Вот гроза-то была, так это Илья-Пророк сердится на черта, он в его-то молнию и пускает, чтоб черта найти. Нельзя на улице быть, черт может войти, а Илья-Пророк молнией его и убьет. В дерево, в дом может прятаться. Вот двери и окна в доме надо зааминить, чтобы черт не вошел. И зеркало завесить надо, а то черт в нем объявится (Новгородскай обл., Старорусский район, Виджа, 1990).
Черти часто заводят, на камень садят, как на печку, и замерзнет. Пьяных с дороги заводили. Уложит спать на холодное место, чтоб окочурились.
Вот мужик был, так водку любил. Вот был пьяненькой, так черт его вел, вел, да к речке и привел, и говорит: «Ложись, мол, вот печь». Наутро мужик проснувши, а лежит на каменье.
Черти с рогом, с хвостом, всякие. Черта раз заковали, так каждое колечко с аминью заковывали, а то все рвал цепь-то.
Теперь черт далече ушодца, и не найдешь (Новгородская обл., Старорусский район, Виджа, 1990).
Вечером поздно в баню нельзя было ходить, черти шайками забросают. И в праздники не ходят.
Парень с армии пришел, говорит мальчишкам: «Пойдемте со мной в байну». Свистнул три раза. Как пришли и начали его парить! Мальчишки прибежали, струсили, говорят, там Лешку черти парят (Новгородская обл., Старорусский район, Святогорша, 1990).
Бабка одна рассказывала. Пошла она раз в баню, начала мыться, а из-за каменки как полезли беси, разноцветнее такие. Сначала серые, потом стали синие, маленькие такие, с ладошку, а потом красные полезли и начали ею кусать. А у ее нога больная была, как костыль. А после того все прошло, как не бывало (Новгородская обл., Старорусский район, Гривы, 1990).
В третий пар, говорят, черти моются. Отец пошел мыться, а в байне хвощутся, парятся. «Заходи, заходи, — кричат,— мы тебя попарим!» Хто там парится? Все давно ушод с байни, это черти оставши (Новгородская обл., Любытинский район, Ковриг, 1986).
И леший такой же черт. Они везде, их много видов. Они и с хвостиком, и с крылышком, и без спины, в любом обличьи выйдут, и в человечьем, може сосед, ан нет, будто что-то неладно. Хоть в кого может превратиться. И летучие есть.
Мама говорила, на ночь нельзя открытую еду оставлять, черти едят, домовые. Плохие они. После них нельзя есть, заболеешь, обязательно (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
Говорили раньше. «Тьфу, тебя леший-то поймает!» Черта никто не видел. Говорят, что черт с рогам, делается человеком. Так у человека постень [тень] есть, а у черта нету. Ну сейчас-то постень не видно, а вот от месяца-то постень и есть (Новгородская обл., Старорусский район, Кривец, 1990).
Гришка пошел пьяный с коромыслом, а ручий разливши. А шишки говорят: «Скакай!» Он перескочил. Потом говорит: «Вон сено стоит, пойдем спать!» Он полез, а это не стог, а куст. Вот Гришка и протрезвел.
А Афанасий Иваныч с гармоньей до болота пошел. Его забрали за ручки и посадили на пень. Он играл, играл, да потом Господа вспомнил и пошел домой. Это все шишки были.
Иван Андреич с мельницы ехал, а там сарайчик. Там ребятишки в красных рубашках. Черти. Лошадь не пошла дале. Он сказал: «Господи, благослови». Они ушли, он и поехал дальше (Новгородская обл., Любытинский район, Своятино, 1986).
Где икона, тем окном они не попадут. Нож ложу да топорик на порог, не пройдут тогда. Они пугают и все. Они приходят, дьяволы, сделать ничего не могут. Два часа как начнется, дьявола там кричат, а тень высока, черна (Архангельскай обл., Мезенский район, Жердь, 1986).
