Это было в старое время, конешно… когда-то сыр-бор горел. Жили-были два брата. Один покинул мир, выкопал в земле каютку, а другой-учоный, узнал чорну магию и, как чорт, жил в воде, устроил дворец себе там…
Вот однажды был мужичонка; дети у него умирали. Оставил он безутешную жену, а сам пошол на заработки: «Прощай, жена, хозяйничай»…
Он, когда ушел, ничего не знает, што его жена беременна осталась, в интересе. Ушол и прожил он девять лет на ломовой на пристани; выгружал там товар (грузил корабли) и прожил так девять лет и домой письма не писал никакого. Проработал девять лет и вздумал итти домой. Хоть не исправил одежонку, да зато тысечки три подбил деньжонок.
Ну, собрался, надел форбен худенький и вроде нищим образом давай подаваться домой. Путь обходом был — дальний, ну он свернул, где к дому ближе — пошол прямой дорогой. Была весна, пришлось безводной местностью итти, задолила его жажда, до того — жажда, — пересохло в роте. «Хоть бы где заимочка, воды бы разжиться»… Вдруг завидел, вроде как стоит колодец: «Доплестись бы до этого колодца, жажду отвести».
Доходит. Колодец, стоит вода в трубе, не бежит, как хрусталь. Он — к колодцу и давай внападку пить воду. Вдруг вцепляется ему в бороду лапа из колодца и тянет его к себе. Он вырывается, — нет, держит крепко, тот другой лапой осиливает его. «Пусти, кто там держит?» кричит мужик. «А ты што-ж, не спросил хозяина, бес спросу тут распорядился? Появился такой разодетый господин!» — «Разве вода — золото, што надо спрашивать?.. Перегорела у меня внутренность, я и напал!..» — «Ну, вперед будешь знать… Вот хочешь, подпиши, што у тебя дома — не знаешь, тогда тебя отпущу», говорит этот форсный человек (в копях).
Стал он перебирать в уме: «кобыла… корова… кобыла сделала приплод, девять жеребят… Ежли корова — тоже… бери, я не щажу». — «Нет, это мне не надо, — ты надпиши, что ты не знаешь».
«Ну, што там, — соха, борона… из посуды тебе совсем ничего не надо?»
«Нет, ты подпиши, што не знаешь дома, а там уж дело мое».
«Да на чем же подписать?»
«А вон — пергаментный лоскуток несет ветром… подними вот и на этом можно подписаться».
«Да и ручки нет!»
«Вон и ручка с пером… вон лежит налево-то, подними-ка. Чернил нам не надо, нам бы ножичек только… Да и ножичек вот-он, вон черешок виднется в траве… бери-ка»… Ножичком чиркнул, кровь выступила. — «Давай, собирай пером и пиши, чего дома не знаешь»… Ну, тот расписался: чего дома не знаю, — отдаешь мне. Тот подписался… «Теперь пей сколь хошь!»
«Што за фигура такая?».. Попил он, тот брык в колодец… Форсный человек в колодец упал, а мужик пошел своим путем домой.
И вот подходит он как бы к своему селенью, видит — изба его в сторонке и думает: «чего я не знаю, што у меня дома, што я этому человеку подписал?.. Вдруг (сидела жена его на заваленке, праздничек был) завидела, конешно, его жена по походке: «Ой, батюшки, мужик идет!..» С ней — мальчишка, восемь лет уж ему: «беги, отец идет» (он и не знал, што отдал дитёнка). Тот: «Тятя, тятя!»… — «Ох, што я сделал, дитя отдал!»… Обнял мальчишку мужик, опечалился и сам заплакал: «Куда же я отдал, дьяволу какому-то?» — «Што ты плачешь, ты должен радоваться: без тебя сын вырос и стречат тебя», говорит жена.
«Да этот сын несчастный!…» — «Пошто несчастный?».. — «Не стану я рассказывать»… Приходит домой, скребет его: думат, думат, как бы его сохранить… какому-то дьяволу отдал… ничего не мог придумать. Ну пришел домой, выкладыват деньги три тысячи (это можно поправить домашность!) А у ей уж табун лошадей расплодилось. «Вот, вот, так я ничего не уронила хозяйство, у меня все хорошо, спроси у соседей, как я жила; ничего худого не скажут об моей жизни». — А он и не думал спрашивать; видит — у него все в порядке, — а он о своем думает.
Ну, начинает мужичонка жить, поправлять хозяйство; мальчишку отдал в ученье; а сам нет нет и заплачет.
Начал так год от году мальчик учиться; пошла ему хорошо грамота; и чем лучше сын учится, тем больше горюет отец.
Окончил мальчик в уездном, надо его в губернском, в наверситет отдавать, пятнадцать лет уж ему. Стало ему пятнадцать лет, начал он проходить грамматическая, все эти дела делать, — приехал на побывку к отцу из губернского из этого из наверситета што ли, — прямо это — господин!
