Последний акт, которым завершается земная жизнь человека, исполнен таинственного значения. Неумолимая смерть, постоянно унося новые жертвы, для остающихся в живых поколений ничего не открывает о той безвестной стране, куда увлекла их предшественников. Но человек, по самому свойству своей возвышенной природы, жаждет знать о том, что будет с ним за могилою. Мысль о конечном уничтожении так враждебна инстинкту жизни, ощущаемому человеком, что она уже в глубочайшей древности отстранялась им во имя надежды в жизнь загробную, которая составляет один из главнейших вопросов во всех религиях. Праздники в честь умерших, приношения и возлияния на их могилы, вера в явление мертвецов и множество других преданий ярко свидетельствуют, что наряду с другими языческими племенами и славяне были убеждены, что там — за гробом — начинается новая жизнь, и имели о ней свои довольно подробные, хотя и не строго определившиеся представления.
Прежде всего отметим тот многозначительный факт, что славяне признавали в душе нечто отдельное от тела, имеющее свое самостоятельное бытие. По их верованиям, согласным с верованиями других индоевропейских народов, душа еще в течение жизни человека может временно расставаться с телом и потом снова возвращаться в него; такое удаление души обыкновенно бывает в часы сна, как сон и смерть – понятия родственные. Черногорцы и сербы убеждены, что в каждом человеке обитает дух, которого они называют “ведогонь”, и что дух этот может покидать тело, объятое крепким сном. Ведогони нередко ссорятся и дерутся между собой, и тот человек, ведогонь которого погибнет в драке, уже более не пробуждается: его тотчас же постигает быстрая смерть. О колдунах и колдуньях рассказывают, что они, погружаясь в сон, могут выпускать из себя воздушное демоническое существо, т. е. душу, которая принимает различные образы и блуждает по тем или другим местам, причем оставленное ею тело лежит совершенно мертвым. И во время обмиранья или летаргического сна душа, по русскому поверью, покидает тело и странствует на том свете. Таким образом, тело есть как бы жилище живого духа, та временная оболочка, в которую оно заключается при рождении дитяти и которую покидает при кончине человека.
Душа человеческая, по древним языческим преданиям, представлялась в самых разнообразных видах: во-первых, огнем. Славяне признавали в душе человеческой проявление той же творческой силы, без которой невозможна на земле никакая жизнь: это сила света и теплоты, действующая в пламени весенних гроз и в живительных лучах солнца. Душа — собственно частица, искра этого небесного огня, которая и сообщает очам блеск, крови — жар и всему телу — внутреннюю теплоту. Различные душевные движения народ обозначает уподоблением огню: чувству он дает эпитеты горячее, теплое, пылкое; о любви, вражде и злобе выражается, что они возгорелись или погасли; на эпическом языке сербов гнев называется живым огнем, а белорусы о раздражительных, вспыльчивых людях говорят: “Одзин с огнем, другой с поломем”. В тесной связи с указанным воззрением стоят мифы, приписывающие богу-громовнику создание первого человека и низведение огня на его домашний очаг, дарование женам чадородия (возжжение в новорожденных младенцах огненных душ) и устройство семейного союза… В южной приднепровской Руси ходят рассказы о синих огнях, вспыхивающих на могилах и курганах; огни эти разводятся русалками. По мнению чехов, над могилами летают огненные душечки; в блуждающих огнях они видят души отверженных грешников или скупцов, оберегающих зарытые ими клады; всякий проклятый за грехи осуждается по смерти на вечное странствование в сем мире и показывается то в виде огненного столба, то в виде человека, у которого язык и глаза — огненные…
