А что, желанны вы мои, в городу-то у вас на водицу-то шепчут? Слыхали про то али нет? Наговорной та водица прозывается, и во кака целебна та вода-матушка! Ото всего помогает. Да вот, постой-ка, погоди — не далеко ходить, про себя скажу, как мне-то этака-то водица помогла… Да ведь как помогла-то… Лучше не надобно. Да вот послушайте-ко, как дело-то было…
Это я со стариком-то со своим смолоду-то жизнь куда как ладно прожила… А вот под старость-ту и приключись с ним что-то неладное: такой поперешной старичишка стал — не приведи господи… Ты ему так, а он те этак… Ты ему слово, а он те — два… Ну, да уж и я-то, родны вы мои, удала была: он два, а я пять… он пять, а я десять… Так и такой-то вихорь у нас, бывало, завьется — хоть святых вон выноси… А разбираться начнем — виноватого нет! — «Да с чего бы это у нас, старуха? А?!». — «Да ведь все ты, неладной, поперешной… все ты!»… — «Да полно-ко! Я ли?!! Не ты ли?!.. С долгим-то языком…» — «Не я, да ты…». —«Ты, да не я». — Да и опять пошло-завилось, по всем углам шарахает. И до того дошодчи было, желанны вы мои, как это утречком старик с печи ноги-то спущает, и пошло… и пошло… хоть из избы вон беги.
Да спасибо — одна старушоночка надоумила… Так бобылочка, этак изобочки через три от нас жила… Слухала это она, слухала, да и говорит: «Маремьянушка, что это у тебя со стариком-то все нелады да нелады? Да сходила бы ты, матушка, к старцу-то на гору. — На водицу старец шопчет… людям-то помогает… Бывает, и тебе поможет». «А и впрямь, думаю, — пойду-ко схожу, никто, как господь»…
Пошла это я к старцу-то. Гляжу — стоит келейка однооконненька… Я это в оконышко-то постукотала, и вышел старец-то. Низенький этакой… щупленькой, седа бородушка клинушком…
— Что, — говорит, — раба, надобно?
— Да вот, говорю, батюшко, помоги… Этаки-то у нас нелады со стариком…
— А пожди, говорит, маленько…
И вынес он, матушки вы мои, водицы в ковшичке, да при мне на эту водицу-то и пошептал… Вот с места не сойтить, не лгу… Крест наложил, вылил водицу в сткляницу, да и говорит:
— Вот, раба, как домой-то придешь, да зашебаршит у тя старик-то, а ты водицы-то и хлебни, да не плюнь, не глотни, а с Иисусовой-то молитвой и держи в роту-то, покеды он не угомонится… Все ладно и будет…
Поклонилась я старцу, сткляницу-то взяла, да домой. Только эту ноженьку-то за порог занесла, а старик мой и себя не помнит… А он у меня, покойник, куды как охоч до чаю был… Уж не пропусти с самоваром ни минуточки… а я у старца-то и позапозднилась… Вот это он с печи-то…
— Уж эти мне бабы, стрекотухи проклятущие!.. Пойдут, да и провалятся…
А я, матушки вы мои, водицы-то и хлебнула, да как старец-то сказывал — не плюну, не глотну, с молитвой-то Иисусовой и держу ее в роту-то… Гляжу — замолчал мой старик-то! Это, слава тебе господи, — водица-то кака целебная. Это я сткляницу-то за божницу, а сама за самовар, да и загреми трубой… А у старика-то глазы на лоб полезли.., себя не помнит:
— Эко неладная-то… не тыим концом руки-то воткнуты…
А я опять за водицу… хлебнула… держу… замолчал ведь старик-то мой…
Да что ты скажешь, родимые вы мои, и пошла у нас тишь да гладь, да божья благодать!.. Он за ругань, а я за водицу… Да и слава те господи! Все пошло, как по писанному.
Так эво, желанные вы мои, что водица-то делает… А старик-то мой, покойник, коса сажень в плечах, росту страшенного… Вот эту притолочину лбом-то вышиб бы… И этаконький-то глоточек таку-то махинишу сдерживал… Вон оно, сила-то кака в водице-то энтой самой, наговорной…