Ну, отец говорит: «довольно, сынок, учиться поживи с нами дома!» — «Нет, отец, я не буду страшиться ученья, ученый везде нужен и везде я буду принят и могу выкрутиться». — «Не долго тебе жить остается, пожил бы с нами»…
Однажды вечером все втроем сидят, пьют чай; он им советоват, как от дикарства отдалять себя. Вдруг, постучали в окно, и заглядывает тот самый человек, который у колодца с него расписку взял. «Ну, мужичок, долг свой забыл?» Сразу тишина в избе, — все умолкли, замолчал крестьянин, мать тоже… ну, словом, все трое замолкли от страху.
«Ну давай, собирай своего сына в путь дороженьку, когда-то он был твой, а теперь мой!»
«Што это такое?» — говорит жена.
«Да вот што: отдал я его… вот случилось по дороге, как шол я домой… задолила меня жажда, и кругом хоть бы какое жилье… Увидал я колодец, направился к ему, он полон воды и вода как хрусталь. — Когда я хотел напиться, он схватил меня, я туда-суда, вырываться; он огрёб меня под воротки: — подпиши, говорит, што дома не знаешь, тогда отпущу тебя… Я давай мечтать, мечтать — все перемечтал, в уме перебрал, — скота, посуду, всю домашность… нет, говорит, давай то, што ты дома не знаешь… Вот, я подписал, и он отпустил меня».
А он расписку скрозь окно кажет: «Штобы завтра твой сын был готов, я приду за ним!»
Ну, собирают они соседей, устраивают прощанье. Мать плачет, отец тоже натер глаза… А сын говорит: «Не бойтесь, я не пропаду, скажи, куда мне итти надо?» — «Да я и не знаю», говорит отец: «надо до второго дня подождать; если скажет, тогда уж делать нечего». Приходит второй вечер. Оне уже сидят, ждут…
Вдруг, стучит: «Ну, ты што, мужик, еще думаешь? Весь дом раскачу по бревёшку и сам ты не будешь живой! Высылай сына!» — «А куда я его пошлю?» — «А посылай, он сам придет, мимо меня не минет, сам ко мне зайдет!» — «Ну собирайся, сынок, делать нечего!» — отправляет его, куда глаза глядят.
Ну, пока што, пока сбирали его, утро уж забелело. Тогда он еще оставил, до утра дотянул. «Нет, еще оставим, надо как следоват собрать, хлебца ему, сухарей насушим, сколько под силу ему, кто знает, какой путь предстоит»…
Вдруг вечером сидят, ударил чем-то тяжеловесным в простенок, — вся изба задрожала: «Што, старый пес, я сказал тебе — раскатаю всю избу по бревешку!!»
Соседи поскакали из-за стола, — отрезвились: были пьяны, стали трезвы. Ну, ночью куда пойдешь… Дождались утра, утром, чем свет, взял котомку и пошол сын в путь дорогу, куда глаза глядят. «Ну прощайте. Может быть, я буду герой и вернусь назад!» Вся деревня собралась; всем удивительно, што посылает отец какому-то чорту сына. Отец и мать наговаривают таким плачущим голосом, а он просто, как на своей воле идет…
Проводили, ушол; идет долго ли коротко ли в путе-дороге, близко ли, далеко ли, — шол, шол, кончился день и пристигла его ночь. Куда деваться? Завидел пенёк, давай поспевать… дошол: оказалось, висит какая-то веревочная лестница. Он попробовал, веревочка дюжая: «Што — думает — мне по этой веревочке подняться да посмотреть, што это за пень?» Давай он цараповаться по этой веревочке; там пустота обхвата в два; просунул голову в нее, внутри там еще пень. Дай же я спущуся туда. Давай он спускаться; спустился, встал на ноги, — темнота, ничего не видать, тишина, ничего не слыхать.
Прекрасно. Он ощупал там ощупью дверь, — уж ниже дупла, под корнем дупла. Отворяет дверь, там, конешно, стоит седой старичок, как лунь, и усердно богу молится. Не стал перерывать. Этот ученый человек, он долго продолжал молиться. Прекрасно. Окончил моленье старичок: «Здравствуй, молодой юноша!» — «Здравствуй, старичок! Приюти меня; я, вот, шол, шол я, застала меня ночь, вдруг может найти какая туча и может меня похитить или побить градом.
«Куда же твой путь лежит?»
«А я не знаю, — иду, куда глаза глядят».
«Как же так?»
«Да так! — я вынужден и сказано мне итти»…
И объяснил ему также, как был отец на заработке, и мать осталась беременной. «Вот, говорит, пошел он на заработки… так, так все рассказывал ему: и уходил он на заработки работать на пристани на морской и прожил девять лет. И вздумал обратиться домой… Шол он пустынным местом, и вот его задолила жажда, захотел он пить; и хотел так пить, што готов был отдать все за два глотка воды.
Вдруг он видит на путе-дороге стоит колодец и вот он пустился к этому колодцу и видит — труба наполнена водой и вода чистая, как хрусталь; отец припал и давай пить в нападку, какая-то фигура вцепилася ему в бороду и давай тянуть ко дну, топить в этом колодце. Отец мой уперся и вытащил чудовище вон из колодца, оказался человек весь в шерсти.