В Егорий день пастух коров обойде, чтоб никто их не тронул. Иной пастух, говоря, такой обход [комплекс магический действий, предметов и зоговоров, которые пастухи использовали для того, чтобы сохранить стадо и хорошо пасти скот] имеет, что должен отдать одну скотинину из стада, чёрте отдает. У иного божественный обход, у иного с чертям, черти, говорят, помогают. Везде хозяева есть: и в гумнах, и в ригах. Эти все черти да шишки, говорят, а больше кто. Это все чушь, раньше было (Новгородская обл., Любытинский район, Ковриг, 1986).
Один раз мужички пили и пошли в баню в двенадцать часов. Один видит, кто-то в шляпи. Думал, друг, шляпу снял с него. Кто-то стал по ночам за шляпой приходить, тот и умер от разрыва сердца (Новгородская обл., Старорусский район, Чижово, 1990).
А вот играли в карты мужики, послали одного за вином в Ивановское, около деревни к нему товарищ подходит, знакомый. «Пойдем», — говорит, и повел его в лес. Опомнился, стоит один у леса, а того-то и нет. Молилси он, страшно ему было (Новгородская обл., Старорусский район, Ночевалово, 1990).
А вот у моей матери есть сестра, так вот, было ей восемнадцать лет, так вот, завелся у них в доме черт. Это правда было. Вот он влюбился в нее. Он стал за ней ухаживать, ну, преследовать ее. Целую неделю. Ну, деда-то в то время дома-то не было. Дед приехал, позвал охотников, и стали они в подпол палить. А жили они у деда неделю и всё в под-иол стреляли. Черти-то выстрелов боятся, они далеко уходят (Новгородская обл., Старорусский район, Виджа, 1990).
Бабка рассказывала, видела она черта. В Троицу было. Шла она с кладбища, а мужики самогонку варили в доме. А он большой, черный, с рогам, на крыше сидел за трубой и нюхал все (Новгородская обл., Старорусски йрайон, Гривы, 1990).
Прошлый год, дело к Пасхе. Дрова у меня были наложены, напилены. Сижу дома, смотрю под окошко. И вот така голова над дровам, так туда и поперлась, черна шапка и вроде рогов что-то у его.
Раньше говорил отец, ребятишки катаются на горе, и он [нечистый] кататся, подпоясан, шарф красной. Возьмет, на мальчишек рассердится и сунет под угол дома (Новгородская обл., Пестовский район, Малышево, 1986).
Рассказывала мне одна бабка, что пришла на супрядки [Супрядки – вечерние собрания молодежи зимой, на которых девушки занимаются прядением], сидят, прядут, а парней-то и нету вовсе. Одна девка-то возьми и скажи: «Хоть бы черт пришел заместо парней». Сидят, прядут. Вдруг входят двенадцать парней, садятся на лавку супротив их, сидят. Вдруг упало, веретено, наклонилась одна поднять-то его, смотрит, а под лавкой-то хвосты у них. А их [девушек] две сестры было-то.
Как побежали они к дому-то. Прибежали домой-то, а двери-то закрыты. А на дворе леи постлан был, ну, настелен лен. Вот побежали черти к дому-то, а лен встает и говорит человеческим голосом: «Слушайте меня, меня с земли собрали, в землю насыпали, ухаживали, лелеяли, сжали, потом постлали..» Так он и рассказывал, и вот закончил, и на последнем слове петух пропел, они [черти] и исчезли. Супрядки-то — после Богородицы [народное название дня Рождества Пресвятой Богородици, 21 сентября] вечеринки (Новгородская обл., Старорусский район, Виджа, 1990).
Нашего-то, Митина-та, дедушку хватали в бане-то. Хватали. Дак вот один с гармошкой зашел. Девки, говорит, поют писни. Ну, я, говорит, иду с гармошкой. Девки сидя, правильно, прядут. Раньше пряли там, в бане, все делали в бане. Прядут, говорит, девки. А ноги-те, гот, всё прятают. А ноги-то коровьи. Копыта. Ну, а снарядные [ряженые], всё это писки поют.
А он, видно, заметил. «Да разденься, с нами побудь, — дескать,— все тепло в бане». Раньше топили бани-то, пряли дак. Топили специально, собирались в бане. Ой, тут в бане блазнило [Блазнить – казаться, мерещиться] так всё, в логу она была. И он говорит: «Да я пойду на улицу» Платочек, платочек им оставил носовой.
