В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Помер он. Остался у ево молодой, малолетний сын. Несколько времени пожили с матерью. Потом пишет из инных земель Бурзачило поганое (тоже государь), штобы выступали воевать против нево. Вот эта государыня задумалась: «Как я теперь буду? Сын ешшо в малых летах». Призывает своево сына: «Што мы теперь делать будем?» Ён был малолетней, а этакая сила была у нево богатырьская: «Надо, маминька, чево-нибудь думать! Надо коня искать и ехать!» Много было лошадей у их, но на которую сядет, всё падёт. Если палец положет, и то падёт.
Вот идёт по городу, задумалсы, не знает, што сделать. Попадает ему старуха на стречу. Эта старуха видит, што Иван-царевиць пецяльной, ёна и спрашивает: «О цём, Иван-царевиць, задумалсе?» Он и говорит: «Эх, старая ведьма, где же тебе про царьскую думу знать!» Вот несколько места поотошёл, да одумалсе: «Эх, напрасно я так сказал старухе-то!» Вот и воротилсы к ей. «Постой-ко, бабушка», — говорит. Эта старуха остановилась. «Вот, бабушка, о чём я задумалсе: надо ехать воевать, а я не могу коня найти по своёй силе!» Эта старуха и говорит: «Ох, Иван-царевиць, о каких пустяках сумлеваетесь! Выйди в зелёный сад да крикни по-молодецки, да свисни по-богатырски, тебе и подаст голос конь. Ешшо вашего дедушка, в земляной конюшне стоит, по колено уж ево земли съидено там». Вот ён приходит домой и рассказал своей матере, што ему говорила старуха. Мать и говорит: «Ну, дитя, слава Богу, што сказала старуха! Пойди с Богом!» Ён вышел в зелёный сад, крикнул по-молодецки, свиснул по-богатырски, конь услышал ево голос и подал свой голос. Ён услышал, в какой стороне конь загорготал. Иван-царевиць дошел и видит — шшыт в землю; этот шшыт открыл и туды спустилсы немножко по лестнице. Этот конь на двенадцати цепях железных привязан и так тошно, как старуха говорила, по колено съедено земли. Вот ён увидел этово богатыря, все двенадцать цепей сорвал. Это Иван-царевиць вывел ево из этой конюшни. «Ну, говорит, доброй конь, послужи так мне, как служил дедушку!» Ён и сговорил целовецеским голосом: «Ну, Иван-царевиць, я очень истошшал; спусти меня погулять на семеро сутки в зелёные луга и на шелковые травы! А ты в то время на меня золотое седло изладь!»
Вот этот Иван-царевиць спустил коня на семеро сутки в зелёные луга и на шелковые травы. Седло и стали на ево роботать сто мастеров. Вот сделают седло либо мало, либо велико. Несколько, несколько седел переделали, ни одно седло не поладитсы на этово коня. Пошел по городу, задумалсы. Попадает настречу та же старуха: «О цём, Иван-царевиць, говорит, задумалсы?» — «Да вот, бабушка, говорит, коня нашел, да седла не приладить! Либо мало сделают, а нет, дак велико!» — «Не пецяльсы, Иван-царевиць! В какой конюшне коня брал, пойди, там на левой руке в углу и седло висит, всё мохом обросло. Ты возьми и вызолоти! Аккурат подойдёт и ланно будет». Ён сошел к конюшне, как старуха говорила, дак сейчас и нашел седло. Взял это седло — оно и правда всё мохом обросло. Вот ён нанял мастеров, вызолотили ему. Прошли семеро сутки и ён вышел в чистые поля, в зелёные луга, свиснул по-молодецьки, крикнул по-богатырьски — конь бежит, дак земля дрожит. Привёл этово коня домой, надел на ево седло, а седло с ево, дак и поладилось на ево.
Вот приходит ко своёй матере. «Ну, маминька, я отправляюсь воевать!» Оболоксы, как следует, по-богатырьски. «Мне не надо войско, я один попробую, перво съежжу!» Вот дал знать этому поганому Бурзачилу, а у нево сила выставлена видимо-невидимо. Ну, топерь приежжает в эту самую рать. Въежжает и начал помахивать на все цетыре стороны. Не столько сам топчет, сколько конь топчет копытам. Вот всю эту рать перебил до единаво и самово царя этово Бурзачила в плен взял. Вот ево тоже хотел убить, а ён и взмолилсы: «Иван-царевиць, не бей меня, а лутше привяжи к стремену своево седла и отвези в свое царьство, посади меня в темницу и давай скудную пишшу, только не бей!» Вот ён так сделал; привязал к своему седлу и отвёз в свое царьство.