«Я с тобой разочтусь… Зачем ты без спросу пьешь мою воду из колодца?» Отец мой испугался: «Разе она золота, вода, што надо спрашивать?» — «Вода не золото, да она заветная, отвечает он: подписывай мне, што дома не знаешь, а то я с тобой разочтусь». Отец мой все перебрал дома, што есть в хозяйстве, а тот: «отдай, што не знаешь дома, пиши мне залог». Отец говорит: «Я же неграмотный, да и бумаги у нас нет». — «Ничего, говорит, вон ветром несет пергаментный кусок кожи». Отец подымает этот пергаментный кусок кожи… А вон лежит перо — потерял кто-то ручку… потом вон подыми перочинный ножичек, вон выглядыват из травы — и попросил руку. Тот только успел показать, как тот распорол у его палец: «Расписывайся, собирай пером»… Хорошо. Расписался он этой кровью, взял он, лохматое чудовище, расписку, когда до востребования предъявит ее. «Ну пей — говорит — теперь, сколь хошь», отцу. Вот он воды напился и добрел до своего села. Там завидела его жана, и я бросился к отцу, хоть я его и не знал, без его я вырос… Прибегаю я: «Ах ты сынишка мой, сгубил я тебя!» — думаю я себе, да чем он мог меня сгубить?»
«Вот отдали меня в училище, прошол я школу уездную, а потом в губернском закончил. Шестнадцать лет приехал я на побывку к родителям и вот, вечером — голос: што, мужичок, забыл свой долг?.. Тут отец и рассказал все; на другой вечер — угрозы уж, а на третий еще пуще. Ну, отец спрашиват: «Куда же ему итти?» — «Пусть туда идет, куда глаза глядят». На третий вечер так ударил в стену, што гул по избе и прогнулся простенок. Меня проводили; вот я и иду, куда глаза глядят… Шол — шол и дошол по степи до пенька и пробрался через дупло к тебе».
«Ну што ж молися спасу, завтра я тебе што-нибудь расскажу об этом».
Утром, конешно, встает, просыпается; тут у него хлебца кусочек, водичка в железном ведерке… «Вот закусывай и направлю я тебя, несчастного бедного, што ты идешь к чародею, к нечистому духу, страдать, а я тебя направлю на путь истинный».
Вот этот самый, — оне братья были: один обучился магии черной и всякой чертовщине, и жил в озере, и то творил, что люди не творят, и был беспощадный злодей, а его брат тридцать лет молился в дупле, жил в одиночестве от людей, как бобыль.
«Ну, так ему счастливо жить несчастливому кровопийцу; он трудиться не хочет, он сидит на дьявольском троне и думат, што царь, а сам уж в кохтях у сатаны. — Но я тебе дам наставленье… Теперь ты, конешно, пойдешь — держи путь на восток, и придешь к большому озеру, так што оно длиной протянулось верст на семьдесять и шириной на версту будет это озеро. У этого озера будут ракитовы кусточки стоять — увидишь; приходи в эти кустики и западай, лежи и дожидай, што будет».
«Што же я буду дожидать?» ответил в свою очередь юноша, Иван-крестьянский сын. — «А вот што я тебе скажу: когда будет самый полдень, не выходи, а лежи. — Вдруг завидишь: одиннадцать уток поплывут и станут доплывать до ракитовых кустов, ударются об пол и обернутся в одиннадцать девиц, — а ты духу не подавай, — выкупаются, вылезут, оденутся, ударются об земь и станут опять одиннадцать уток. В это время поплывет отдельно двенадцатая утка; энти уж поплывут назад, а та еще будет только плыть. Вот и эта утка вылезет на берег и ударится об пол и станет девицей, скинет платье и сорочку. Ты не робей, бери платье и сорочку, она будет искать и плакать, ты молчи сиди, голосу не подавай.
Тогда она будет налагать судьбу: если старый старичок — будь мне отец названный, если старая старушка, будь мне мать названная: ежели в мою пору девица, будь мне сестра названая, ежели в мою пору молодец, будь мне нареченный супруг… И ты должен тогда вскрикнуть: в вашу пору! Она будет просить отдать ей сорочку, но ты не отдавай, а проси с правой руки перстень. Когда ты получишь перстень и выдашь ей платье и сорочку, тожно ты объяснися, откуда ты пришел и по какому случаю попал сюда. Она имеет хитрость и будет за тобой заступаться».
Ну, попрощался со старичком и в путь пустился. Так, конешно, сутки трое он прошол, доходит и видит посреди на этом берегу был ракитник: подходит к этим кустам и запал в них, как было приказано, не бродить и не казаться.
Был уж полдень, солнце палящее изливало такой зной, такая тошнота, што невозможно было дышать. — Ну была тишина, ничего не было видно ниоткудова и, никакого разговора неслышно.
