше цярьское величество! Нет у тебя на пиру таково человека, а есть Данилко Лёгонькой детина, трёх лет — разуму нет; живёт у старухи, может ли нет он достать!» Чарь поехал этово Данила искать, а он сидит на шесточке и без портков. «Бабушка! Не у тебя ли Данилко Лёгонькой детина?» А она и говорит: «А што тебе нужно, ваше цярьское величество?» — «А мне нужно, штобы он съездил достал пречюдной крест от Идолища Поганово». — «Ваше цярьское величество! Я самой и есть!» — «Што тебе надо, то и бери». — «Мне ничево не надо! Дай мне 300 солдатов погулять с ними трое сутки». Гуляли трое сутки, трактиры, кабаки всё открытые — безденежно поили. «Што мне, говорит, триста солдатов держать, будет тридцати мне!» Тех отпустил. Погулял он опять трои сутки с тридцатью солдатами. «Што мне, говорит, с 30 солдатами гулять? Возьму трёх солдат». Взял он трёх солдатов, послал их в путь-дорожку. «Ступайте, идите! Я, говорит, настегу после».
Сутки ходит и другие ходит — не может себе коня достать по мысле. Такой ходит невеселой. Старуха попадает навстречю. «Што ты такой, Данилко, ходишь невеселой?» — «Отойди, старая плёха, посажу на долонь, шшёлкну, одна грезь будет». Она уйдёт от нево, по заулкам обойдёт, и опять ему навстречю, и опять спрашиваэт: «Што ты, Данилко, невеселой ходишь?» — «Што ты привезалась, бабка? Коня не могу себе достать!» — «Ты бы меня давно спрошал; я бы тебе достала». Он: «Так неужели ты, бабушка, знаэшь коня?» Вынул горсть золота, отдал ей в руки. «Поди ты в цисто поле, на нём стоит двенадцать дубов, под этими дубами лежит камень-плита. Подыми ты эту плиту, тут выскоцит и конь прадедка твоево — может он владать тобой». Вот он сошел в цисто поле, отворотил эту плиту, и выскоцил конь; заходил вокруг ево — всё равно — земля заколебалась. Захватил он, в трёх росах медвеных перепахал, до трёх раз накормил пшеной белояровой, и только видели, как садилсе — не видели, куда укатилсе.».
Вот он ехал путём-дорогой и настиг товаришшей своих. «Бох по путе, говорит, добрые люди!» — «Просим милости, говорят, Доброй целовек». — Куда же вы поехали?» — «А не знаем, куды подлець Данилко послал нас, не знаем, куды и ехать. Идем мы голодные и холодные». — «А, я, говорит, самой он и есть». Они ему в ноги. «Прости нас, говорят, грешных!» — «Ну, говорит, Бох прошшает. Ступайте за мной вмисте». Доехали они до мостку каленово. На этом мостике три бочки воды — сильные и бессильные. Переэхали мостик, а тут стоит дом. Заехали они в эфтот дом, напились наэлись и спать повалились. Двух солдатиков послал под мост: «Караульте — кто там пойдет. Мне, говорит, и скажите!» Сами уклались спать. Этот солдатик, как уснул, он саблю взял да туды — как ткнул! Приходит под мост, а те спят. Вдруг и идет Идолишшо Поганое о три головы. Как наехал на мост — конь на коленки пал, Он коню и кричит: «Ты што это, волчья пасть, потыкаешши, не по мне ли посильшыка чюёшь. Есть один по мне посилшык — Данилко Лёгонькой детина, трех лет и разуму ешшо нет, и тот, кабы был здесь, на долонь посадил, другой щёлк — одна бы грезь была». Он выскочил из-под подмосту: «Ты што, Идолишшо Поганое, похваляешши? Ко двору идешь да хвалишши, не штобы ото двора ехал!» В сторону махнул — одну голову отсек, в другую махнул — другую отсек, третью сторону махнул — третью отсек. Взял всё спихал в воду, а сам в дом пошел и спать лёг. Те поутру приходят солдатики. «Ничево не слыхали?» — «Ничево, брат, не слыхали!»