Вот эта мать-государыня обрадовалась, што эдакой молодой сын всё хорошо обделал, самово царя в плен привёз. Стретили ево с цестью. Вот этот Иван-царевиць посадил ево в темницу, и стали служанки носить ему пишшу. Много ли, мало ли время сидел ён в темнице, всё служанки носили ему пишшу. Вот потом снесли в один день, а он и не принял от их. «Пушшай сама государыня принесёт!» — говорит. Вот этой государыне не хотелось итти. Подумала, подумала и говорит: «Што же, можно мне снесть самой!» Вот и понесла ему пишшу сама. Пришла в темницу, а ён здохнул, Бурзачило поганое, а она в ево и влюбилась. Вот и стала об ём думать кажной день. Кажний день и стала носить пишшу, которую ему лутше изладить. Много ли, мало ли время носила она ему пишшу, всё-таки сына опасаласе маленько: ён не знал, што она носила ему пишшу туда. Потом стала замышлять с Бурзачилом поганым, штобы убить сына своево. Вот и стали толковать с Бурзачилом, какое средство найти, штобы убить ево. А этот Бурзачило — страшной колдун, всё везде знал. И говорит государыне: «Придайтесь больние вы, государыня! В такой-то стране есть змей трехглавой. Призови своево сына и скажи ему, што вот мне снилось, што будто бы ты, Иван-царевиць, убил этово змея и достал из ево лехкие печени, я этим печеням помазалась и будто бы с тово мне легче село». Вот Иван-царевиць: «Рад стараться, говорит, маминька, для вас!»
Вот и пошел к своему коню. Вышел в чистые поля, в зелёные луга, вот свиснул по-молодецьки, крикнул по-богатырьски, — конь бежит, земля дрожит. «Што, Иван-царевиць угонно?», — говорит. Он рассказал: «Вот, доброй конь, так и так! Маминька в такую-то сторону посылает». Конь-то ему и сказал, што она влюбилась в Бурзачило. «Вот, говорит, Иван-царевиць, надевай на себя трое латы цюгунные! Всё-таки, благословит — не благословит вас мать, а сходите, штобы вас благословила». Ён и пришел к своей матере. «Маминька, благословите меня в путь-дорожиньку!» А ёна и говорит: «Вот ешшо, какое тут тебе благословленье! Поежжай, знай!» Вот, ён приходит к коню, и отправились в путь-дорожёньку. Вот этот конь бежит, земля дрожит, горы и долы перескакиваёт, реки и озёра хвостом покрывает. «Вот, Иван-царевиць, говорит, мы ешшо трех вёрст не доедем, а огнём начнет палить». Так верно и село. Трех вёрст не доехали, и начало жечь огнём. Вёрсту переехали, а латы одни с Ивана-царевиця уже стекли, сожгло огнём. Потом другую вёрсту переехали, другие латы стекли. Вот этот конь и говорит Ивану-царевицю: «У меня в гриве есть золотая волосинка. Ты гляди на эту волосинку, она корчитсы, корчитсы, а ты маши на левую руку своим мецём». Вот и остальную вёрсту едут, остальные латы тают, а он пристально в гриву глядит на эту волосинку. Вот она корчилась, корчилась, спрыгнула. Он махнул на эту руку — все три эти головы и смахнул сразу. Подошел к этому чудовишшу, вынул лехкие пецени. Конь ему сказал, што нарочно эта матка послала ево на смерть. Ён вынял лехкие печени, на коня и домой.