Сам он наблюдал, как скоро ли поплывут эти утки, как сказывал старец. С нетерпением дожидает. Вот и показались, видно, стали утки выплывать, показываться ближе и ближе и ближе. Вот приблизились эти одиннадцать уток к ракитовым кустам, вылезли на берег, отряслися, ударились об пол, и стали одиннадцать девиц. И стали оне раздеваться, и все были красота в красоту, рост в рост, и все были у них одинаковы платья, как у одного отца.
Разделись все, бросились оне опрометью в воду — купались, плескались, играли. — Иван-крестьянский сын все наблюдал из ракитовых кустов. Натешились, накупались, выбегают на берег, посхватали свои платья и оделись. Только отделилися и вдруг показывается двенадцатая уточка — плывет одна. Оне ударилися об пол и сделались одиннадцать уточек и поплыли навстречу той. Также она вылезла из воды, трехнулась об пол и сделалась девицей. Разделась, спустилась в воду и стала купаться.
В это время Иван-заклятый сын прокрался, схватил сорочку и платья и спрятался опять в кусты. Вот она искупалася, вылезла из воды, хватилась сорочки и платья и в испуге тревожно кричала: «Если старый старичок, будь мне отцом названным, если старая старушка, будь мне мать названная, ежели моих лет девушка, будь мне сестра названная; ежели в мою пору кавалер молодой, то будь мне нареченный супруг!» Тогда Иван-заклятый крикнул: «В вашу пору!» — «А в мою пору, зачем похитил мою сорочку и платье? Отдай мне ее!»
«Отдай мне с правой руки перстень именной!» крикнул он. — «О, нет, этого не будет, я перстень не отдам». — «А перстень не отдашь, то я не отдам сорочку и платья».
Она еще поплакала несколько время и закричала: «На, лови перстень, я нагая!» Когда он надел перстень, то отдал ей сорочку и платье.
«Кто ты такой, чей ты сын, какого отца-матери и какого государства?» — спросила девица.
«Я есь Иван-заклятый! Меня проклял отец и послал меня служить тому царю, которому ты служишь».
«Ну ладно же, когда ты идешь страдать, как я страдаю, пойдем, может, мы еще вырвемся из его рук. «Ты брось с руки на руку перстень и ударься об землю», она ему сказала. Он перебросил с руки на руку перстень, ударился об землю и стал селезнем. (Она уточка, а он селезень, — вот какая жисть тут у них пошла. Она хитрость произобрала, может, как и вырвутся).
Ну и поплыли рядышком посреди озера. Заплывают оне посредине самого озера… «Ты меня называй сестрой, смотри не ошибайся. Я тебя — братом, а ты меня сестрой. Ну, ныряй!» Она нырнула, и он за ней, и очутились на почве, на сухом месте, как в воздухе (в пространном), нет никакой воды уж. И вот она говорит: «Ударяйся! Я ударюсь и ты ударяйся за мной; я буду девой, а ты кавалер!»
Значит ударилась она об пол и сделалась девой, а он кавалером, и пошли рука об руку, — и пошли по морскому дну, и завидел он двенадцать дворцов позолоченных и золотом покрытых, в одну форму. Она ему указала: вон видишь, говорит, двенадцать дворцов. «Вижу», — сказал он. — «Вот, первый дворец будет наш, будем мы жить с тобой в ём.» (Не дурно пожить с такой кралечкой!) Когда они доходят до двенадцати дворцов: «Вот тут наш покой да смотри не радуйся, што красота, — это горе наше!» Она ему сказала.
Когда оне взошли в него, она сказала: «Молися спасу и ложися спать и будь готов на всякое дело». Легли оне, конечно: утром она будит его: «Ну, братец, вставай, не пора нам, спать, а надо подлаживаться, што-то нам будет приказ. Смотри, царь подводный знает, што мы пришли с тобой. — Вот-вот из моих сестер будет посол к нам; когда она придет, и ты должен итти на поклон к нему. Когда тридцать шагов не дойдешь (вот какую он требует честь!), то ползи на колени и поклонись ему в прах. Когда подойдешь и поклонишься ему в прах, он засмеется и обрадуется и скажет: «А, пришел мой сынок! Ну иди, три дня тебе строку, отдыхай, а потом опять будешь заявляться ко мне».
Все это было наказано, дожидают оне сестру. Вот, как раз успели кончить приказ, вдруг двери отворились, является сестра, из одиннадцати-то уток-то: «Ну-ка, где тут новичек? Его царь потребовал, должен заявиться и показать себя!» Тогда Иван-заклятый сказал: «Да, поверит, сейчас буду и я там», а сестра ее уже повернула и ушла из дворца.
Разговоров уж никаких тут — они на нее сурьезны были все. (Каки, чорт, сестры: они были насбираны из всех государств, всяких родов!)
