Явилось однажды к Солнышку-князю Владимиру сто молодцев киевлян; пришли они избитые, в разорванных платьях; идут, на ходу пошатываются, приносят князю горькую жалобу:
— Рассуди нас, князь, по справедливости с Чурилой Пленковичем: на Сороче-реке появились неведомые люди, дружина в пятьсот человек, одеты они в бархатные кафтаны, в золотые шапки; забросили они шелковые невода в воду; всю рыбу из реки повыловили; нечего нам, государь, тебе на стол подать, заслужить от тебя милости. А называет себя эта дружина людьми Чурилы Пленковича.
Только скрылись со двора князя эти челобитчики — приходят другие сто киевлян, приносят другую жалобу:
— Солнышко-князь! Дай нам управу на Чурилу Пленковича; сегодня пришла его дружина на тихие заводи; всю птицу дикую перестреляла; нечего тебе, государь, к столу подать, нечем заслужить твоего жалованья.
Вслед за второй толпой киевских жителей является и третья:
— Ласковый князь! уйми дружину Чурилы: пришли к нам пятьсот молодцов: наставили силков в темных лесах, куниц, лисиц повыловили, перебили черных сибирских соболей. Heчего, государь, тебе во двор принесть, нечем заслужить твоего жалованья.
Взглянул тут князь в окно и видит: едут к Киеву пятьсот молодцов; кони под ними гнедые, все одной масти, седла под ними золотом разукрашены, сапоги на молодцах из зеленого сафьяна, кафтаны из голубой парчи, разноцветными поясами подпоясаны, шапки из литого золота; сидят молодцы на конях — словно свечи горят. Стали молодцы по Киеву разъезжать, пошаливать, весь лук на огородах повыдергивали, всю капусту с корнем повырвали.
Толпами валит народ с жалобами к князю на широкий двор; весь Киев тут собрался: и князья с княгинями, и знатные бояре, и жители городские; просят суда на Чурилиных людей.
Рассердился Владимир:
— Как вы просите у меня суда на Чурилу, когда я даже не знаю, где он живет, где его двор стоит.
Говорят бояре:
— Свет государь! не в Киеве, не за Киевом стоит двор Чурилы, а стоит он на Пучай-реке, тянется на семь верст, обнесен булатным тыном; двери везде точеные, ворота хрустальные, косяки и подворотни из дорогого рыбьего зуба, а во дворе стоит семь теремов.
Захотелось Владимиру посмотреть на такое роскошное жилье, и собрался он в путь-дорогу ко двору Чурилы; взял с собой и князей, и бояр именитых, и богатырей могучих, и горожан киевских. Приехал Владимир на Пучай-реку, смотрит на Чурилин двор, удивляется, правду молвили люди о несметном Чурилином богатстве! Видит князь, выходит на крыльцо старик, отец Чурилы; шуба на нем соболья, золотой парчой крытая, золотыми пуговицами застегнута; кланяется Владимиру отец Чурилы:
— Пожалуй, князь, в высокие хоромы хлеба-соли с нами откушать.
— Назовись, добрый человек,— отвечает князь,— как тебя звать-величать, чтобы знали мы, у кого будем хлеб- соль отведывать.
— Я Чурилин батюшка — Пленко,— сказал старик и повел Владимира в хоромы.
Видит Владимир: стоят терема из белого дуба; к главному терему ведут трое ворот: первые — резные раскрашенные; вторые — хрустальные, третьи — из олова литые, золотыми маковками украшены, а уж в тереме такое убранство, что и пером не описать: пол посредине из чистого серебра, стены серым соболем обиты, а потолок черным. Вся в тереме красота небесная: на небе солнце — ив тереме солнце, на небе месяц — ив тереме месяц, около месяца частые звездочки рассыпались.
Открыл князь окошко, увидал во дворе нарядную толпу.
— Не тут ли Чурило? — спрашивает князь Пленко.
— Нет, князь! Чурило еще в церкви, обедню слушает.
Появилась тут во дворе другая толпа, еще нарядней и лучше: человек более тысячи; посреди, всех лучше и краше, едет добрый молодец; шуба на нем соболья, золотыми пуговицами застегнута, каждая пуговица по яблоку.
Владимиру даже боязно стало: не царь ли едет с ордой, не король ли из Литвы, или не едут ли великие послы сватать княжую племянницу Забаву!
Говорит Пленко:
— Не страшись, князь, это сын мой Чурило возвращается домой.
Едет Чурило, с коня на коня перепрыгивает, из седла в седло перескакивает, копье из руки в руку перекидывает. Несут над Чурилой большой зонтик-подсолнечник, чтоб не загорело от солнца белое лицо Чурилы. Слез с коня Чурило, идет по двору легкой частой походочкой; идет — под ногами травы не мнет. Как сказали Чуриле, что сам князь у него в гостях,— взял Чурило золотые ключи, отворил свои богатые амбары, достал меха черных соболей, куниц и лисиц, подарил Владимиру дорогие шубы собольи, а боярам лисьи, а купцам куньи; раздарил горожанам золотой казны без счета.
Говорит Владимир:
— Много было мне принесено на тебя жалоб, добрый молодец, да не хочу тебя судить, старое поминать: уж очень ты мне полюбился, свет Чурило Пленкович!
И зовет его князь к себе в Киев:
— Будешь у меня стольничать-чашничать!
Согласился Чурило. Остался князь ночевать у него в доме; положил его Чурило на пуховую постель, усыпил игрою на звонких гуслях, а поутру поехали они вместе в Киев, и сделал Владимир пир для Чурилы. На пиру сама княгиня Евпраксия заглядывалась на красоту Чурилы; руку себе ножом порезала, заглядевшись.
Пожаловал князь Чуриле еще должность:
— Свет Чурило, ходи-ка ты по Киеву на пиры мои собирать честной народ, князей-бояр, горожан именитых.
Идет Чурило по Киеву, желтыми кудрями потряхивает; на руках у него шелковые перчатки, на голове золотая шапка, на ногах сафьяновые сапоги.
Смотрит на него народ, не налюбуется, красны девицы тихонько из теремов на него поглядывают, старые старухи, засмотревшись, прялки ломают; зазывают Чурилу в гости и князья-бояре, и горожане именитые, и богатые купцы.