Приежжает во своё царьство. Вот этот Иван-царевиць первое зашёл в темницу к Бурзачилу. «Видно, ты, говорит, Бурзачило, смеешься надо мной?» А ён и говорит: «Што ты, Иван-царевиць, не ты бы говорил, не я бы слушал». Ну, ён из темницы и к матере своей отправилсе. Матере не очень было любо, что ён живой воротилсы. «Извольте, матушка, я привёз вам, цево вы желали!» Ёна, конешно, как здоровая, взяла выкинула в нужник. Сама опеть к этому Бурзачилу в темницу и пошла. Приходит. «Живой, говорит, приехал Иван-царевиць! Цево бы с ним сделать?» — «Пошлите ево сицяс же! В такой-то стороне есть змей о шести головах, оттуды, я знаю, ему живому не приехать!» Вот Иван-царевиць приехал. Коня спустил в зелёные луга, а сам не успел ешшо откушать, а служанки опеть бегут за им. И говорят: «Иван-царевиць, маминька помирает, вас зовёт туда к себе!»
Ён знает, што она нарошно, но што станешь делать! Не хотелось итти, а надо. Пошел к своёй матере. Приходит. «Што вам, маминька, угонно?» — говорит. Она на ево сбраннила, всяко ево стала ругать и говорит: «Вот, разбойник, пьёшь да гуляешь, а мать умирает!» — «Мне, говорит, и поесть ешшо не пришлось! Што Вам угонно, маминька?» — «Да вот поежжай в такую-то землю, есть там змей о шести головах. Мне снилось, будто бы ты убил этово змея и привёз лехкие печени, я бы помазалась и будто бы мне лехче село от этово лекарства». — «Рад стараться, говорит, маминька, за вас, только благословите, маминька». — «Ну, вот тут тебе ешшо благословленье! Поежжай, знай!»
Он вышел опеть к своему коню и обсказывает. Конь и говорит. «Ну, Иван-царевиць, надевай на меня шестеро латы железные и на себя железные! Шесть вёрст не доедем, а огнём начнёт палить». Вот ён так и сделал: как ему конь говорил. Вот и отправились опять в путь-дорожиньку. Шести вёрст ешшо не доехали, а огнём начало уже палить. Как вёрсту проехали, одни латы стаяли. Как все эти пять вёрст проехали, стаяли все латы. Как доехали, конь и говорит: «Смотри на волосинку! Корчитсы, корчитсы, а как спрыгнет, ты маши на правую руку!» Вот ён так и сделал: махнул на правую руку — все шесть голов смахнул. Вынел опеть эти лехкие печени, и отправились взад.
Приежжают. Оне не думали, што ён живой воротитсе, ён и приежжает. Приехал в своё цярьство и опеть зашел в темницу и говорит: «Верно, ты, Бурзачило, смеешься надо мною?!» Ён и говорит: «Ах, Иван-царевиць, не ты бы говорил, не я бы слушал!» Приходит к своей матере, даёт ей опеть эти печени. Ну, опеть таким же образом выкинула эти печени. Ён опеть спустил коня в зелёные луга. Только сам сел кушать, не поспел ешшо кончить обеда, за ним опеть кухарки бегут. Её опеть сказал Бурзачило: «Пошли в такую-то сторону, там есть змей о девяти головах. Тому уже живому не уехать!» Вот кухарки за им побежали: «Иван-царевиць, маминька помирает!» Не горазно любо ему, а всё-таки надо мать послушать. Отправилсы к ей. Она лежит, охает такую беду, а сама хоть бы што. Опеть нацяла ево бранить: «Пёс, разбойник, всё пьёшь да гуляешь, а не знаешь, што маминька помирает!» Ну ён ей и говорит: «Што вам, маминька, ешшо угонно?» — «Да вот в такой-то стороне есть змей о девяти головах. Вот мне снилось, што если бы ты съездил и привёз лехкие печени, я бы помазала, то здорова бы была!» Ён и говорит: «Рад бы, маминька, старатьсы, да благословите, говорит, миня!» А в те разы, как мать не благословит, ён пойдет к хресной матере, та и благословит. Так и в этот раз пошел к ней, она и благословила. Ён опеть вышел в цистые поля и крикнул своево доброго коня. Вот конь прибежал. Ён опять ему обсказал, какую службу ему задали. Ён ему и говорит: «Надевай железны латы на себя, девять орлаты железные на себя и на миня, потому што девять вёрст не доедем — огнём начнёт палить!» Вот ён так и сделал, на себя девять надел и на коня. Вот и отправились в путь-дорожоньку. Вот этот доброй конь бежит, земля дрожит, горы и долы перескакивал, реки и озёра хвостом покрывал. Вот ешшо девяти вёрст не доехали, а огнём уже начало жечь. Што версту переедут, то латы стают. Так восемь вёрст переехали, восмеро латы сгорили. Вот этот конь и говорит опеть: «Смотри на эту же золотую волосинку! Корчитсы, корчитсы, а как спрыгнет, так и маши на левую руку». Вот ён всё глядел на эту волосинку. Корчилась, корчилась, спрыгнула — он левой рукой все девять голов и смахнул.