Хорошо… и он пошел, конешно. — Не дошел тридцать шагов и полз на коленях до его трону, и где сидел этот проклятый сатана. Как дополз до трону и потом в прах поклонился ниц, и дикий хохот на троне раздался подводного царя: «Ха-ха!.. молодой юнош, мой сынок пришел, будешь теперь у меня жить, как царь подземный. Да смотри, только не лукавь, а делай верно, што я прикажу. — А слукавишь, дак надейся на себя, я тебе снова докажу. А теперь ступай, трое суток отдыхай, а тогда явись ко мне».
И пошол Иван-заклятый во дворец к своей сестре. Приходит, конешно, сестра спрашивает его: «Ну, што братец родимый?» — «Ничего, похвалил меня и просил не лукавить». — «Хорошо. Ну, завтра будет тебе службишка (не служба, а службишка, а службы все впереде́). Теперь можешь пользоваться трое суток отдыхом, никого не бояться». А она (вот хитрая была какая: што он должен приказать, все знает заране): «Слушайся только меня, может вырвемся», говорит: «отсюда».
Вот она ему и говорит: «Вот тебе какая будет первая задача, штобы ты тридцать десятин леса расчистил, строевой будешь в ярусы скатывать, а нестроевой — в костры и сжигать и все в одну ночь надо управиться: эта первая задача». Только успела сказать ему, как появляется опять сестра: «Ну, новичок, итти должен ты к царю, што ты долго путаешься?» Так же он дошел тридцать шагов до трону и ползет. «Вот молодец — говорит — мой сынок. Вот я тебе легоньку задачу дам — тридцать десятин вырубить лесу в одну ночь» (легонька задача… а лес — не то што у нас — в небо дыра только!) Да… он топнул ногой: «Кто может такую задачу выполнить? Фу, проклятая сила! Разве в сказке было сказано, штобы тридцать десятин в одну ночь лесу убрать. Фу, ты, проклятая сила!»
«Ха-ха-ха!.. захохотал он на троне: «Да, строевой в ярусы, а нестроевой сжигать. Все коренья и пни вырубай, штобы завтра только с сохой выехать… Ну ступай теперь, а утром — на работу!» Является к своей сестре Иван-заклятый. «Ну, как твоя задача?» — «Тридцать десятин, как ты говорила, строевого леса в ярусы скатать, а нестроевой в костры сжигать».
«Ну молися спасу и ложися спать, завтра все будет готово!» Утром рано разбужает она его: «Не надо спать, а надо вставать, надо себя оправдать». Разбудила, ему сказала: «Пойдешь, там уж в ярусы скатано, и костры уж догорают, только угли отливают, только пень один стоит, раз его ударить и брось его в костер, пусть догорает, и падай на землю и ругай его, как можно ладнее, што такую работу дал».
Как он вышел, конешно, все уж было убра̀то — и костры догорали. — Вот он завидел, идет… давай пластать этот пенёк. Тот уж подходит, он бросил его в костер и упал на землю: «Вот проклятая, нечистая сила, измаялся, как мертвец, ни руками, ни ногами не могу пошевелить!..»
«Ха-ха-ха! вот молодец, вот герой!.. Похвальный лист тебе за это!.. (чужими руками работаешь здорово.)
[Антон мнет кожу для чирков и приговаривает: «издалась свиная кожа в дубу»]. «Ну, теперь отдыхай трое суток, а потом опять тебе работа будет!» Приходит он, сестра опять ему говорит: «Смотри, тебе теперь будет вторая задача, ты также вскочи и закричи: «Фу ты, нечистая сила!» (Это она ему наказывала, а он еще не ходил).
Ну, прекрасно, он пошол, тридцать шагов не дошол до трону и ползет до трону на коленках; дополз до трону, поклонился в прах: «С добрым утром, поздравляю, отец, тебя!» — «Хорошо, сынок, молодец, люблю тебя за ухватку», он ему сказал, царь подводный: «Ну-ка, верный мой слуга, сделай еще один приказ от меня: сегодня на ночь чтобы спахать и оборонить и еще раз пропахать и сделать пушистую мягкую землю под посев!» Вот вскочил он на ноги и плюнул в сторону: «Фу, нечистая сила! Нигде в сказках не сказано и в книгах не писано, чтобы тридцать десятин содрать целину и взборонить в одну ночь! Фу, нечистая сила!..» — «Ха-ха-ха! Это не идет для тебя? Ну, ступай, сделай, больше не огрызайся!»
Пошол, конешно, Иван Заклятый к своей сестре, повесил голову ниже могучих плеч: неужели, думает, это можно сделать до утра, ему уж не верится.
«Ну, как братец, твоя задача?» — «Ох, задача тяжела!» — «Знаю, знаю. Но это все еще не задача, задача впереди, молися спасу и ложися спать, не думай, к утру все будет готово», сестра сказала ему. Всю он ночь проспал, ничего не видел, што там делается.
Вот прекрасно. Утром будит она его на зорьке. «Ну, брат, вставай, не пора тебе спать, пора тебе вставать!» Когда он встал, «смотри», говорит: «там тридцать борон уж боронют — доборанивают, а там тридцать сох пашут — допахивают — иди, как только завидишь его, берись, допахивай борозду, коня понужни, он рванет и соха сломится, и сошники вывалятся — и ты с проклятием вались на землю, и он придет и захохочет».
