Шел работник с поля домой за завтраком хозяину. Подходит к дому, слышит, что хозяйка с кем-то разговаривает. Прислушался — а это дьяк наш, Тит Григорьевич.
— Ишь, вчера был и сегодня снова, нужно его проучить. Чего он повадился?
Начал стучаться в дверь
— Тетка, открой!
В хате перепугались.
— Прячьтесь, Тит Григорьевич, хоть под печку,—говорит хозяйка.
— О, боже мой, боже, —тарахтит с перепуга Тит Григорьевич.
Бросился прятаться.
Хозяйка отперла работнику, и он только приметил, как пятки Тита Григорьевича шмыгнули под печь.
— Прислал хозяин, чтобы дали хлеба да сала, а то мы сегодня не придем ужинать.
— Как же, дам я вам сала! А хлеба и воды не хотите? Заработались. Там в поле, может, лежат, вывернув бока, а тут еще давай им сала! Возьми, вон хлеб лежит, да и иди к чорту из дома.
— Да еще хозяин сказал, чтобы я наносил дров под печь: завтра хочет на печи зерно сушить, или чего еще, так топить будет.
— Сама наношу, иди себе, ступай.
— Нет уж, тетушка. Вам и за коровой итти, и телят загонять надо, дайте уж я наношу.
И быстро, притащив охапку дров, не дал дьячку удрать из-под печи: сразу туда одно полено за другим, — дьяк только кряхтит.
Хозяйка гони г его от печи, а он знать ничего не хочет. Накидал дров, взял хлеб и пошел из избы.
Откидала тогда хозяйка дрова, вытащила Тита Григорьевича. Вылез он, отряхивается:
— Ох, ох, господи, вот окаянный! Я уже отходную по себе читал.
— Вы завтра уж не приходите. Пойдете на. свое поле, так я вам есть вынесу всего хорошего. Не знаю только, найду ли дорогу до вас, в поле?
— Ничего, моя благодетельница, я при повороте на свое поле посыплю сеном, по которому вы легко узнаете дорогу ко мне.
— А, хорошо,—сказал слушавший подокном работник, пошел на свое поле к хозяину и говорит:
— Дядя, завтра тетка нам обедать принесет.
— А что завтра за праздник?
— Нет никакого праздника, а так.
— Ну, Это что-нибудь большое в лесу сдохло!
Утром рано работник у дьяка с дороги сено забрал да и посыпал на свою тропу. В полдень несет хозяйка обед, на сено, глядя, а йотом видит, что не туда попала, уж хотела вернуться, да работник машет:
— Сюда, тетка, сюда!
Туг уж, хочешь, не хочешь, а надо нести.
— Ах, какая ты добрая, тетка, принесла нам обедать! Я тут совсем пропал.
— «Чтоб ты тут и совеем сдох»,—думает баба.
А они едят, даже за ушами трещит. Да, не плохой обед: борщ с салом, каша молочная, вареники!
И в праздник лучшего не требуется.
Работник ест и думает:
— «Как бы так, чтобы ничего не оставить, чтобы она и объедков не отнесла дьяку».
— Вы будете борщ есть, тетушка?
— Нет, не буду.
— А, так я вылью.
— Не выливай.
— Уж вылил, тетушка,—говорит он, опрокинув миску на землю.
— А чтоб из тебя душу выперло, что ты пищу не жалеешь.
— Вам же будет легче нести. А вареники вы нам оставьте: мы еще пополуднюем.
Пошла она с пустою посудою и дьяка не искала.
На другой день работник с хозяином идут домой. Подходят и слышат, что дьяк опять гут. Стали стучаться. Хозяйка тогда обвязала дьяка полотенцем и толкнула в сени, к телятам.
— Нагнись,—говорит,—и мычи, так они не узнают, подумают, что полосатый теленок.
Вошел хозяин:
— Здорово, жинка моя милая!
— Здравствуй, муженек!
— Чего это телята мычат?—видно пить хотят, я погоню их сейчас к воде.
— Я их сама напою.
— Нет ты иди за коровой, а то скоро стадо придет.
Взял прут и погнал к воде:
— Пейте иродовы телята!
Дьяку и не хочется пить, а надо, а то прут за плечами.
Пригнал домой работник встретил и говори!:
— Дяденка, вы полосатого теленка опоили! У него кровь набросится, ему надо ухо разрезать.
— Надо раз опилась скотина! Что ж, резать, так резать.
И принялись они вдвоем мучить сердешного Тита Григорьевича. Уж пришла баба, так отняла того теленка, уверивши, что это не кровь, а што он давно хиреет, и выпустила за ворота пастись. А тот, как вырвался, так давай только бог ноги.
Дня через два идет работник опять с поля домой. Встал под окном и слушает. А дьяк опять тут и бранится, кричит, сердится, на чем свет стоит. Гонит хозяйку, чтоб завтра непременно шла искать знахаря, чтоб отравить хозяина.