А эта царица, как ён уедет, к этому Бурзачилу в темницу да с ним и любезничает. Вот и сошла к ему и разговаривает: «Теперь не воротитсы живой!» Вот как ён смахнул эти девять голов, а этот змей махнул хоботом да ево из седла и вышиб, Ивана-царевича. Вот как вышиб ево из седла, а ён несколько дней — несколько ноцей не спал, как вышиб змей, так и заснул сном богатырским. А это чудо и издохло на Иване-царевиче. Вот этот конь постоял, постоял, подождал и думает, што ево до смерти убило. Не онни сутки стоял ён, всё тосковал по своём всаднике. Конь и побежал во своё царьство один. Иван-царевич спать осталсы. Вот и проспал деветь дней и деветь ноцей. А этот конь прибежал в царьство, а мать обрадовалась: «Винно, ожжог моево сына этот змей!» Бурзачило поганое вышел из темницы. Она привела во дворец, так как боятьсы уже нецево было. Нацяли пить и веселиться. А коню не село никаково поцёта: спустили в зелёные луга, и гуляет.
А Иван-царевиць проспалсы на девятые сутки, увидел, што на ём это цюдишшо лежит. «Ах ты поганое мясо, куда завалил свой хобот!» Сбросил это цюдишшо. Видит, што коня нету, закручинилсы, не знает, што делать, не знает, куда итти. Погоревал, покруцинилсы и поплакал: не знает в какую сторону и идти. Вот и пошел, куды глаза глядят. «Куды-нибудь да выйду!» — говорит. Шел много ли мало ли места, дошел до маленькой избушки, в лесу одна избушка стоит. В этой избушке сидит старой-старой старик слепой. Вот ево сразу и узнал, не видит, а узнал. «Здравствуй, Иван-царевиць!» — говорит. «Здравствуй, дедушка!» — говорит. «Далеко ли вас Бог понёс, Иван-царевиць?» Ён ему все подробно рассказал, из каково царьства, по каким делам. «Ну, Иван-царевич, я, говорит, вашево батюшка знал прежде!» А Иван-царевич и спрашивает: «Што это у тебя глазы-то диким мясом заросли?» — «Да вот, в онной битве поранили миня, вот эдакое мясо и наросло на глазах». — «Не можешь ли меня, дедушко, в какое-нибудь жильё свесь?» — «И рад бы старатьсы, Иван-царевич, да не могу! Подвяжите мне чем-нибудь это мясо дикое, тогда можно!» Вот ён взял снял ремень с себя, подвязал ему глаза. Вот и отправились. Этот старицёк впереди идёт, а Иван-царевич сзади. Вот шли, шли лесом, много места шли, вышли на чистую поляну и увидели преогромное царьство. «Вот, Иван-царевич, говорит, недалёко царьство!» — «Ну, теперь, дедушко, я и сам дойду! Спасибо! Воротись взад». Вот дал ему несколько денег, што он довёл ево до жилья, и роспростились с этим старичком. Ремень отстал. Хотел взять ево, а старичок и стал упрашивать: «Оставь мне ремень, Иван-царевич, мне не зойти взад будет!» — «Ну, дедушко, пушшай тебе ремень!» А сам и отправилсы в это царьство.