Вот он дошел и видит, — не доехавши шагов десяток до конца, он понужнул коня, соха сломалась, сошники вывалились, сам на землю пал, рехнулся и закричал: «Да што ты, нечистая сила, замотал он меня!..» — «Ха-ха-ха!.. Знаю, как работать, на печи лежа, да не ты хитрый, а она хитрая (он знает, што тут делается). «Чтоб тебя нечистая сила так хитрила, у меня уж и легкие и печенки болят от тяжелой работы!»
Встал и пошол ко дворцу. Рассказал, што работу сдал. «Ну сдал и хорошо. Это не служба, а служба еще впереде́». Она ему наказывает. «Смотри, через трое сутки еще будет тебе задача: он тебе задаст посеять все тридцать десятин пшеницы и чтоб она в одну ночь выросла и ее сжать, и убрать и вымолотить и смолоть на муку, и я должна ему пирог испечь и утром отнести!»
Тогда через трое сутки он опять идет на поклон подводному царю, дополз до трону и сказал: «С добрым утром, отец мой!» — «Молодец, сынок, герой! Вот ты теперь засей тридцать десятин, убери и смолоти и на мельницу свези и чтобы сестра твоя испекла мне пирог, да штоб пирог был дак пирог — пышный и ноздристый, и штоб в описи не было такого пирога!» Заклятый Иван вскочил на ноги и закричал: «Тьфу, што это за нечистая сила! Нигде в книжках не писано, ни в сказках не сказано, штобы в одну ночь тридцать десятин пшеницы посеять, ее вырастить и убрать, обмолотить и смолоть и пирог испечь!» — «Ну-ну, не мурмуль, а штобы у меня было сделано!»
Приходит Иван Заклятый к сестре своей: «Ну — говорит — тяжелая задача, не знаю, сможете ли даже вы ее исполнить?» — «Ничего, не думай, молися спасу, ложись спать, к вечеру все будет готово», она ему сказала, сестра названная. Она, конешно, тогда уложила его спать, сама вышла на парадное крыльцо, а Заклятый Иван стал за ней подозревать, што, дескать, она делает, как командоват. Она, сечас перебросила с руки на руку кольцо и вдруг являются двенадцать молодцев к ей. Вот, дала приказ им, чтобы была убрата пшеница в эту ночь и намолота мука, а она понесет ему утром пирог сладкий. Утром рано, чуть рассвет, будит сестра брата: «Не пора тебе уже спать, а пора вставать и с пирогом отправляться к подводному царю».
Вот, смотрит Иван Заклятый, уже пирог готовый, салфеткой прикрытый на золотом подносе: взял он поднос и пошол, конешно, к подводному царю. Не дойдя тридцать шагов, пал он и полз ползком до трона, поклонился он у ног его в прах, и поднос на стол поставил с пирогом.
Вскрикнул с радостью, с диким хохотом Царь Подводный: «Вот, молодец, мои дела исполнил, — можешь итти на три дня отдыхать!» Когда он отдохнул трое суток, она ему и говорит: «Смотри, сейчас должен итти с рекомендацией. Вот тебе будет приказ: он поведет тебя в сад, и в саду будет двенадцать кобылиц: и все в одну шерсть, — вставай сбоку и стреляй, пуля шерсть содерет, у всех кожу заденет и ни одной больше не заденет, ни меньше — и все шерсть в шерсть и рост в рост и ни одной шерстинки, только у меня на лбу будет шерсть немного всклочена; ты проходи и смотри не сразу, а на третий раз ударяй меня по лбу: — вот моя невеста! Потом убегут кобылы из саду, он скажет: молодец! В саду есть бассейна большая; подведет тебя к бассейну, в бассейне двенадцать лебедей будут плавать; по его приказу все станут в шеренгу, и все оне будут одинаковы, только у одного будет перышко чуть-чуть скручено, никому незаметное, только тебе одному будет знатко. Смотри, не прогляди, а то обоим нам смерть будет. Тогда эти лебеди спорхнут и полетят, он скажет: молодец!»
«Прилетят опять голуби, сядут, — такое будет положено на два куста два седала; такие оне будут перышко в перышко, ты опять угадывай. Тут будет сидеть малая насекомкая на лбу одной голубки, и вот насекомку эту увидишь, замечай — завечай… Три раза пройдешь, на четвертый указывай; узнаешь, значит мало еще поживем. (Это наставления ее еще, теперь он должен итти). Ступай и делай, как раньше, он требует церемоньи для себя, уважения».
Также он пришол, тридцать шагов не дошол, пал на колени, дополз до трону, поклонился в прах у ног его, поднялся и сказал: «С добрым днем, отец!» — «И тебя с веселым днем! Вот, молодец, женишок, молодец, — теперь пойдем невест выбирать». Заводит его во двор, стоят двенадцать кобылиц в одну шерсть, как бумага вылитые, ну никак нельзя угадать, где его тут невеста.