Если душа понималась как огонь, то жизнь возможна была только до тех пор, пока горело это внутреннее пламя; погасало оно — и жизнь прекращалась. У нас уцелело выражение: погасла жизнь; выражение это в народной песне заменено сравнением смерти человека с погасшею свечою. Неумолимая Смерть тушит огонь жизни, и остается один холодный труп…
Древние греки изображали Смерть с потухшим факелом: гений смерти опускал зажженный факел, потрясал им, и вместе с тем, как погасало пламя, померкал и свет жизни. У немцев есть прекрасная сказка о куме Смерти. Жил-был бедняк, у него было двенадцать детей; и день и ночь работал он, чтобы пропитать свою семью. Когда родился у него тринадцатый ребенок, он вышел на большую дорогу и решился взять в кумовья встречного. Идет костлявая Смерть и говорит: “Возьми меня кумою”. — “А ты кто?” — “Я — Смерть, которая всех уравнивает”. — “Да, ты — правдива, ты не различаешь ни богатых, ни бедных!” — и бедняк взял ее кумою. Когда мальчик подрос, он пошел однажды навестить своего крестного. Смерть повела его в лес, указала на одну траву и сказала: “Вот тебе дар от твоего крестного! Я сделаю из тебя славного лекаря. Всякий раз, как позовут тебя к больному, ты увидишь меня: если я буду стоять в головах больного — смело говори, что можешь его вылечить; дай ему этой травы, и он выздоровеет; но если я стану у ног больного — он мой, и никакое лекарство в мирз не спасет его!” В короткое время повсюду разнеслась молва о новом славном лекаре, которому стоит только взглянуть на больного, чтобы наверно узнать: будет ли он снова здоров или умрет. Со всех сторон звали его к больным, много давали ему золота, и вскоре он сделался богачом. Но вот заболела тяжким недугом дочь короля; это было его единственное дитя, день и ночь плакал опечаленный отец и повсюду приказал объявить: кто спасет королевну, тот будет ее мужем и наследует все царство. Лекарь явился к постели больной, взглянул — Смерть стояла в ногах королевны. Дивная красота больной и счастье быть ее мужем заставили его прибегнуть к хитрости: он не замечал, что Смерть бросала на него гневные взгляды, приподнял больную, положил ногами к изголовью и дал ей травы; в ту же минуту на щеках ее заиграл румянец и она выздоровела. Обманутая Смерть приблизилась к лекарю и сказала: “Теперь настал твой черед!”, ухватила его своей ледяной рукой и повела в подземную пещеру. Там увидел он в необозримых рядах тысячи и тысячи возжженных свеч: и большие, и наполовину сгоревшие, и малые. В каждое мгновение одни из них погасали, а другие вновь зажигались, так что огоньки при этих беспрестанных изменениях, казалось, перелетали с места на место. “Взгляни, — сказала Смерть, — это горят человеческие жизни; большие свечи принадлежат детям, наполовину сгоревшие — людям средних лет, малые — старикам, но нередко и дети и юноши наделяются небольшими свечами”. Лекарь просил показать, где горит его собственная жизнь. Смерть указала ему на маленький огарок, который грозил скоро погаснуть. Устрашенный лекарь стал просить своего крестного: “Зажги мне новую свечу, позволь мне насладиться жизнью, быть королем и мужем прекрасной королевы”. — “Это невозможно, — отвечала Смерть, — прежде, чем зажечь новую, надо погасить прежнюю.” — “А ты поставь этот догорающий остаток на новую свечу — так, чтобы она тотчас же зажглася, как скоро он потухать станет”. Смерть притворилась, что хочет исполнить желание своего крестника, но, переставляя старый огарок, нарочно его уронила: пламя погасло, и в ту же минуту лекарь упал бездыханным. Сказка эта известна и у славян…
