В обработке А.Н. Афанасьева
Морской царь, царевич и Василиса Премудрая
Жил-был царь с царицею. Любил он ходить на охоту и стрелять дичь. Вот один раз пошел царь на охоту и увидел: сидит на дубу молодой орел; только хотел его застрелить, орел и просит: “Не стреляй меня, царь-государь! Возьми лучше к себе, в некое время я тебе пригожусь”. Царь подумал-подумал и говорит: “Зачем ты мне нужен!” — и хочет опять стрелять. Говорит ему орел в другой раз: “Не стреляй меня, царь-государь! Возьми лучше к себе, в некое время я тебе пригожусь”. Царь думал-думал и опять-таки не придумал, на что бы такое пригодился ему орел, и хочет уж совсем застрелить его. Орел и в третий раз провещал: “Не стреляй меня, царь-государь! Возьми лучше к себе да прокорми три года; в некое время я пригожусь тебе!”
Царь смиловался, взял орла к себе и кормил его год и два: орел так много поедал, что всю скотину приел; не стало у царя ни овцы, ни коровы. Говорит ему орел: “Пусти-ка меня на волю!” Царь выпустил его на волю; попробовал орел свои крылья — нет, не сможет еще летать! — и просит: “Ну, царь-государь, кормил ты меня два года; уж как хочешь, а прокорми еще год; хоть займи, да прокорми: в накладе не будешь!” Царь то и сделал: везде занимал скотину и целый год кормил орла, а после выпустил его на волю вольную. Орел поднялся высоко-высоко, летал-летал, спустился на землю и говорит: “Ну, царь-государь, садись теперь на меня; полетим вместе”. Царь сел на птицу.
Вот и полетели они; ни много, ни мало прошло времени, прилетели на край моря синего. Тут орел скинул с себя царя, и упал он в море — по колени намок; только орел не дал ему потонуть, подхватил его на крыло и спрашивает: “Что, царь-государь, небось испужался?” — “Испужался, — говорит царь, — думал, что совсем потону!” Опять летели-летели, прилетели к другому морю. Орел скинул с себя царя как раз посеред моря — ажно царь по пояс намок. Подхватил его орел на крыло и спрашивает: “Что, царь-государь, небось испужался?” — “Испужался, — говорит он, — да все думал: авось, бог даст, ты меня вытащишь”. Опять-таки летели-летели и прилетели к третьему морю. Скинул орел царя в великую глубь — ажно намок он по самую шею. И в третий раз подхватил его орел на крыло и спрашивает: “Что, царь-государь, небось испужался?” — “Испужался, — говорит царь, — да все думалось: авось ты меня вытащишь”. — “Ну, царь-государь, теперь ты изведал, каков смертный страх! Это тебе за старое, за прошлое: помнишь ли, как сидел я на дубу, а ты хотел меня застрелить; три раза примался стрелять, а я все просил тебя да на мысли держал: авось не загубишь, авось смилуешься — к себе возьмешь!”
После полетели они за тридевять земель; долго-долго летели. Сказывает орел: “Посмотри-ка, царь-государь, что над нами и что под нами?” Посмотрел царь. “Над нами, — говорит, — небо, под нами земля”. — “Посмотри-ка еще, что по правую сторону и что по левую?” — “По правую сторону поле чистое, по левую дом стоит”. — “Полетим туда, — сказал орел, — там живет моя меньшая сестра”. Опустились прямо на двор; сестра выступила навстречу, примает своего брата, сажает его за дубовый стол, а на царя и смотреть не хочет; оставила его на дворе, спустила борзых собак и давай травить. Крепко осерчал орел, выскочил из-за стола, подхватил царя и полетел с ним дальше.
Вот летели они, летели; говорит орел царю: “Погляди, что позади нас?” Обернулся царь, посмотрел: “Позади нас дом красный”. А орел ему: “То горит дом меньшой моей сестры — зачем тебя не примала да борзыми собаками травила”. Летели-летели, орел опять спрашивает: — “Посмотри, царь-государь, что над нами и что под нами?” — “Над нами небо, под нами земля”. — “Посмотри-ка, что будет по правую сторону и что по левую?” — “По правую сторону поле чистое, по левую дом стоит”. — “Там живет моя середняя сестра; полетим к ней в гости”. Опустились на широкий двор; середняя сестра примает своего брата, сажает его за дубовый стол, а царь на дворе остался; выпустила она борзых собак и притравила его. Орел осерчал, выскочил из-за стола, подхватил царя и улетел с ним еще дальше.