«Ну, вот мой сынок, двенадцать невест у меня, выбирай любую, кака тебе понравится». Заходит с правого фланку, начал он рассматривать: прошол раз, ничего значит не нашол, зашол второй, просмотрел, не нашол; зашол третий — просмотрел, не нашол; заходит в четвертый, — курчавинку заметил на лбу, — и ударил по лбу: «Вот моя невеста!» [Антон ударил по косяку ладонью]. — «Молодец, сынок! Но не ты хитер, она хитра!.. Ну, марш на двор!» — Все стрекнули, хвост трубой, убежали разом.
Заводит в сад его. Когда зашол он в сад, там устроена бассейна, плавают двенадцать лебединь; по команде его все встали в ряды. Тогда он сказал: «Смотри, голубчик, угадай, а то, видишь двух тынинок не хватает, — ваши головы будут на этих тынинках (триста тынинок — головы опаренные насажены и вот двух только не хватат, — сколько женихов поел!) Заходит он с правого фланку и начал он примечать лебединь: прошол он раз, ничего не нашол (он уж сразу заметил, да не хотел выдавать), прошол второй — не нашол, третий, четвертый подходит: «вот моя невеста», — в средине она была. «Молодец, герой, мой сынок! Марш на свое место!»
Лебеди улетели, прилетают двенадцать голубей, сели ряд в ряд, голова в голову, взгляд в взгляд. Как одна голубка. Тогда начинат он заходить с правого фланку, выбирать себе невесту. Раз прошол, не нашол; второй прошол, не нашол, третий прошол, не нашол; четвертый прошол и указал, где эта насекомка сидела: «Вот моя невеста». — «Ну молодец! Хитер, ну не ты хитер, — а она хитра! Марш по местам! Ну иди теперь отдыхай на трое суток, а через трое сутки выпаритесь в бане и будете веньчаться!»
Была устроена чугунная баня, и накатывали в нее почти полную дров; раскаливали ее, как все равно красное сукно, эту баню; вот в эту-то баню раскаленную должны их бросить, Ивана Заклятого с нареченной его невестой, ожарить и подать ему их кушать.
Тогда Иван-Заклятый шол домой к невесте своей в этот дворец, где как был раньше: и думал он себе: «Да, теперь я уж полный жених, могу и свадьбу сыграть, выбрал себе невесту без ошибки». Только он заходит, сестра стречает тут его: «Ну што, как братец, выбрал ты себе невесту?» — «Да, кажется, выбрал без ошибки». — «Ну, хорошо, проживем час лишний… через трое сутки нас поведут в баню, а баня вот какая, — тебе покажу, как ее затопют». Она показыват с балкона: «Вон смотри, повалил там черный дым»… Он с удивлением спросил: «Это што такое?» — «А это — баня, ее нагревать трое сутки будут, накаливать и потом мы пойдем париться».
Проходят третьи сутки, баня уж была готова, раскаленная, как красное сукно. «Ну што же, братец, нам медлить нечего, нам нужно отсель убираться, нам тут жизни нет. Вот, смотри, заявится сестра, будет в баню посылать. Ответ первый мне нужно отдать, што собираться будем в баню сечас». А сама тотчас к сундуку, из его достала ковер-самолёт. Вот явилась сестра: «Собирайтесь в баню!» Она ответила: «Сечас мы готовимся, пойдем мы в баню». Она с своего дворца в четыре угла взяла — наплевала, и слюнам своим строго приказала, чтобы отвечали, што идем сейчас. Тогда берет она Заклятого Ивана за руку и выводит из дворца, растилает ковер и сама на ковер стала и сказала: «Ставай и ты на ковер и держися за меня!» Ковер поднялся вверх и вот на назначено место, где им вылетать нужно из воды, ковер выносит их из этого озера, а потом поднялся под облака; так долго продолжали путь оне…
«Ну-ка, братец, нам придется пасть на землю и послушать, нет ли там погони за нами». Опускается ковер на землю, и она припала ухом к сырой земле. «Ну што же нам делать с тобою? Послана облава. Сечас догонять будут нас!» Схватывает она из головы его три волоска и бросат на землю. «Пусть тут будет дремучий лес», сказала. Потом, этого мало, все равно дремучий лес их не задержит. «Я сделаю тебя рябиновым кустом, а сама сделаюсь ягодой». Вдруг наехали конвой; доезжают до рябиново куста, а там уж дальше нет следа. На кусте попробовали ягод, но ребина была неспелая, очень кислая…
Поворачивает дружина назад. Больше нечего дорогу продолжать. Приезжают и сказывают подводному царю: «Нету, мы никого не догнали и никого не стречали». — «А што вы там видали?» — «Мы видали дремучий лес». — «А еще што?» — «Еще ребиновый куст и на нем такая рясная была ягода». — «Болваны вы такие… вот они это и были: он кустом, а она ягодой. Брать нужно секиры было, и везти его суда — куст! Ступай живо назад и везите их суда!»