Назавтра пришли, аж платочек весь на ленточки. Он убежал, убежал, догадался. Оне, говорит, за им, за им. Да он обратно к Муханам, и к пруду-ту. На крылечко заскочил, зыбатся [Зыбаться – трястись (от страха)]. «А, — говорят, — догадался!»
Оне бы его задавили. Вот так (Пермская обл., Соликамский район, Харюшино, 1989).
Чертышко, он в реке живет, волны нагоняет, ветром завивает; вода шумит, волны большие, детям говорят: «Не купайтеся далеко, вода высоко, чертышко утяне!» И еще говорят: «Чертышко-перевертышко, пусти в байну помыться, попариться».
Черт не может на суше жить, он только в воде живет. Он, черт, он водяной. Вот утонет человек, дак он душу-то себе возьмет. Черт только в воде, а леший только на суше, это нечистая сила.
Черт тоже может всяко выглядеть. Но он на суше жить не может. Главный черт — это водяной царь, царь морской, царь речной, и у них целая семья: черт, чертиха, и дети у их есь, и все есь у черта (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Засурье, 1985).
У нас там росстани есь, где дороги расходятся. Дак вот раньше говорили, что черт и леший все дрались у этих росстаней. Черт орал на всю вселенную: «Я сильней!», а леший: «Я сильней!» Ругались, ругались, ругались, дело до драки и дошло. Он говорит: «Нет, уж обожди, черт, мы сначала будем на суше драться, потом в воду». Ну вот, стали драться на суше, победил на суше леший, а стали драться в воде, черт победил. Так и осталися (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Засурье, 1985).
Раз пологом [Полог – вид рыболовной снасти] рыбу ловили. Смотри, тяжело. Вытянули, а там чертята. Жонки говорят: «Куда девать будем?» А те кричат: «Лучше в воду, лучше в воду!» А чертовка, мать их, в воды плачет, воет и потом говорит: «Я вам много рыбы дам, как отпустите». Они полог вытряхнули, река-то так и раздвоилась. А потом много рыбы вытянули, и ну домой скорее (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Городец, 1985).
В реке чертышко живет. Мужика за бороду схватил. Говорят: «Не пей прикладкой, придет черт с лопаткой». Когда утонул, говорят, чертышко голову свернул. Мужик раз купался, все, говорит, за мной теленок плывет, никак не могу от него уплысть.
Чертушко людей топил, тащил купающихся в реку. Чертышко в воде есть и на бору. Машка как-то пошла полоскать на реку ровно в шесть, так чертышек у нее белье-то и утащил. Чертышко, бают, маленький, а черт большой. В полночь в баню ходить нельзя, чертышко унесет. Чертушка шею сворачивает, если под застругу [Заструга – место, где круто обрывается песчаная мель; глубокое место в реке, озере; омут] попадешь (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Шардомень, 1984).
Один мужик идет, возле Цасового озера мужик сидит, длинный, длинный, портянки сушит. «Где, — говрит, — портянки вымоцил?» — «А церез Цасовое озеро шагнул да и вымоцил». Такой назыв, так говорят. А широкое Цасовое озеро-то, три реки будет. Это дьявол возле огонь сидел, портянки сушил (Коми, Усть-Цилемский район, Пачгино, 1985).
Я заболел с потерей сознания. Все уходили жать, я один в доме. Постель на лавочке у окна, окно открыто, Дверь на замке. Лежу. Чудится, открывается дверь, смотрю, сажусь. Заходит Павлушка, сосед. Ушел. А потом идут целое сонмище чертей, голые, шерстнатые, с рогами, с хвостами, с копытами. А я думаю, дальше матицы [центральная несущая балка на потолке избы] вам не пройти. Они лезут по стенке, как тараканы, и не могут. И ушли.
Бабушка пришла. Я рассказываю ей, десятка три-четыре было, лезли к матице. Давно это было, молодой я был, а вот помню (Новгородская обл., Любытинский район, Луково, 1986).
