То не солнце красное засияло на синем небе — воцарился в Москве Грозный царь, Иван Васильевич. Созвал однажды Иван Васильевич на почестный пир своих князей, и бояр, и могучих опричников; хорошо угостились гости, языки у них поразвязались, порасхвастались они кто чем: кто хвалится селами с приселками, кто городами с пригородами, умный хвастает родом-племенем, глупый — женой- красавицей…
Вставил и Иван Васильевич в речь гостей грозное свое слово:
— Есть и мне чем похвалиться: царскую свою власть вынес я из Царь-града, на себя надел я царскую порфиру, взял в руки царский посох — всякую измену повырву я с корнем по всей Руси!
Не солнышко проплывает красное, не скатный жемчуг рассыпается — ходит по царской палате молодой Иван-ца- ревич, услыхав родительские слова, посмеивается:
— Государь мой батюшка! Не вывести тебе измены из каменной Москвы, сидит с тобой измена за одним столом, одним ты хлебом с ней делишься, одно и то же с тобой она платье цветное носит.
Разгорелось сердце Грозного царя: не труба золотая вострубила — раздался его грозный голос:
— Подай сюда измену — прикажу срубить ей голову!
— Государь! вижу, сказал я неразумное слово,— отвечает Иван-царевич,— как назову измену? жаль мне твоего изменника, а на себя покажу — казнишь ты меня лютой казнью. Делать нечего, назову твоего ослушника, родного моего братца Феодора Ивановича. Когда брали мы с тобой стольный город Москву, ехал ты, господин, с краю, а я с другого, Феодор Иванович был посредине; мы с тобой ехавши казнили людей да вешали, а брат Феодор посылал вперед послов, чтобы могли вовремя скрыться виновные; все они по домам попрятались, в чистое поле поразбежались и схоронили от тебя измену.
Не помнит себя от гнева Иван Васильевич:
— Идите сюда, палачи немилостивые, возьмите Феодора Ивановича за белые руки, сведите его в чистое поле, на дальнее болото, отрубите ему голову за его изменные дела.
Поразбежались все палачи, попрятались, остался один Малюта Скуратов.
— Казнил я немало царей-царевичей, казнил без счету королей-королевичей, не миновать и Феодору Ивановичу моей тяжелой руки.
Взял поганый Малюта царевича за белые руки и повел на казнь. Как услышала об этом царица Авдотья Романовна — света белого не взвидела, обула сапожки на босу ногу, накинула соболью шубку на одно плечо, побежала в хоромы своего родного братца Никиты Романовича:
— Не знаешь ты, не ведаешь, свет Никита Романович, какая на нас пришла беда, какая великая печаль: повел поганый Малюта казнить твоего родного племянничка! Упадает звезда поднебесная, угасает свеча воску ярого!
Испугался Никита Романович, бросился вон из хором, вскочил на коня неоседланного, невзнузданного, кричит громким голосом:
— Не по плечу ты себе дело взял, вор, Малюта Скуратов, не казни царевича — самому тебе ведь головы не сносить!
Не слушает Малюта: уже взял он царевича за русые кудри, наклонил его голову на липовую плаху, уже нож над ней заносит. Как взмахнет мечом Никита Романович, отнес Малюте голову по самые плечи, а царевича скрыл в своем доме.
Отдав во гневе безрассудный приказ казнить царевича, призадумался Грозный царь, закручинился. Как пришла пора ехать к вечерне, надел он на себя смирное черное платье, велел заложить вороных лошадей в черную карету — ехать в божию церковь.
Только видит Иван Васильевич — навстречу ему едет шурин его, Никита Романович, на лошадях рыжих, сам в цветном платье; встретившись с царем, поклон ему низкий отдает.
— Здравствуй, государь Иван Васильевич, со всей твоей семьей, с любимой женой Авдотьей Романовной, с любезными детками царевичами: Иваном Ивановичем да Феодором Ивановичем!
— Любимый шурин мой, Никита Романович, не ведаешь ты над собою невзгодушки! Нет уже в живых любимого твоего племянника Феодора Ивановича — срубил ему Малюта голову в дальнем поле.
Но Никита Романович и во второй, и в третий раз повторил свои слова; разгневался царь:
— Видно, ты надо мной шутки шутить надумал не вовремя. Вот отойдет заутреня, и тебе прикажу срубить буйную голову! — И заплакал царь: —
Казнил я воров и разбойников — за каждого находил заступника, а как приказал я казнить милого сына — не нашлось никого, кто бы за него заступился!
Говорит Никита Романович:
— Простишь ли теперь, государь, ослушника?
— Что толковать пустое,— молвил Грозный,— и простил бы, да прощать-то некого!
— Послушай же меня, Грозный царь, не дал я вору Малюте срубить голову царевичу — самому Малюте срубил я голову.
Обрадовался Грозный царь, бросился к шурину, взял его за белые руки, поцеловал в сахарные уста.
— Чем мне тебя пожаловать, мой любезный шурин, за твое ко мне раденье: дать ли тебе сел с приселками, городов с пригородами или золотой казны?
— Ничего мне не надо, царь-государь,— есть у меня и села с приселками, и золотая казна, пожалуй мне лучше Никитину вотчину, чтобы всякий виновный, всякий заслуживший твою немилость мог укрыться в ту вотчину от твоего великого гнева, заслужить твое прощенье!
Исполнил царь просьбу праведного боярина, пожаловал ему Никитину вотчину, и спасались в ней люди от великого царского гнева.
Тут Никите Романовичу и славу поют — честь воздают за его добро, за милости, за правдивые дела, угодные богу.