Жили-были два брата. У одного было два сына, а у другого сын да дочь. Первый победнее был и занимался хлебопашеством, а второй — побогаче, торговал. Нынче купил рублей на десяток, а на тот год побольше. Расторговался шибко. Сам сбирается на ярманку в Нижний, а дочку дома оставил. Брат брату и наказыват: «Ну, братец, похаживай к нам, посматривай».
Вот стал он похаживать, стал посматривать и стал девушку одолевать. Она ему не поддалась и прямо из дому по шее выгнала. Дядя сейчас к брату письмо написал, что его дочь живет здесь непостоянно, занялась худыми делами, разные банкеты. Отец письмо прочитал и говорит сыну: «Сынок, деньги выходят все, поезжай домой к сестре, деньги у нее возьми, а ее зарежь; лёкую, печонку и сердце ко мне представь!»
Сын думает: за что зарезать? Поехал. Приезжает домой: сестра рада, встречает его, горько плачет. «Оставили — говорит — здесь меня на большое пострамление». Брат спрашивает: «Кто тебя здесь острамил?» — «Жить нельзя: один дядя донял!» Он и говорит: «Сестра, батюшка приказал тебя зарезать!» — «За что?» — «Дядя письмо прислал, что ты живешь здесь непостоянно». Она горько заплакала, во слезах слово промолвила: «Эх, брат, говорит, родимый, распросите всех добрых людей, как я жила». Брат и говорит: «Ну, сестрица моя, подай мне деньги!» Она ему отдала. «Ну, сестрица, испеки сорок печей калачей, да поедем: я тебя в темный лес отвезу. Живи век там; батюшка приказал зарезать тебя; я не буду».
Напекла она калачей, и отвез ее брат в темный лес, в превеличающий овраг. Устроила она там себе хижину и топерь там живет. А брат к отцу уехал. Была у них маленька собачонка; он собаченку зарезал, вынул сердце и печонку и повез к отцу. Привез; тот спрашивает: «Что, зарезал?» — «Зарезал!» — «Давай сердце и печенку!» Он ему подал. Тот бултых их в Волгу.
Стал купец торговать, а девушка в овраге горюет; и пища у нее вся вышла. Пошла по зеленому лесу гулять и нашла середи лесу огромный дом, весь тесом загорожен. Взошла к воротам, отворила их, походила, походила по двору: нет никого. Взошла в особую комна́точку, села и затворилась.
Вот приехали разбойники с разбою, ходят и видят, что кто-то был. Искали, искали — не найдут. Стали они говорить: «Если добрый молодец; выходи — братцем будешь; если старая старушка — будешь матушкой; если красная девица — будешь нам сестрица!» Она услыхала и выходит к ним. Они сидят за столом, чай кушают и водочку пьют. Они ей весьма обрадовались; было их двенадцать разбойников, тринадцатый атаман. Они друг дружку все пригнали к божбе, чтобы всем ее слушаться: «Если она помрет, то мы должны друг друга убить». Стали жить вместе и допустили ее до всего. Она про них стряпала, и разрядили они ее в разную одежду, как все равно барыню, и любо на нее посмотреть.
Пошел из того села, из которого она, охотник и заплутался; попал в этот дом. Пристигла его темна ночь. Разбойники были, на разбое. Он ночевать остался; девица его напоила, накормила и от темной ночи прѝзрила. На утро встали, позавтракали, и домой его проводила. Приходит он домой, спрашивают домашние: «Где ты был?» Он рассказал. «Живет, говорит, в таком-то лесу девица; там я и был». Дядя услыхал, стал охотника расспрашивать, где бы ее найти. Он ему рассказал. Дядя браду̀ и волоса обрил и пошел туды. Нашел он старуху колдунью, попросил: нельзя ли племянницу как уморить. Она дала ему мертвую рубашку. «На понесай к ней да ей и отдай. Она тебя не узнает. Вот, мол, это тебе матушка на́ смерть рубашку прислала».
Он взял и пошел. Приходит в зеленый лес, нашел этот дом, ночевать просится. В ефто время разбойников дома не случилось. Она спрашивает: «Чей ты? Откуда?» — «Я, говорит, из того села, отколе ты сама была. На вот тебе, матушка рубашку на̀ смерть прислала». Она рубашку принимала, его в лицо не узнала; напоила, накормила, со двора проводила. Как ушел, она и вздумала рубашку померить. Надела, легла да и умерла. Разбойники вернулись домой. До этого приезжали, и она к ним выбегала и ворота отворяла, а теперь встретить некому: она мёртва. Въехали разбойники на двор, да ахнули. «Ах, братцы, у нас дома нездорово. Мотри, нашей сестрицы вжѝве нет». Взошли в свою горницу: она лежит мёртва. Они сошлись, поплакали. А она не умерла, только обмерла.
Стали они думать, куда ее девать, где ее закопать. Стали гроб делать. Слили ей гроб серебряный, крышечку золотом убили; поставили превеличающих четыре столба и сделали там кроватку; положили девицу в гроб и поставили его на кроватку, будто скоронили. Сошлись в горницу. «Давайте, братцы, говорят, руки умывать, да свою сестрицу поминать, и будем сами помирать». Зарядили все ружья и убили все сами себя. Вся их жисть кончилась.
Царский сын поехал на охоту и подъехал к этому дивному дому. Дом не очень дивный, а устроена больно дивно беседка. Тем дивна, что высока и раскрашена хорошо. Смотрит и дивится он: что́ такое это? Наверх — лесенка. Он влез и видит: золотая гробница; в гробнице — красная девица. Он крышечку открыл, она лежит, как живая, и румя̀ница играет в лице. Такая лежит красавица, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать. Он вынул ее из гроба, привязал на седло и поехал с ней домой.