За ручьем кто-то в балалайку играет, маленький мальчишка, леший али черт, наверно. А придешь — никого нету. Там дом был, там нечистая сила была поселивши. Они плясали, досками хлопотали. «Чубуков» дом этот назывался. Старик выстроил дом, окошки пробил, но дом не достроил, помер.
Ручей тут есь, кто-то там убит был, так все мерещится, что ходит кто-то (Новгородская обл., Любытинский район, Своятино, 1986).
А вот слыхывал, рассказывали. Мужик шел домой поздно, почти ночью было, в деревню свою. Ну, тропа мимо бани. Он глядит, там свет. Ну и заглянул, а там мужики, в карты играют. Он зашел, сел, стали играть на деньги, много выиграл. Как домой попал, не помнил. Пришел, лег спать.
Наутро баба будит. «Где шлялся?», — говорит. А он стал рассказывать-то, и, мол, денег много принес, выиграл. Ну, полез в карманы-то, а там-то… одни листья от веника. Ну, не знаю, рассказывали так, а было, нет — не знаю (Новгородская обл., Старорусский район Ивановское, 1990).
Ветер веет в двенадцать часов дня, столбом пыль встает — так говорят, черт на удавленнике едет. «Ой, черт на удавленнике поехал!» — все бабушка говорила. Удавленников не отпевают, в Москву надо подавать, чтоб разрешили (Новгородская обл., Старорусский район, Гривы, 1990).
А вот если женщина робеночка ждет, то нельзя оставлять ее одну. Черти-то у ей с живота робеночка утащат, а потом она вроде и с животом ходит, а пусто там, вот (Новгородская обл., Старорусский район, Виджа, 1990).
Шишки-то и есть черти. Кто хочет покультурней сказать, тот «шишок» говорит, а мы, грешные, все «черт» говорим.
Был у нас мужик, все книгу читал про черную магию. И захотелось ему поговорить с ими. Так его черти потащили скрозь потолок, до того дочитался. Так под ним до утра воскресную молитву читали, чтоб не утащили.
Еще вот было. Все старик сидел в водогрейке [Водогрейка -помещение при скотном дворе, где подогревают пойло для кота], сторожил скот. Вдруг приезжает на вороной лошади, в военной одёже, вроде как проверяющий, ввечеру уж поздно. Старик говорит ему: «Вы посидите, а я пойду посмотрю, все ли у меня в порядке». Тот попросил закурить. Старик дал ему махорку, а тот: «Нет, ты мне сверни». Старик свернул, тот закурил.
Старик вышел, пост-то проверил, лошадь того погладил, холеная такая была, как барыня. Вернулся в водогрейку, поговорили. Тот на двор и не пошел проверять. Сел на лошадь и уехал. А утром только сторожевы следы нашли, а лошадиных нету. Так со страху и спилили ту осину, что рядом с водогрейкой,, где лошадь его стояла, чтоб никто не задавился. Раз бес приехал в человечьем обличье, то покойник будет (Новгородская обл., Старорусский район, Хорошево, 1990).
Мой муж мельником работал, помощником, так он чудесное рассказывал. Бывало, пойдет туда на всю ночь, работать, сказывал, будто раз за него все зерно кто-то смолол за ночь, пока он спал. Встает, глядит, утро уж, светает. Спугался, что не сделал работу-то. Ан, а все смелено, и хто— неизвестно.
Дивились все етому долго. А потом еще пришлось ему раз иттить одному, стал он открывать мельницу, а там, слышит, ходит внутри кто-то.
Прислушался, на человека похож, а откуль там человеку взяться-то, ведь снаружи замок висит. Ну, решил открывать, все обошел, одно надоть. Входит, а там никого. Ну, думает, во чудится, вроде, кажись, я и не пьян был, а что тако, кто его знает. Взялся за работу. Вдруг подходит сзади хто, тронул за плечо. Тот обернулся, глядь, мужик стоит и вроде как знакомый, из ближней деревни. «Ну чего тебе?» — А ночь ведь. Тот говорит: «Я зерно привез, помоги занести на мельницу, да мне побыстрее надо, ты счас мели, а я подожду». Ну, внесли, смолол, тот дает ему золото. Ну, мой удивился шибко, ведь медью платят, а тут золото, да еще и немало.