Летели они, летели; говорит орел: “Царь-государь! Посмотри, что позади нас?” Царь обернулся: “Стоит позади красный дом”. — “То горит дом моей середней сестры! — сказал орел. — Теперь полетим туда, где живут моя мать и старшая сестра”. Вот прилетели туда; мать и старшая сестра куда как им обрадовались и примали царя с честью, с ласкою. “Ну, царь-государь, — сказал орел, — отдохни у нас, а после дам тебе корабль, расплачусь с тобой за все, что поел у тебя, и ступай с богом домой”. Дал он царю корабль и два сундучка: один — красный, другой — зеленый, и сказывает: “Смотри же, не отпирай сундучков, пока домой не приедешь; красный сундучок отопри на заднем дворе, а зеленый сундучок на переднем дворе”.
Взял царь сундучки, распростился с орлом и поехал по синему морю; доехал до какого-то острова, там его корабль остановился. Вышел он на берег, вспомянул про сундучки, стал придумывать, что бы такое в них было и зачем орел не велел открывать их; думал-думал, не утерпел — больно узнать ему захотелось: взял он красный сундучок, поставил наземь и открыл, а оттудова столько разного скота вышло, что глазом не окинешь, — едва на острове поместились.
Как увидел это царь, взгоревался, зачал плакать и приговаривать: “Что же мне теперь делать? Как опять соберу все стадо в такой маленький сундучок?” И видит он — вышел из воды человек, подходит к нему и спрашивает: “Чего ты, царь-государь, так горько плачешь?” — “Как же мне не плакать! — отвечает царь. — Как мне будет собрать все это стадо великое в такой маленький сундучок?” — “Пожалуй, я помогу твоему горю, соберу тебе все стадо, только с уговором: отдай мне — чего дома не знаешь”. Задумался царь: “Чего бы это я дома не знал? Кажись, все знаю”. Подумал и согласился. “Собери, — говорит, — отдам тебе — чего дома не знаю”. Вот тот человек собрал ему в сундучок всю скотину; царь сел на корабль и поплыл восвояси.
Как приехал домой, тут только уведал, что родился у него сын-царевич; стал он его целовать, миловать, а сам так слезами и разливается. “Царь-государь, — спрашивает царица, — скажи, о чем горьки слезы ронишь?” — “С радости”, — говорит; побоялся-то сказать ей правду, что надо отдавать царевича. Вышел он после на задний двор, открыл красный сундучок — и полезли оттуда быки да коровы, овцы да бараны, много-много набралось всякого скота, все сараи и варки[175] стали полны. Вышел на передний двор, открыл зеленый сундучок — и появился перед ним большой да славный сад: каких-каких деревьев тут не было! Царь так обрадовался, что и забыл отдавать сына.
Прошло много лет. Раз как-то захотелось царю погулять, подошел он к реке; на ту пору показался из воды прежний человек и говорит: “Скоро же ты, царь-государь, забывчив стал! Вспомни, ведь ты должен мне!” Воротился царь домой с тоскою-кручиною и рассказал царице и царевичу всю правду истинную. Погоревали, поплакали все вместе и решили, что делать-то нечего, надо отдавать царевича; отвезли его на взморье и оставили одного.
Огляделся царевич кругом, увидал тропинку и пошел по ней: авось куда бог приведет. Шел-шел и очутился в дремучем лесу; стоит в лесу избушка, в избушке живет баба-яга. “Дай зайду”, — подумал царевич и вошел в избушку. “Здравствуй, царевич! — молвила баба-яга. — Дело пытаешь или от дела лытаешь?” — “Эх, бабушка! Напой, накорми, да потом расспроси”. Она его напоила-накормила, и царевич рассказал про все без утайки, куда и зачем идет. Говорит ему баба-яга: “Иди, дитятко, на море; прилетят туда двенадцать колпиц, обернутся красными девицами и станут купаться; ты подкрадься потихоньку и захвати у старшей девицы сорочку. Как поладишь с нею, ступай к морскому царю, и попадутся тебе навстречу Объедало да Опивало, попадется еще Мороз-Трескун — всех возьми с собою; они тебе к добру пригодятся”,
Простился царевич с ягою, пошел на сказанное место на море и спрятался за кусты. Тут прилетели двенадцать колпиц, ударились о сырую землю, обернулись красными девицами и стали купаться. Царевич украл у старшей сорочку, сидит за кустом — не ворохнется. Девицы выкупались и вышли на берег, одиннадцать подхватили свои сорочки, обернулись птицами и полетели домой; оставалась одна старшая, Василиса Премудрая. Стала молить, стала просить добра молодца. “Отдай, — говорит, — мою сорочку; придешь к батюшке, водяному царю, — в то времечко я тебе сама пригожусь”. Царевич отдал ей сорочку, она сейчас обернулась колпицею и улетела вслед за подружками. Пустился царевич дальше; повстречались ему на пути три богатыря: Объедало, Опивало да Мороз-Трескун; взял их с собою и пришел к водяному царю.