Идеи смерти и рока в убеждениях арийских племен роднились и сливались между собою, почему и в приведенной сказке богиня Смерть является при рождении младенца дружелюбной гостьей, возжигает в нем свет жизни и приносит ему подарок — подобно тому как при постели родильницы являются девы судьбы (парки, норны, суденицы), воспламеняют таинственный светоч, с которым связана нить жизни новорожденного, и наделяют его своими дарами, т. е. определяют его будущее счастье. Такое сближение Смерти с девами судьбы основывается на древнейшем веровании, что вся жизнь человеческая, начиная с первого дня и до кончины, была определением фатума: парки не только пряли жизненную нить, но и перерезывали ее, не только возжигали пламя души, но и гасили его и в этом смысле отождествлялись с неумолимою Смертью… Итак, Смерть гасит огонь жизни и погружает человека во тьму небытия. Самое слово Морана (мор, смерть) лингвистически связывается со словом мрак; глагол гасить доныне употребляется в смысле: истреблять, уничтожать, а гаснуть — истощаться, худеть; no-тухнуть говорится о погасшей свече и заснувшей рыбе, а за-тухнуть — о борове, в значении: околеть; тушить —издавать сильный, неприятный запах (про-тухнутъ), no-тухлый — издохший, разлагающийся, поту холь — начинающие гнить съестные припасы; засмирить свечу — погасить. Наоборот, глагол разживлять — разводить, поддерживать огонь. Еще яснее связь понятий огня и жизни в слове воскресать, которое образовалось от старинного крес — огонь (кресало, кресиво — огниво, кресать — высекать искры) и буквально означает: возжечь пламя, а в переносном смысле: восстановить погасшую жизнь…
По другому представлению, Смерть не погашает животворного огня жизни, а исторгает его из тела, которое после того обращается в труп. В старинной иконописи сохранилось изображение, как пораженный ангелом грешник испускает свою душу в пламени, о чем рассказывают и народные легенды.
Во-вторых, душа представлялась звездою, что имеет самую близкую связь с представлением ее огнем; ибо звезды первобытный человек считал искрами огня, блистающими в высотах неба. В народных преданиях душа точно так же сравнивается с звездою, как и с пламенем; а смерть уподобляется падающей звезде, которая, теряясь в воздушных пространствах, как бы погасает. Такое уподобление, когда позабылась его первоначальная основа и метафора стала пониматься в ее буквальном смысле, послужило источником тому верованию, которое связало жизнь человеческую с небесными звездами. Каждый человек получил на небе свою звезду, с падением которой прекращается его существование; если же, с одной стороны, смерть означалась падением звезды, то с другой — рождение младенца должно было означаться появлением или возжжением новой звезды… У славян существует поверье, что, указывая на звезды пальцем, можно повредить живущим людям. Древность этого воззрения несомненна ; уже римляне, по свидетельству Плиния ( Плиний Старший (23—79 н. э.) — римский писатель ж историк, автор Многотомной “Естественной истории” и многих других сочинений.), думали, что каждый человек имеет свою звезду, которая вместе с ним рождается, и смотря по тому: озаряет ли его земную жизнь блеск счастья или омрачают ее бедствия — светится то ярко, то сумрачно, а по смерти его упадает с небесного свода. Падающая звезда почитается в русском народе знаком чьей-либо смерти в селе или городе; потому, увидя падение звезды, обыкновенно говорят: “Кто-то умер!”, “Чья-то душа покатилась!”… Народная песня сравнивает смерть царевича с падучею звездою:
Упадает звезда поднебесная,
Угасает свеча воска ярого —
Не становится у нас млада царевича.
Рядом с представлением, что звезда сияет на небе, пока продолжается жизнь человека, и угасает вместе с его смертью — было другое, по которому душа в виде пламенной звезды нисходила из райских стран в ребенка в самую минуту его зачатия или рождения, а когда человека постигала смерть — покидала его тело, уносилась в свое прежнее отечество и начинала блистать на небесном своде… Есть предание о трех вещих сестрах, которым, после их кончины, досталось весь век гореть тремя звездами и возле Млечного Пути — на дороге, ведущей в царство небесное; звезды эти называются девичьи зори. Гуцулы знают летавицу — духа, который слетает на землю падучей звездою и принимает на себя человеческий образ — мужской или женский, но всегда юный, прекрасный, с длинными желтыми волосами.
