В обработке А.Н. Афанасьева
Вор
Жил-был старик со старухою; у них был сын по имени Иван. Кормили они его, пока большой вырос, а потом и говорят: “Ну, сынок, доселева мы тебя кормили, а нынче корми ты нас до самой смерти”. Отвечал им Иван: “Когда кормили меня до возраста лет, то кормите и до уса”. Выкормили его до уса и говорят: “Ну, сынок, мы кормили тебя до уса, теперь ты корми нас до самой смерти”. — “Эх, батюшка, и ты, матушка, — отвечает сын, — когда кормили меня до уса, то кормите и до бороды”. Нечего делать, кормили-поили его старики до бороды, а после и говорят: “Ну, сынок, мы кормили тебя до бороды, нынче ты нас корми до самой смерти”. — “А коли кормили до бороды, так кормите и до старости!” Тут старик не выдержал, пошел к барину бить челом на сына.
Призывает господин Ивана: “Что ж ты, дармоед, отца с матерью не кормишь?” — “Да чем кормить-то? Разве воровать прикажете? Работать я не учился, а теперь и учиться поздно”. — “А по мне как знаешь, — говорит ему барин, — хоть воровством, да корми отца с матерью, чтоб на тебя жалоб не было!” Тем временем доложили барину, что баня готова, и пошел он париться; а дело-то шло к вечеру. Вымылся барин, воротился назад и стал спрашивать: “Эй, кто там есть? Подать босовики!” А Иван тут как тут, стащил ему сапоги с ног, подал босовики; сапоги тотчас под мышку и унес домой. “На, батюшка, — говорит отцу, — снимай свои лапти, обувай господские сапоги”.
Наутро хватился барин — нег сапогов; послал за Иваном: “Ты унес мои сапоги?” — “Знать не знаю, ведать не ведаю, а дело мое!” — “Ах ты, плут, мошенник! Как же ты смел воровать?” — “Да разве ты, барин, не сам сказал: хоть воровством, да корми отца с матерью? Я твоего господского приказу не хотел ослушаться”. — “Коли так, — говорит барин, — вот тебе мой приказ: украдь у меня черного быка из-под плуга; уворуешь — дам тебе сто рублей, не уворуешь — влеплю сто плетей”. — “Слушаю-с!” — отвечает Иван.
Тотчас бросился он на деревню, стащил где-то петуха, ощипал ему перья, и скорей на пашню; подполз к крайней борозде, приподнял глыбу земли, подложил под нее петуха, а сам за кусты спрятался. Стали плугатари вести новую борозду, зацепили ту глыбу земли и своротили на сторону; ощипанный петух выскочил и что сил было побежал по кочкам, по рытвинам. “Что за чудо из земли выкопали!” — закричали плугатари и пустились вдогонку за петухом. Иван увидал, что они побежали как угорелые, бросился сейчас к плугу, отрубил у одного быка хвост да воткнул другому в рот, а третьего отпряг и увел домой.
Плугатари гонялись-гонялись за петухом, так и не поймали, воротились назад: черного быка нет, а пестрый без хвоста. “Ну, братцы, пока мы за чудом бегали, бык быка съел; черного-то совсем сожрал, а пестрому хвост откусил!” Пошли к барину с повинною головою: “Помилуй, отец, бык быка съел”. — “Ах вы, дурачье безмозглое, — закричал на них барин, — ну где это видано, где это слыхано, чтоб бык да быка съел? Позвать ко мне Ивана!” Позвали. “Ты быка украл?” — “Я, барин”. — “Куда же ты девал его?” — “Зарезал; кожу на базар снес, а мясом стану отца да мать кормить”. — “Молодец, — говорит барин, — вот тебе сто рублей. Но украдь же теперь моего любимого жеребца, что стоит за тремя дверями, за шестью замками; уведешь — плачу двести рублей, не уведешь — влеплю двести плетей!” — “Изволь, барин, украду”.
Вечером поздно забрался Иван в барский дом; входит в переднюю — нет ни души, смотрит — висит на вешалке господская одежа; взял барскую шинель да фуражку, надел на себя, выскочил на крыльцо и закричал громко кучерам и конюхам: “Эй, ребята! Оседлать поскорей моего любимого жеребца да подать к крыльцу”. Кучера и конюхи признали его за барина, побежали в конюшню, отперли шесть замков, отворили трое дверей, вмиг все дело исправили и подвели к крыльцу оседланного жеребца. Вор сел на него верхом, ударил хлыстиком — только и видели!
На другой день спрашивает барин: “Ну, что мой любимый жеребец?” А он еще с вечера выкраден. Пришлось посылать за Иваном. “Ты украл жеребца?” — “Я, барин”. — “Где ж он?” — “Купцам продал”. — “Счастлив твой бог, что я сам украсть велел! Возьми свои двести рублей. Ну, украдь же теперь керженского наставника”. — “А что, барин, за труды положишь?” — “Хочешь триста рублей?” — “Изволь, украду!” — “А если не украдешь?” — “Твоя воля; делай, что сам знаешь”.
Призвал барин наставника. “Берегись, — говорит, — стой на молитве всю ночь, спать не моги! Ванька-вор на тебя похваляется”. Перепугался старец, не до сна ему, сидит в келье да молитву твердит. В самую полночь пришел Иван-вор с рогозиным кошелем и стучится в окно. “Кто ты, человече?” — “Ангел с небеси, послан за тобою унести живого в рай; полезай в кошель”. Наставник сдуру и влез в кошель; вор завязал его, поднял на спину и понес на колокольню. Тащил-тащил. “Скоро ли?” — спрашивает наставник. “А вот увидишь! Сначала дорога хоть долга, да гладка, а под конец коротка, да колотлива”.
Втащил его наверх и спустил вниз по лестнице; больно пришлось наставнику, пересчитал все ступеньки! “Ох, — говорит, — правду сказывал ангел: передняя дорога хоть долга, да гладка, а последняя коротка, да колотлива! И на том свете такой беды не знавал!” — “Терпи, спасен будешь!” — отвечал Иван, поднял кошель и повесил у ворот на ограду, положил подле два березовых прута толщиною в палец и написал на воротах: “Кто мимо пройдет да не ударит по кошелю три раза — да будет анафема проклят!” Вот всякий, кто ни проходит мимо, — непременно стегнет три раза. Идет барин: “Что за кошель висит?” Приказал снять его и развязать. Развязали, а оттуда лезет керженский наставник. “Ты как сюда попал? Ведь говорил тебе: берегись, так нет! Не жалко мне, что тебя прутьями били, а жалко мне, что из-за тебя триста рублей даром пропали!”