Увидал его водяной царь и говорит: “Здорово, дружок! Что так долго ко мне не бывал? Я устал, тебя дожидаючи. Примайся-ка теперь за работу; вот тебе первая задача: построй за одну ночь большой хрустальный мост, чтоб к утру готов был! Не построишь — голова долой!” Идет царевич от водяного, сам слезами заливается. Василиса Премудрая отворила окошечко в своем терему и спрашивает: “О чем, царевич, слезы ронишь?” — “Ах, Василиса Премудрая! Как же мне не плакать? Приказал твой батюшка за единую ночь построить хрустальный мост, а я топора не умею в руки взять”. — “Ничего! Ложись-ка спать; утро вечера мудренее”.
Уложила его спать, а сама вышла на крылечко, гаркнула-свистнула молодецким посвистом; со всех сторон сбежались плотники-работники: кто место ровняет, кто кирпичи таскает; скоро поставили хрустальный мост, вывели на нем узоры хитрые и разошлись по домам. Поутру рано будит Василиса Премудрая царевича: “Вставай, царевич! Мост готов, сейчас батюшка смотреть придет”. Встал царевич, взял метлу; стоит себе на мосту — где подметет, где почистит. Похвалил его водяной царь. “Спасибо, — говорит, — сослужил мне единую службу, сослужи и другую; вот тебе задача: насади к завтрему зеленый сад — большой да ветвистый, в саду бы птицы певчие распевали, на деревьях бы цветы расцветали, груши-яблоки спелые висели”. Идет царевич от водяного, сам слезами заливается. Василиса Премудрая отворила окошечко и спрашивает: “О чем плачешь, царевич?” — “Как же мне не плакать? Велел твой батюшка за единую ночь сад насадить”. — “Ничего! Ложись спать; утро вечера мудренее”.
Уложила его спать, а сама вышла на крылечко, гаркнула-свистнула молодецким посвистом; со всех сторон сбежались садовники-огородники и насадили зеленый сад, в саду птицы певчие распевают, на деревьях цветы расцветают, груши-яблоки спелые висят. Поутру рано будит Василиса Премудрая царевича: “Вставай, царевич! Сад готов, батюшка смотреть идет”. Царевич сейчас за метлу да в сад: где дорожку подметет, где веточку поправит. Похвалил его водяной царь: “Спасибо, царевич! Сослужил ты мне службу верой-правдою; выбирай себе за то невесту из двенадцати моих дочерей. Все они лицо в лицо, волос в волос, платье в платье; угадаешь до трех раз одну и ту же — будет она твоею женою, не угадаешь — велю тебя казнить”. Узнала про то Василиса Премудрая, улучила время и говорит царевичу: “В первый раз я платком махну, в другой платье поправлю, в третий над моей головой станет муха летать”. Так-то и угадал царевич Василису Премудрую до трех раз. Повенчали их и стали пир пировать.
Водяной царь наготовил много всякого кушанья — сотне человек не съесть! И велит зятю, чтоб все было поедено; коли что останется — худо будет. — “Батюшка! — просит царевич. — Есть у нас старичок, дозволь и ему закусить с нами”. — “Пускай придет!” Сейчас явился Объедало; все приел — еще мало стало. Водяной царь наставил всякого питья сорок бочек и велит зятю, чтоб дочиста было выпито. “Батюшка! — просит опять царевич. — Есть у нас другой старичок, дозволь и ему выпить про твое здоровье”. — “Пускай придет!” Явился Опивало, зараз опростал все сорок бочек — еще опохмелиться просит.