Они позавтрикали, сили опять вперёд и поехали. Доежжают они опять до мостику. На этом мостике шесть бочек воды — сильные и бессильные. Он взял перекатил бочки, сильные бочки на эту, а бессильныя на эту. Приехали за мостик, а тут дом стоит, они прямо в дом. Напились, наелись и спать повалились. Посылаэт опеть одново солдатика: «Поди под мост, карауль. Кто поидет, скажи мне». Эти два солдатика, как уснули, он взял сабельку да и туды под мост. Сидит под мостом, вдруг опеть Идолишшо Поганое едет о шести голов. Как подъехал, конь на коленки пал и рычит. «Ах ты, волчья пасть, медвежья, што ты потыкаешши? По мне посильшык, по тебе ездок есть Данилко Легонькой детина, и тот, кабы был здесь, на долонь посадил, другой шшёлк и была бы грезь одна». Данилко выскочил: «Ах ты, Идолишшо Поганое! Нешто бы ото двора ехал да хвалился, а то ко двору идешь и хвалишшы». В сторону махнул — три головы отсек, в другую махнул — опеть три отсек. Всё опеть в воду спихал, сам опять пошел. Пришел и спать повалилсе. Солдатик приходит. «Што, брат, ничево не слыхал?» — «Ничево, все тихо!» Они позавтрикали, опеть поехали вперёд. Доежжают опеть до мостику каленово. На этом мостике девять бочек воды — девять силные и девять бессильные. Оне опеть переехали за мостик, в дом опеть заходили, поужинали и спать хотели лёжитсе. «Нет, говорит, братцы, недосуг вам спать севодня. Нате вам картоцьки, играйте в карты: если кровяное петно появится на карте, так и бежите туды». Сам ушел туда, под мост. Взял эту сильную воду, перекатил на ту сторону, а бессильную на эту. Сам под мост ушол. Вдруг Идолишшо Поганое идет о девяти голов. Как на ево надъежжает, так он на коленки пал. Он и говорит: «Ах ты, волчья пасть, медвежья, што ты потыкаешши! Не по мне ли посильшика цюешь, не по себе ли ездока? Есть, говорит, один Данилко Лёгонькой детинка, трёх лет, а разуму нет, и тот если бы был, на долонь посадил, другой шшёлк — одна-ко бы грезь была». Выскочил Данилко: «Ах ты, Идолишшо Поганое! Чево ты хвалишши? Нешто бы ото двора ехал да хвалилсе». Взял в сторону махнул — цетыре отсек, в другую махнул — цетыре отсек, а девятую достать и не мог. Тот скоцил с коня да и сгрёб, сшиб под себя Данилка, и начали ногами барахтатьсе. «Ах ты, Идолишшо Поганое! Об чём мы дерёмсе! Дай мне правой сапог сдёрнуть — знали бы, где я помёр». Сдернул сапог, кинул, конь и збунтовалсе на дворе. Выломил ворота железные, прибежал тут, пазнул ево ногами — Идолишшо Поганое улетел без веданья, без памяти. Данилко поправилсе, отсек ему девятую голову. Наложил на себя пречюдной крест. Пошел он в дом. Приходит в дом, а картоцьки в доме так и плавают, не то што петнушко появилось. А те спят. «Ах вы невежи, што вы делаете?! Миня чуть не убили! Конь помог, сберёг». Те извинеться нацяли: «Прости, говорят, виноваты мы пред тобой!» — «Останьтесь вы тут».
Он взял, обернулся мухой и улетел. Прилетел к матери ихней в дом, а мать лежит, голова в початном углу, а ноги на пече в углу, а нос упёрся в потолок. А он, взял, зашел в нос и начал хрясток ломать. Большая сноха и приходит. «Ах! Мамонька! Моево-то мужа, а твоево-то сына, убил Данилко Лёгонькой детинка». — «Дак и мы как-нибудь будем ему. Я тебя оберну кроватью, а ему сон напушшу, как ляжет на кровать, так мёртвой и будет». Другая сноха приходит. «Маминька, маминька! Моево-то мужа, твоево-то сына, убил Данилко Лёгонькой детина». — «Ну говорит, дитятко, и мы ему каково-нибудь будем. Оберну тебя колодником — пойдет, как напьется, так мертвой и будет». Третья сноха приходит. «Маминька, маминька! Моево-то мужа, твоево-то сына, убил Данилко Лёгонькой детина!» — «Ну, говорит, дитятко, и мы ему каково-нибудь будем, говорит. Я тебя, говорит, оберну банькой, а на их цёс напушшу: как, говорит, зайдёт, так мёртвой и будет — кровью обольетсе». Он взял забилсе в нос, начал у ей хрясток ломать, она и говорит: «Снохи, снохи! Он у меня в носе, возьмите по коромыслу и дуйте ево». Те взели по коромыслу, ну дуть, ну дуть — матку и убили, ево не вредили. Он улетел.
Сели на коней и поехали. Доехали они до кровати — солдаты соскочили с коней: «Ах! Спать хочем». — «Погодите! Не торопитесь. Вы и так передо мною виноваты — дайте я сперва». Взял саблей тукнул по изголовью — голова откатилась, кровати никакой не стало. Они опять сили на коней и спать не захотелось — поехали домой. Доехали до колодцику, такая жадность напала пить — те соскоцили, хотели пить, а он им и не дал. Он как соскоцил сам, тукнул — голова проць отлетела, туловишше осталось. Сили на коней и поехали вперёд. Доежжают, стоит баня — такой цёс нашел, што терпинья нет. Те соскоцили, хотели в баньку, он опять им не дал. Он опять слез, по зауголку тюкнул — голова проць, туловишше осталось тут. Опять сили и поехали, и цёсу не стало.