Приехал ночным бытом, тихонько. Устроена у него была особая спа́льна, он ее на кроватку, во спа́льну положил; спит с ней с мертвой ка́жну ночь и день на нее любуется. Так стал о ней тосковать, плакать, из липа стал пропадать, что отец с матерью стали примечать за ним, что он не весел. «Что ты, сыночек, не весел больно?» Он не сказыват. Стали за ним примечать, куды днем ходит. Все — в спальну. Спрашивают отец с матерью: «Что это ты все в спальну ходишь? Кто там у тебя?» — «Нет никого». И спальну запирать стал. Отец с матерью говорят: «Отопри нам!» Отпер он им. Посмотрели: лежит мертвая девица. Они индо обеспамятили. «Где ты ее взял?» — «В такем месте — говорит — в лесу нашел». И стали они его глупого журить: «Что ты делашь? Что ты мертвого человека жалешь? Надо его предать к земле».
Сделали ей гроб и стали ее обмывать и другу одежду надевать. Как стару одежду скинули, так она стала жива. Они ее нарядили, снова ее окрестили и с ним обвенчали. Стали они жить да быть, худо проживать, а добро наживать. Долго ли мало ли пожили, ей захотелось на родину побывать; стала она его к родным звать. Ему ехать нельзя; она стала проситься. Он отпустил, посадил ее на прохо́д [пароход] и дал ей провожатого. Ехали, ехали провожатый стал ее притеснять к худому делу, чтобы сделать сѝни минякѝ, а то давай сделаем шу̀л да гинѐ. Она не соглашалась. Пристали они на пристань; она и говорит: «Я больно до вѐтру хочу». Ушла да ушла. Ушла в лес — хвать: ее нет! Провожатый ну искать; говорит хозяину прохо̀да: «Стой! Царица пропала!» Хозяин спрашивает: «Куды же она делась?» — «Вот тут-то», говорит: «ушла до ветру».
Народу на прохо́де было несколько; пошли по лесу искать. А она нашла превеличающее дуплё и залезла в него. Много раз они мимо проходили, а не нашли. Тем и дело кончилось. Кому она на́ руки была отдана, тот обратно отправился. Приезжает к царю и сказывает, что пропала царица. Стал царь его выспрашивать: «Как это ты не видал?» — «Сказала, что до ветру пойдет и топерь там».
Как народ из лесу убрался, идет второй прохо́д. Она подала царский зна́мен; прохо́д остановился, отстегнули легку лодку и — на проход. Она и говорит: «Хозяин, доставь меня до такого-то места» (где она рождёна). Тот ее доставил. Она прибыла туды, нарядилась в мужскую одежду, остригла волоса́ по мужскому; а отец ее шибко торгует. У ее отца идет бал, что и чорт не спознал. Все пьют, гуляют, и он к ним пришел.
Они сидят, как мы с тобой, водочку попивают, дрема их одолевает. Восходит молодец: «Мир вам, гостям, на беседе!» — «Просим милости, добрый молодец!» — «Что вы сидите, водку пьете, а ничего не говорите? Должно быть, вы спать хотите? Поднесите водочки стакан, я шуточки пошучу!» Они спрашивают: «А ты чей такой?» — «А вот я из Помря̀ськина сказывальщик». — «Ах, брат, расскажи-ка нам, да хорошеньку!» — «Ну, братцы, я вам скажу сказку. Слушать да не смеяться, а кто знает — не переговаривать! Кто будет переговаривать, тому буду по плюхе давать!» Они подписку дали, что не будут, он и стал им сказку рассказывать:
«Жили два брата; у одного было два сына, у другого сын да дочь. Один брат шибко хорошо торговал, собрался раз на ярманку, а дочь дома оставил и наказывает брату: «Ну, братец, похаживай к нам да посматривай». Дядя стал похаживать и зачал девицу одолевать… «Врешь, говорит: дурак!» закричал дядя (а он тут был). Молодец подошел к нему да в ухо! Дядя промолчал, только затылок почесал. Стал молодец опять сказку сказывать: «А брат, что́ на ярманке был, этого дела не знал, прислал своего сына, чтобы у девушки деньги отобрать, а ее зарезать и сердце с печенью представить к отцу. Брат сестру пожалел, зарезал собаку и послал в Нижний, а сестру в лес отвез». Отец и говорит на это: «Неправда, молодец!» Молодец засучил кулак да и говорит: «Ну, батюшка, и тебе бы надо дать плюху, подле у̀ху, да закон не велит! Я — дочь твоя!» С отцем она тут спозналась и дочкой ему называлась.
Стали разговаривать, что́ было и как; дядю из горницы выгнали в шею. Молодец и говорит: «Спасибо тебе, братец, не заставил ты меня умирать, а заставил по вольному свету погулять. Я по вольному свету гуляла, добра себе много принимала. Поедемте, тятенька, со мной». — «А куда? Ты мо̀же серча̀ешь на меня?» — «Я, тятенька, ведь, вышла замуж за царского сына». И разказала ему все. Они сели на прохо̀д, да всей семьей и туды.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Прошло три года. Приплыли они на свое место, к царю во дворец. Муж ее сейчас узнал. «Где была, голубушка?» — «Я, милый друг, горя много приняла и злодея видала и волоса свои подстригала, ночевала в темном лесу, в дупле». Стал ее муж выспрашивать, отчего в дупле ночевала. «А меня твой посланник донял. Я на худы дела не согласилась, в темный лес ушла, в дупле ночевала, потом к отцу поехала своих повидать. Вот — мой батюшка, а это родной брат!» И стали все жить вместе да богатеть. Я там был, мед-пиво пил, по усам-то текло, да в рот не попало.
А. Новопольцев, крестьянин села Помряськина, Ставропольского уезда, Самарской губернии.