Видит водяной царь, что ничто не берет, приказал истопить для молодых баню чугунную жарко-нажарко; истопили баню чугунную, двадцать сажон дров сожгли, докрасна печь и стены раскалили — за пять верст подойти нельзя. “Батюшка, — говорит царевич, — дозволь наперед нашему старичку попариться, баню опробовать”. — “Пускай попарится!” Пришел в баню Мороз-Трескун: в один угол дунул, в другой дунул — уж сосульки висят. Вслед за ним и молодые в баню сходили, помылись-попарились и домой воротились. “Уйдем от батюшки водяного царя, — говорит царевичу Василиса Премудрая, — он на тебя больно сердит, не причинил бы зла какого!” — “Уйдем”, — говорит царевич. Сейчас оседлали коней и поскакали в чистое поле.
Ехали-ехали; много прошло времени. “Слезь-ка, царевич, с коня да припади ухом к сырой земле, — сказала Василиса Премудрая, — не слыхать ли за нами погони?” Царевич припал ухом к сырой земле: ничего не слышно! Василиса Премудрая сошла сама с доброго коня, прилегла к сырой земле и говорит: “Ах, царевич! Слышу сильную за нами погоню”. Оборотила она коней колодезем, себя — ковшиком, а царевича — старым старичком. Наехала погоня: “Эй, старик! Не видал ли добра молодца с красной девицей?” — “Видал, родимые! Только давно: они еще в те поры проехали, как я молод был”. Погоня воротилась к водяному царю. “Нет, — говорит, — ни следов, ни вести, только и видели, что старика возле колодезя, по воде ковшик плавает”. — “Что ж вы их не брали?” — закричал водяной царь и тут же предал гонцов лютой смерти, а за царевичем и Василисой Премудрой послал другую смену. А тем временем они далеко-далеко уехали.
Услыхала Василиса Премудрая новую погоню; оборотила царевича старым попом, а сама сделалась ветхой церковью: еле стены держатся, кругом мохом обросли. Наехала погоня: “Эй, старичок! Не видал ли добра молодца с красной девицей?” — “Видел, родимые! Только давным-давно; они еще в те поры проехали, как я молод был, эту церковь строил”. И вторая погоня воротилась к водяному царю: “Нет, ваше царское величество, ни следов, ни вести; только и видели, что старца-попа да церковь ветхую”. — “Что ж вы их не брали?” — закричал пуще прежнего водяной царь; предал гонцов лютой смерти, а за царевичем и Василисою
Премудрою сам поскакал. На этот раз Василиса Премудрая оборотила коней рекою медовою, берегами кисельными, царевича — селезнем, себя — серой утицею. Водяной царь бросился на кисель и сыту, ел-ел, пил-пил — до того, что лопнул! Тут и дух испустил.
Царевич с Василисою Премудрою поехали дальше; стали они подъезжать домой, к отцу, к матери царевича. Василиса Премудрая и говорит: “Ступай, царевич, вперед, доложись отцу с матерью, а я тебя здесь на дороге обожду; только помни мое слово: со всеми целуйся, не целуй сестрицы; не то меня позабудешь”. Приехал царевич домой, стал со всеми здороваться, поцеловал и сестрицу, и только поцеловал — как в ту ж минуту забыл про свою жену, словно и в мыслях не была.
Три дня ждала его Василиса Премудрая; на четвертый нарядилась нищенкой, пошла в стольный город и пристала у одной старушки. А царевич собрался жениться на богатой королевне, и велено было кликнуть клич по всему царству, чтоб сколько ни есть народу православного — все бы шли поздравлять жениха с невестою и несли в дар по пирогу пшеничному. Вот и старуха, у которой пристала Василиса Премудрая, принялась муку сеять да пирог готовить. “Для кого, бабушка, пирог готовишь?” — спрашивает ее Василиса Премудрая. “Как для кого? Разве ты не знаешь: наш царь сына женит на богатой королевне; надо во дворец идти, молодым на стол подавать”. — “Дай и я испеку да во дворец снесу; может, меня царь чем пожалует”. — “Пеки с богом!” Василиса Премудрая взяла муки, замесила тесто, положила творогу да голубя с голубкою и сделала пирог.
К самому обеду пошла старуха с Василисою Премудрою во дворец; а там пир идет на весь мир. Подали на стол пирог Василисы Премудрой, и только разрезали его пополам, как вылетели оттудова голубь и голубка. Голубка ухватила кусок творогу, а голубь говорит: “Голубушка, дай и мне творожку!” — “Не дам, — отвечает голубка, — а то ты меня позабудешь, как позабыл царевич свою Василису Премудрую”. Тут вспомнил царевич про свою жену, выскочил из-за стола, брал ее за белые руки и сажал возле себя рядышком. С тех пор стали они жить вместе во всяком добре и в счастии.