3. Как огонь сопровождается дымом, как молниеносное пламя возгорается в дымчатых, курящихся парами облаках, так и душа, по некоторым указаниям, исходила из тела дымом и паром…
4. Далее — душа понималась как существо воздушное, подобное дующему ветру. Язык сблизил оба эти понятия, что наглядно свидетельствуется следующими словами, происходящими от одного корня: душа, дышать, воз(вз)-дыхатъ, д(ы)хнутъ, дух (ветр), дуть, дунуть, духом — быстро, скоро, воз дух, воз-дыхание, вз-дох… Такое представление души совершенно согласно с тем физиологическим законом, по которому жизнь человека уславливается вдыханием в себя воздуха. В Южной Сибири грудь и легкие называются вздухи; простолюдины полагают, что душа заключена в дыхательном горле, перерезание которого прекращает жизнь. Глаголы из-дыхатъ, за-душить, за-дохнутъся означают: умереть, т. е. потерять способность вдыхать в себя воздух, без чего существование делается невозможным. Об умершем говорят: “Он испустил последнее дыхание” или “последний дух”. Наоборот, глагол отдыхать (отдохнуть) употребляется в народной речи в смысле: выздороветь, возвратиться к жизни. Чтобы прийти к подобным заключениям, предкам нашим достаточно было простого, для всех равно доступного наблюдения: в ту минуту, когда человек умирал, первое, что должно было поражать окружающих его родичей, это прекращение в нем дыхания; перед ними лежал усопший с теми же телесными органами, как у живых; у него оставались еще глаза, уши, рот, руки и ноги, но уже исчезло дыхание, а с ним вместе исчезла и жизненная сила, которая управляла этими органами. Отсюда возникло убеждение, что душа, разлучаясь с телом, вылетает в открытые уста вместе с последним вздохом умирающего. По указанию Краледворской рукописи, душа исходит длинною гортанью и румяными устами. “Слово о полку Игореве” выражается о князе Изяславе, что он изронил свою душу из храброго тела чрез злато ожерелье; а народные русские стихи говорят об изъятии души ангелом смерти “в сахарные уста”. Обозначая различные душевные свойства, мы сравниваем их не только с пламенем, но и ветром; в языке нашем употребительны выражения: бурное расположение духа, ветреный человек, буйная голова (сравни: “буйный ветер”), завихрился — загулялся, отбился от дела.
По смерти человека тело его разлагается и обращается в прах, и только в сердцах родных, знакомых и друзей живет воспоминание о покойнике, его лице, приемах и привычках: это тот бестелесный образ, который творит сила воображения для отсутствующих и умерших и который с течением времени становится все бледнее и бледнее. Образ умершего хранится в нашей памяти, которая может вызывать его пред наши внутренние очи; но образ этот не более как тень некогда живого и близкого нам человека. Вот основы древнеязыческого представления усопших бестелесными, воздушными видениями, легкими призраками — тенями. Греки и римляне думали, что друзья и родственники, по смерти своей, являются к постели близкого им человека, чтобы он в сновидениях мог проводить с ними время. Так, Ахиллесу явилась во сне тень Патрокла (Эпизод и” “Илиады” Гомера. Патрокл — участник Троянской войны, друг Ахилла, героически погибший в схватке с врагами.). Одиссей, посетивши Аид (Эпизод из “Одиссеи” Гомера. Аид — в греческой мифологии подземное царство мертвых, а также сам его владыка..), пожелал обнять тень своей матери; три раза простирал к ней объятия, и трижды она проскользала между его руками, как воздух. Наш летописец, рассказывая о полочанах, избиваемых мертвецами (навъе), изображает этих последних неуловимыми для взора призраками. По русскому поверью, кто после трехдневного поста отправится в ночь накануне родительской (поминальной) субботы на кладбище, тот увидит тени не только усопших, но и тех, кому суждено умереть в продолжение года. Слово тень (бестелесный образ) употребляется и в смысле привидения, и в смысле того темного изображения, какое отбрасывается телами и предметами, заслоняющими собою свет. Отсюда возникли приметы и поверья, связующие идею смерти с тенью человека и с отражением его образа в воде или в зеркале… Когда кто умрет в доме, то все зеркала занавешиваются, чтобы покойник не мог смотреться в их открытые стекла. Зеркало отражает образ человека — так же как и гладкая поверхность воды, а по сербскому поверью, человек, смотрясь в воду, может увидеть в ней свой смертный час; по мнению раскольников, зеркало — вещь запретная, созданная дьяволом.