Ох схватил его, а тот, как деньги дал, так и пропал вдруг, ну, как провалился, и лошади нет, Ну, мой пришел утром, а я-то сразу смекнула, что нечистый был, ну, черт, да, хто ж еще как ночью приехать. Деньги-то высыпал с мешка на пол, а там и не деньги вовсе, а камни, беленькие только, у нас говорят, таким камнем порчу наводят. Вот, после этого ушел он с мельницы, потому как говорят у нас, хто раз с им знакомится, того уж в покое не оставит, не. Во как было (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
С Крещенья неделю полную нельзя прясть было, грешно. Если сядет прясть, черти являются.
Если не благословясь закрываешь двери, окна, черти могут явиться в любое время и будут искать еду. Ты услышишь, ёны ложками стрекотать будут. Я опоздал раз, поздно шел, а темень. А мне еще столько пройтить. Вдруг рядом со мной очутился человек, военный, а я вижу: что-то не то. Но не испугался, и кричать нельзя.
Я отошел, перекрестился: «Во имя Отца и Сына и Святого духа, аминь», и в деревню пошел. А огня ни у кого нет. Ручей перешел, стучался, впустили меня, а это мой дом. Рассказал я, как шел, так мать с сестрой сказали, что больше не пустят меня так поздно (Новгородская обл., Старорусский район, Гривы, 1990).
Как-то вышла на огород, смотрю, а он в огороде то туды, то сюды бегает. Это шишки бегают. Оны, черти, шишки, людей заводят, пугают.
Брат выпимши шел. Смотрит, мужчина рядом с ним идет. Брат и говорит: «Давай закурим». А как брат повернулся, он в сторону. Брат прямо идет, и тот прямо идет. Брат только к нему повернется, он опять в сторону. Вдруг брат очнулся, а он уже на другой дороге. Вот так и завел. Они, шишки-то, часто людей заводят.
А еще было. Пошли мы раз с девками в байну гадать. Открыли, взяли палочку такую, только собрались начать, а он взял да и забрался за каменку. Взял ремень и давай бить нас. Мы убегли. Это шишок нас бил.
Шишок, ведь он не человек, а сделается как человек все равно (Новгородская обл., Старорусский район, Святогорша, 1990).
Раз проснулась я ночью, глядь, а на шкафу кто-то сидит. Пригляделась — военный, зеленая гимнастерка, фуражка, такой красивый молодой парень, смотрит на меня и улыбается. Я фыркнула на него, исчез. Я до сих пор забыть не могу, какой красивый, и улыбается (Новгородская обл., Старорусский район, Святогорша, 1990).
Мне через лес идти, а тучи, гром. А я все равно пошла по той дороге, котора в лес. Вдруг мне встречаются два красноармейца, головы-то ти пострижены, а ремней нет, верхом ка одном коне. И мне видится наш клуб в зареве, огни-то да танцы. Я говорю: «Да Господи, Исусе Христе!» Я бежать, эти-то двое ко мне навстречу и говорят: «Догадалась!» Я бегу, домой прихожу, говорить не могу. Была бабка Катя, исполох [Исполог – нервная болезнь, недуг, получаемый от испуга] снимала. Умывальник слила да нову налили, меня подвела, я и заговорила. Эти солдаты окаянны были, смеялись надо мной (Архангельская обл., Мезенский район, Жердь, 1986).
В праздник Никола гулянье. Шел мужчина с праздника, а кто-то говорит ему: «Эй!» И он: «Эй!» — отвечает. Тот говорит: «Тимофей!» А этого-то Тимофеем звать. Говорит тот: «Давай изгороду зажжем!» Зажгли. «А ну-ка, подвинься!» — и в огонь его толкает. Тогда он спохватился, стал ругать того, материться. Тот и исчез. Это шишок и был (Новгородская обл., Любытинский район, Луково, 1986).