Приходит в царьство и проситсы ноцевать. А этот царь и говорит служанкам: «Спросите, розгадает ли он сны? Ешли он розгадает моим трём дочерям сны, то пушшай ночует и берёт любую дочь замуж, а нет — то голова долой!» Вот этот Иван-царевиц задумалсы. «Кто знает, што им приснитсы? Как розгадать?!» Подумал, подумал: «Идти — куды я пойду? Все равно смерть!» Взялсы эти сны розгадать. И сказал кухаркам, што «розгадаю эти сны». Вот ево там отвели на ноцлег. Ён спросил, где у царьских доцерей спальня, и отправилсы в эту спальню. И стал следить, всю ноцьку не спит. Эти доцери полежали недолго с вецера. Потом стали, вымулись. Сходили в кладовую и помазались — оператели: потом из другово пузырька взяли — окрылатели. Оне не поспили выйти из своей спальни, он, не будь плох, увидел, куды оне ставили эти баночки, тоже помазалсы и тоже оперател и окрылател. Вот оне и полетили эти царьские доцери, полятили — и ён за им сзади. Но те старшие были попрошше, а третия похитряе была. Говорит сестрам-то: «Што это, сестрицы, у нас севодня шумно и гулко?» А те и говорят: «Ох, сестрица, наверно, севодни посытяе понаились и побашше снарядились, оттово, винно, так».
Вот и лятят опеть. Вот долятают до яблони. Сили на яблоню. Эта опеть и говорит младшая сестра: «Што это у нас севодни яблонь согнулась и вершина в землю воткнулась?» А оне опеть и говорят: «Ох, сестрица, севодни, видно, посытяе наились и побашше снарядились, оттово, винно, так». Долятают опеть до цярства, не близко было — далёко. Прилятают, а в том цярстве было три сына: вот к ним и летали, а своему отцу говорили, што им снилосе. Вот прилятели в это царьство ко своим любовникам и начали с им беседовать. Попировали, побеседовали, кольца свои именные на место положили, сами ушли по разным местам: а он, этот Иван-царевич, подкралсы и эти персни у них и унёс. Им уж время домой лететь, схватились, а перснёв нету — ни тех, ни других. На ково думать, не знали. Вот опеть и полетели во своё царьство, и этот Иван-царевич взади за им.
Вот и долетают до своего царьства и в ту же самую кладовую опеть; и помазались из тово же самово пузырька — крылья отвалились, из другово помазались — перьё отвалилось. Ушли во свою спальню. Ён тоже подглядел, помазалси тоже. Вот ён и слышит, они и говорят: «Вот, сестрицы, где ему знать, што нам приснилось?» А он и цюёт. Поутру встают, отцу и сказывают: «Вот, тятенька, так и так: летали в такое-то царьство, сидели с царским сыновьям!» А царь, конешно, думал, как это они могли слетать, так и думал, што это им снилось. Тогды государь посылает служанок за Иваном-царевичем. Приходит Иван-царевичь. «Ну, говорит, розгадывай, што моим дочерям снилось в эту ноць?» Вот ён и начал рассказывать, как дело было, как перьё садилось, как мазались и как лятели сюды, и как младшая дочь говорила. Государь не верит ему, и эти отпираются. «Где же это могло быть? Вот ежли бы как-нибушные знаки были!» Ён вынимает эти шесть персней и показывает государю (персни эти были все именные). Государь поглядел эти персни, видит, чьи персни. Вот сицесь этово Ивана-царевича и говорит: «Ну, коли ты розгадал сны, бери любую дочь замуж, и награжу тебя полцярьства!» Вот ён подумал, подумал и эту младшую дочь и стал брать замуж: она была красавица. Государь полцарства ему и наградил.
Пожил там ён год, два ли, три ли, и понесла ево жона и родила двоих сыновей — таких же богатырей, как и отец. А он всё думает, што надо во своё цярьство попасть ему. Из царства в царство всё же знают дорогу. И отправилси он домой с жоной и детям, на многих подводах повезли с им имения. Приежжают во своё царство, а эта мать с поганым Бурзачилом и живут во дворце всё равно што муж с женой. Вот и увидели, што Иван-царевич домой приехал, оба оне испугались. Вот Иван-царевич сицясь взял этово Бурзацила поганова на виселицу, сицясь ево тут и повесили. Не очень была мила и мать, а всё же матери ницево не сделал. Стритила со слезам и стала просить прошшенья у ево за все грехи, што она ему нагрубила. Когды Иван-царевич приехал, конь прибежал и обрадовалсы. Иван-царевич ево приласкал, и стал ён у ево жить. Вот и стал жить со своей молодой женой и со своим сыновьям в своем царстве. Эти сыновья стали рось и сели такие же богатыри, как отец. Жили в мире и согласьи. Все их почитали. Много ли мало ли старая государыня пожила и померла. Стали Иван-царевич жить с молодой женой и добра наживать.