5. В отдаленные века язычества молниям придавался мифический образ червя, гусеницы, а ветрам — птицы; душа человеческая роднилась с теми и другими стихийными явлениями и, расставаясь с телом, могла принимать те же образы, какие давались грозовому пламени и дующим ветрам. К этому воззрению примкнула еще следующая мысль: после кончины человека, душа его начинала новую жизнь; кроме естественного рождения, когда человек является на свет с живою душою, эта последняя в таинственную минуту его смерти как бы снова, в другой раз, нарождалась к иной жизни — замогильной. Оставив телесную оболочку, она воплощалась в новую форму; с нею, по мнению наблюдательного, но младенчески неразвитого язычника, должна была совершиться та же метаморфоза, какая замечается в животном царстве. Фантазия воспользовалась двумя наглядными сравнениями: а) раз рожденная гусеница (червяк), умирая, вновь воскресает в виде легкокрылой бабочки (мотылька) или другого крылатого насекомого; б) птица, рождаемая первоначально в форме яйца, потом, как бы нарождаясь вторично, вылупливается из него цыпленком. Это обстоятельство послужило поводом, почему птица названа в санскрите дважды рожденною; тот же взгляд встречаем и в наших народных загадках: “Двичи родится, а раз помира”; “Два раза родится, ни разу не крестится, а черт его боится” — петух. Младенца же народная загадка называет метафорически яйцом… И птица, и бабочка, и вообще крылатые насекомые, образующиеся из личинок (муха, сверчок, пчела и пр.), дали свои образы для олицетворения души человеческой. Некоторые из славянских племен считают светящихся червячков — душами кающихся грешников; а чехи принимают червячка, который точит деревянные стены дома, за душу покойного предка. Это — любопытные отголоски того старинного верования, по которому низведенная с неба, пламенная душа обитала в теле человеческом светящимся червем или личинкою, а в минуту смерти вылетала оттуда, как легкокрылая бабочка из своего кокона…
6. Народный язык и предания говорят о душах как о существах летающих, крылатых. По мнению наших поселян, душа усопшего, после разлуки своей с телом, до шести недель остается под родною кровлею, пьет, ест, прислушивается к заявлениям печали своих друзей и родичей и потом улетает на тот свет…
Наравне с прочими индоевропейскими народами славяне сохранили много трогательных рассказов о превращении усопших в легкокрылых птиц, в виде которых они навещают своих родичей…
7. Понимая душу как пламя и ветер, арийское племя должно было сроднить ее с стихийными существами, населяющими небо и воздух. По индийским верованиям, толпы стихийных духов, олицетворяющих небесные лучи, молнии и ветры, ничем не различались от отцов, предков, т. е. от усопших, называемых у славян родителями и дедами. Ведаическая религия признает небо и воздушный мир за две отдельные области. В беспредельных пространствах неба пребывает свет как вечная, творческая сила; между этою страною света и землею простирается царство воздуха, в котором плавают облака и тучи, носящие живую воду дождей и преграждающие путь лучам солнца. Души отцов населяют и ту и другую области, и отсюда позднее, когда стали рассуждать о загробном возмездии за земную жизнь человека, развилось верование о двойственной судьбе усопших: о душах блаженных, наследующих царство небесное, и отверженных, осужденных блуждать по воздуху и вращаться в пекле грозовых туч. Высоко, по ту сторону облачных вод, лежит блестящее небо, с которого солнце, луна и звезды посылают свой свет на землю; там-то, на отдаленной границе