Мой отец шел на Павлове. А в ручью, говорили, чудится. А он выпивши. Подкатилась черная собака, он ее ногой, да ругается на нее. Вдруг она в человека обратилась и кричит: «Эй!» Он-то думал, что человек навстречу идет, тоже «Эй!» ему кричит. А голос-то в речку зовет. Голос-то ему: «Иди! сюда». А он говорит: «Я иду» — и идет. А потом очутился в самой реке, да и остановился, очнулся. А то бы еще раз шагнул бы и утонул бы тогда. Ясно, что черт это был (Новгородская обл., Любытинский район, Плоское, 1986).
На том месте жила тетя Стеша. Однажды видит она в болоте старика, а старик раздевается. А старику шишки говорят: «Раздевайся!» И спать его укладывают. А он и раздевается. А Стеша увидела и спасла его от шишков. Она многих из болота вывела, от шишков спасла (Новгородская обл., Любытинский район, Плоское, 1986).
Мишка с Соцки шел, к нему пристал человек. «Пойдем со мной», — говорит. А Мишка выпивши был и пошел. А тот привел его, там тополина и камень большой. И говорит Мишке: «Скидавайся, вешай пальто, ложись на плиту, нагреешься». А зимой дело было, мороз горазд. Полежал Мишка, замерз, очнулся. Заприметил огонек, на него вышел. А он заморозил бы его (Новгородская обл., Старорусский район, Гривы, 1990).
Пришла бабка Маланья и говорит: «Мой черт [о муже] на Своятины шел, и бочку с подгорья катили с золотом. А уж кто гнал, поди знай. И его гнали за бочкой-то. И он бежал-бежал за ней и в воду по шею уж и „хох, хох” — стал захлебываться. Очутился в реке, вышел, тогда, говорит, и отпустили меня» (Новгородская обл., Любытинский район, Солодка, 1986).
На родине моей говорили. Деревня тогда большая была, а три домика поодаль. Литва [собир., литовцы, отряд литовских воинов. В тексте имеются в виду события начала ХVII в., польско-литовская интервенция] с бочкой золота ходили. На мостике у них сломалась телега. Они бочку, яму выкопали, положили, выстрелили. Говорят: «Насколько пуля ушла в небо, настолько бочка ушла в землю». Паренек подслушал, пришел на Иван-день, срубил сто колов и говорит: «Насколько пуля ушла в небо, настолько бочка поднимись». Тут вдруг лошади с парнями с гармошкой, а бочка опять вниз ушла. Потом парни другие искали, но не нашли. Было, выполоскавши белье, одна и пять рублей нашла на том месте (Новгородская обл., Старорусский район, Рукаты, 1990).
За лошадям я смотрел. Раз пришел на двор, что такое! Все лошади должны быть спутаны, а две распутаны стоят. А они только прикинувши лошадям. Я к им, оны от меня, я не отступаю. Ены меня водили, водили, вывели на Соченску делянку. Когда петуны [Петун – петух] запели, я вижу Соцко, вот тошнехонько. Прочел я воскресную молитву: «Господи, наставь меня», пошел домой, и в тех местах, где мне до того виделись, ни овса не было, ни березовых пеньев, это они все представили. Пришел, а лошади все на месте спутаны, как я и делал. Это они меня водили (Новгородская обл., Старорусский район, Гривы, 1990).
«Вехор, вехор, завей хохол!» — скажут, когда вихорь увидят. Говорят, баба на холме стояла и говорит: «Вехор, вехор, завей хохол!» А он как завьет, и вниз головой ее поставил, под холмом. А потом мужики ее вытаскивали (Новгородская обл., Старорусский район, Кривец, 1990).
Васька Скородумов сына убил, сын ему зайцем показался. Так он схватил еще чужое ружье и стрельнул, а это человек, сын. Это ему черт глаза отводил. Сын-то с хлебом шел. Ему сказали: «Иди, снеси хлеба отцу, матери». А кругом ведь народ. Народу-то сын видится. Все есть на свете. Разве у него руки-то поднялись бы — еще первенец сын был. Мы думали, Васька после с ума сойдет, повесится — так горевал. И ведь не пьяный был — трезвый (Вологодская обл., Белозерский район, Акинино 1988).
Мифологические рассказы и легенды русского севера. Составитель О.А. Черепанова