Повернула дружина назад. А они уж на ковре летели. «Эх, братец, нужно нам на землю спускаться, не гонют ли за нами погоню».
Прижалась она ухом к земле и слышит — вторая погоня. Махнула платочком, вырос дремучий лес. Потом сделала его старым стариком, а сама овечкой: сделала много трупов, будто зверем овцы растерзаны. Пастух ходит за овечкой. Доезжает погоня до старика и спрашивает его: «Не видал ли ты молодого кавалера и красавицу девицу?» — «Тридцать лет я живу, ни один человек тут не прохаживал, ни одна птица не пролетывала, а не то, што молодых людей. Хозяин у меня приезжает в три года раз; все стадо погубил у меня зверь, чем буду отвечать»… Ну, больше следов нет, следы кончились… (ишь, летели на ковре, а следы ищут; следы есть, а тут оне спустились, и следы кончились). Поехала назад дружина.
Когда те обратилися, оне опять на ковер становилися передней путь продолжать, и долетают опять до этого дупла, в котором ночевал Заклятый Иван. Тогда Иван и говорит Марье-Царевне: «сестрица, надо нам остановиться тут, тут есть такая жительство и живет старичок, который направил меня к озеру, и здесь нас не найдет, наверно, подводный царь. Она была согласна, приказала ковру-самолету опуститься на землю. Подходют к веревочной лестнице, перво он ее спустил туды, потом и сам спустился.
Подводный царь, конешно, покорялса этому старику и когда ему путь был принадлежный, дак он облетал его, никогда не тревожил. Когда оне туда влезли, старец их впустил. Попросили его пока погоня пройдет. Он согласился. «А этот злодей, он до меня не коснется суда, ему нет до меня дела. Вы пока тут у меня пробудете».
Только оне успели укрыться в этой землянке, и вдруг погоня, с самим подводным царем дружина накатила. А по счастью того, как перелез Иван Заклятый, лестницу за собой убрал. И они ничего тут не поняли, воротились назад, следы потеряли. Пробыли они сутки трое тут в тишине и спокойствии и ничего тут плохого им не было. «Ну, поезжайте, теперь злодей вас не достанет, вы отбились от его рук!»
Стали оне опять на ковер и поднялися под облака. И вот оне прилетают, конешно, домой и опустились прямо в ограду этого мужика. А родители тут горевали, несчастные. Увидали оне и удивились: што такое или призрак видимый какой, или што? Они видют и не могут его понять, што это за молодой кавалер. А он: «здравствуй, дорогой папаша! Вот мы и свидались!… Я вырвался из этого проклятого ига, от подводного царя». Ну, тут начались вопли и радость — картина неописанная.
Марья-Царевна говорит: «Ну мы теперь сделаем брак, пышную свадьбу, а потом уж будем жить по-новому да по-хорошему». Значит, тут подпили, вся деревня собралась, деревня большая, всю избу заполнили и на улице стоят, — што вот приехал Иван-Заклятый, был продан дьяволу и вернулся, да еще с такой царевной-красотой, што нельзя ни в сказке рассказать, ни пером ее описать такую красоту. Побеседовали гости и потом по домам разошлись.
Это уж было, как почти глухая полночь, и оне укладывались тоже сами на спокой (хозяевы укладывались тоже на спокой — нужно так). Только отец и мать Ивану-крестьянскому сыну не давали спокою, все его расспрашивали, как он жил, как вырывался от етого дьявола. — Он, конешно, пообсказал, а потом говорит: «Отец, я теперь на спокойствии и хочу отдохнуть, а потом на свободе всё вам обскажу».
Ну те отступились и не стали его больше вынуждать. Когда все замолкло, Марья-Царевна, конешно, вышла на улицу на крыльцо и перебросила с руки на руку кольцо и приказала, штоб нынюшнюю ночь изменился этот дом и сделался дворцом: так, штоб он был в десять сажень и так, штоб на потолке была вода, и там рыбы ходили, штоб дворец был хрустальный.
Спали оне, конешно, долго утром, часов до десяти. Никто не заботился, только одна Марь-Царевна позаботилась, встала раньше всех. Наконец-то пробуждаются наперво Иван-Заклятый вскочил, спал он на койке, — на кровате, смотрит, што такая, тут была изба, а тут подходит к ему огромная рыба, разинула пасть, а он скоре опять на кровать забрался, а она под кровать прошла и ушла; а там идет другая… и в стенах тоже рыбки бегают… Што такое, удивлялся, што вот за ночь все замерзло, образовался лед и рыба ходит подо льдом.
Сделалася саматоха, узнали люди, — сбежалися смотреть дворец. Им Марья-Царевна устроила угощение — приготовила разны напитки и нае́дки…
Наугощала она гостей и стали репетицию к свадьбе (делать). Тут появились кареты, лошади и всяки… и откуда што берется. Стали, конешно, собираться к венцу, стали свадьбу играть и посказать и пировать, гулять.
На этим-то пиру и я был, мед пиво пил, по усам текло, да в рот не попало только… Вот, язвить-те!