Вселенной, живут отшедшие из земной юдоли предки под властию Варуны, наслаждаясь вечным блаженством и блистая очам смертных яркими звездами. Но, чтобы достигнуть этих райских селений, они должны шествовать через воздушный океан, странствовать посреди дождевых потоков и грозового пламени и принимать участие в их животворной или разрушительной деятельности. По свидетельству гимнов, отцы носятся в тучах, сверкают в молниях, извлекают из облаков дождь и проливают его на поля своих потомков; они полагают в ночи тьму, а утром находят сокрытый свет и призывают к пробуждению прекрасную Зарю, т. е., нагоняя черные тучи, омрачают небо ночеподобными покровами, а рассеивая их в грозе, выводят из мрака светозарное солнце. Таким образом, отжившие предки смешивались и отождествлялись с бурными и грозовыми духами…
Что души у славян представлялись существами эльфическими, карликами, наиболее важное тому свидетельство предлагает древнерусское навь, навье. В старинных русских памятниках, как и в современных областных говорах, навье — мертвец: “Приведе Янка митрополита Иоанна скопьчину, его же видевше людье вси рекоша: се навье (по другому списку: мертвец) пришел; от года бо до года пребыв умре” (Лаврентьевская летопись); “В нави зрети” — ожидать смерти (“Повесть о Петре и Февронии Муромских” (“Повесть о Петре и Февронии Муромских” — литературное произведение XV века, рассказывающее о любви крестьянской девушки из рязанских земель и муромского князя.)); в древних переводах библейских книг навь употребляется в смысле ада, тартара как царства мертвых; наконец Радуница, когда совершаются поминки по усопшим, называется в народе навий ( мертвецкий) день и навьи проводы. Летописец, рассказывая о явлении в 1092 году незримых духов, которые рыскали на конях и поражали смертию полочан, прибавляет, что в то время говорили: “Яко навье бьють полочаны”, т. е. мертвецы карают народ чумными стрелами (молниями)… В старинной иконной живописи душа изображается в виде младенца, который исходит из уст покойника вместе с его последним дыханием и улетает на небо или возносится туда ангелами. Подобные изображения встречаем и в миниатюрах, украшающих древние рукописи, и в печатном издании Киево-Печерского патерика (Киево-Печерский патерик — сборник рассказов ХIII века о деяниях монахов Киево-Печерской лавры — одного из древнейших на Руси монастырей (основан в 1051 г.).), и на лубочных картинах…
Народные поверья доселе связывают с душами усопших атмосферные явления, указывая тем самым на их стихийный характер. Когда зимою, после трескучих морозов, станет вдруг оттепель, русские поселяне выражаются об этом так: родители вздохнули, т. е. мертвые повеяли (дохнули) теплым ветром. По мнению полещуков, усопшие родители в день свадьбы своих детей сходят на землю дождевой тучей, чтобы благословить молодую чету…
По свидетельству народных легенд, места будущей жизни, приуготованные для добродетельных и грешных, находятся у колодцев. Для посмертного пребывания первых предназначены студенцы с чистой ключевой водою, при которых растут благоухающие цветы, зреют на деревьях вкусные плоды и поют райские птицы; а грешники будут ввержены в колодцы, наполненные змеями, жабами, лягушками и другими гадами. Итак, один и тот же поэтический образ, только с различною обстановкою, прилагается и к раю — вирию, и к аду — пеклу. Праведных ожидает у райских источников такое полное блаженство, что время для них как бы перестанет существовать: год будет пролетать, как единый неуловимый миг, а триста лет покажутся за три счастливые минуты…