Ехали они путем-дорогою, вертитсе около ево бес — сам с локоть, а голова с пестерь, а борода с виник. Не колько ему ходу не даёт вперёд — на сторону перескакивает да на другую. Он терпел, терпел. «Ты што, бес проклятой, вертиссе?» А он сорвал с нево крест пречюдной и убежал. Опять и поехал вперёд за ним — стоит дом, просто весь вызолочен! Подъэхал к дому, заходит в дом, а бес сидит за столом, на столе злата и серебра. Ничево не взял бес опять, один только крест сгрёб и опять вон. Данилко и кричит: «Ах, цярь липовой! Отдай крест — так из-за моря невесту привезу». — «Привезёшь, так крест отдам, и сколько золота хошь, столько и бери! Пойдешь — поежжай на моём петуне. Коня я буду кормить лутше твоево». Взял он петуна, поежжаэт, отправил солдатиков домой. Петуна по перью — петун скок, петун скачки дерёт. Петун бежит, мать сырая земля дрожит. Переэхал он синее море, идет берегом. Тут ходит мужик около груды огня и шишку оттаивает от ж…; шишка примёрзла. «Ох, ты какой щастливой! Возьми миня в товаришшы, может быть, я тебе помогу», — говорит. «Садись, говорит, на петуна». Сел и поехали. Петуна по перью. Петун скак, петун скачки дерёт. Петун бежит, марь сыра земля дрожит. Переехал он синее море. Опеть едут: мужик ходит кругом — сосняк гложот; уж весь огладал сосняк. «Ох, говорит, какие вы щастливые! Возьмите миня в товаришшы. Я вам помогу, быть можот». — «Дак садись, говорит, на петуна». Поехали трое. Доехали — мужик воду пьёт. Реку выпил, другую пьёт. «Ох, говорит, какие вы щастливые, я, говорит, устал пить! Возьмите миня в товаришшы! Я што-нибудь помогу вам». Цётвёро уселись на петуна, и поехали.
Доежжают оне до этово городу, где невеста — в Чярь-виноград. И пошел он свататьсе невесту. Невеста и говорит: «Вот, сколько кушанья напеку, нажарю, штобы вы поили всё!» Вот он сказал своим товаришшам. Этот, которой сосняк глодал, отправилсе. Сначала честь честью, а потом не могут никак наносить, ни питеры и идеры. Всё приели. Данилко и говорит: «Што жо вы не можете накормить?» Невеста говорит: «Видно, мудрецы приехали — не можем напоить, накормить. Видно, суженые мои!» Потом и говорит: «Сколько пива наварю, сколько вина накурю, выпили бы, тогда и замуж пойду». Вот приготовили к утру, они и пришли пить. Стали пить. Наперво — пить по стаканцику, а тот, которой воду-то пил, стал по целые чашечки, потом по целому ведёрочку, да по целой бочечке начал покатывать, и не могут навозить. Покуда издят, да и нету, нету. Изо всех кабаков вывезли вино — всё высушил везде. «Мне этово не хватает». Хотел подойти к колодцю — выпить ево. Ему не дали. «Лутше, говорит, так замуж пойду. Ешшо истопите, говорит, баньку — сходим да и поидем!» Истопили байну, в калину нажгла, думает опалятся — сойдут. Этот, которой кругом груды-то ходил, оттаивал шишку, вошел в баню, только виничёк шумит. В один угол дунул, в другой дунул, в третей дунул, цётвёртой — а осерёдке вода застыла. Данилко приходит. «Што, говорит, вы над нами смейтесь — и париться нельзя, холодно в бане!» — «Видно, делать нечево, надо итти замуж!»
Стали сряжаться и поехали они, добры молодци — усились на петуна да и поехали. Доежжают, где воду пьют, тот тут и осталсе. Они опять и поехали четверо только. Доехали, где сосны глодал — тут и осталсе.
Уехали опять, где этот кругом груды ходил. Этот тут и осталсе, шишка опять примёрзла — ходит и оттаивает. Доехали дальше. Данилко и говорит: «Я везу тебя не за себя, а за липовово цяря». — «Я за цяря не пойду, пойду за тебя». — «А как же?» — «Выставим половочьку на мосту, он станет перешагивать и свалитсе». Увидел их липовой цярь и идёт их встрецять, наклал груды золота и пречюдной крест положил. «Давай, подари же ты нас наперво!» — говорит. Подал блюдо золота и пречюдной крест на блюде. «Ступайте же». А невеста и говорит: «Надо невеста — переидёшь и сюды». А он, как стал переходить, свалилсе, так и понесло ветром по морю, одна борода так и лягает! Они пришли в дом, набрали золота, сили да поехали; взяли с собой и петуна. Приежжают скором времени домою. Чярь и обрадел, приписал ему полцярства. Он женился на этой девице. Потом, покуда цярь жив, он жил при цярьском дворце; цярь помёр, ево и на цярьство посадили. Всё ему и досталось, и пречюдной крест.