— Конец моему долготерпению, — говорит дьяк, а работник, стоя за окном, сам себе говорит:
— Нет, еще не конец!
— Где же его искать этого знахаря? — спрашивает хозяйка.
— В таком-то и таком-то лесу живет он, ты, может, встретишь там.
— Да уж пойду, попробую.
— Иди.
Работник все выслушал и стал стучаться.
— Ложитесь, Тит Григорьевич, на лавку, я вас накрою корытом, так он и не увидит.
А он, как только вошел, так со всего маху и сбросил корыто с дьяком на пол, дьяк только крякнул, а из-под корыта не вылетел.
— На что корыто с лавки скинул? — кричит хозяйка.
— Мне надо встать на лавку, чтобы достать рожок с табаком с полки, хозяин забыл.
— А чтоб вас тут побрал, как вы мне надоели!
На другой день в поле работник не умывается, не ест ничего.
— Отпустите меня, дяденька, домой, я совсем болен: и голова болит, и все.
— Иди, сынок, иди. Возьми кожух да закройся хорошенько на печи, оно и пройдет, а то шутка разве изо дня в день тут работать, поневоле заболеешь. Полевая работа — не игрушки. Я уж сам как-нибудь управлюсь.
Пошел он. Только скрылся с хозяйских глаз, как кожух вывернул, изогнулся в три погибели и пошел в лес. Взял в руки немного березовой коры, растер ее в руках и идет по лесу.
Встречает его хозяйка. Поздоровались.
— Дедушка, не знаешь ли где тут знахарь живет?
— А на что он тебе? — спрашивает работник не своим голосом,—я—знахарь.
Она к нему:
— Дедушка, сердешный, голубчик, помоги мне! Чем хочешь, тебя отблагодарю.
— Скажи, что надо?
— Муж у меня такой лядащий, света божьего не вижу. Не знаю, что с ним и делать. Нельзя ли его того, чтобы он свету не видел, как я теперь от горьких слез не вижу.
— Можно. Я тебе так сделаю, что он ослепнет.
— Пожалуйста, дедушка, сердешный, век тебя не забуду.
— Как придешь домой, свари борщ с салом, свари кашу с молоком, свари вареники, да так, чтобы в масле да в сметане они плавали. Как все поест, непременно ослепнет. Да у него еще, кажется, и работник есть?
— Есть, есть. Лядащий такой, что противно щетками взять.
— Так ты и его, шельму, накажи, пускай и он ослепнет.
Сказал и дал ей растертой березовой коры. Пошептал и говорит:
— Вот, возьми и немного насыпь в еду. Держи при себе, как варить будешь.
Поблагодарила хозяйка и пошла домой. А работник пошел в поле к своему хозяину и рассказал ему все, как есть.
Почесал тот затылок.
— Нечего делать, пойдем домой—есть то, что нам хозяйка сварит.
Пришли. Хозяйка так им рада.
— Хорошо сделали, — говорит,—что пришли: я вам обедать наварила.
— Ну, и хорошо, давай нам обедать.
Сели они за стол; поели борщ. Работник и спрашивает:
— Что, дяденька, вам ничего так не кажется?
— Нет, ничего, только так, как будто в глазах мутно.
— Эх, мутно и у меня.
— Это может, оттого, что мы давно не обедали, теперь горячего борща съели, так оно так и кажется.
Поели жареного. Работник прикинулся так, что уже и ложки не видит, а хозяин только руками по столу шарит.
— Господи, боже мой, — говорит работник,— совсем ничего не вижу.
— Да не вижу и я. Да подожди, может, вареников съедим, так получшает.
Съели вареников, так и совсем ослепли: вылезли из-за стола, суются по избе.
— Ослепли мы совсем. Ты бы нас хоть в запечку посадила.
Отвела за печку.
А дьяк сейчас в избу. До стола добрался и уже хотел и за вареники недоеденные приниматься, как хозяйка вырвала из его рук: побоялась, чтоб и он не ослеп. Поставила ему других.
Он уплетает да хохочет потихоньку, глядя на хозяина. А тот:
— Жена, ты что, собаку впустила в хату, или что? Кто это тут чавкает?
— Какая там собака? Это тебе, слепому, уж так чудится,—сказала хозяйка и подсела к дьяку.
А тот и рад, только зубы скалит, да вареники уплетает.
Встал хозяин тогда с припечка да прямо к дьяку:
— А чего ты расселся тут? Кто это тебя сюда просил?
Дьяк молчит. Глаза вытаращил и перепугался так, что чуть было не подавился вареником.
— А ну, хлопец, довольно тебе быть слепым, — говорит хозяин работнику, — пойди, поищи хороших прутьев пару: себе и мне, да принеси сюда, будем дьяка парить.
После, говорили, что дьяка близко около дома не видели. Говорят еще, что и с голоса он немного спал.
А те, муж да жена, живут да хлеб жуют, да добро наживают.
И я там был, мед, водку пил; по бороде текло, а в рот не попало.