📑 Песнь о ополчении Игоря, сына Святослава, внука Ольгова. Капнист Василий Васильевич. 1813 год.

Капнист В. В.
Песнь о ополчении Игоря, сына Святослава, внука Ольгова
Слово о полку Игореве.

   Начнем же, братие! повесть сию от древнего Владимира до нынешнего Игоря, который, напрягши ум свой крепостью, поострил сердце свое мужеством и, исполнясь духа ратного, навел свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.

   Тогда Игорь, воззрев на светлое солнце и видя от него тьмою все воинство свое прикрытое, вещал дружине своей: “Братие и дружина! уж лучше изрубленну быть, чем в плен попасть. Сядем, братие! на своих борзых коней и посмотрим на синий Дон”.

   Пламенное рвение поработило ум князя, и желание попытаться на великий Дон превозмогло в нем страх знамения.

   “Хочу, вещал он, с вами, россияне! преломить копье на отдаленнейшем краю поля Половецкого, хочу свою голову положить или шлемом напиться из Дона”.

   О Боян! соловей древнего времени! Тебе бы воспеть ополчение сие, скача соловьем по мысленному древу, летая умом под облаками, соплетая хвалу обеим частям сего времени, рыща в стезю Траянову чрез поля на горы. Тебе бы воспеть было песнь Игорю, внуку Ольгову:

   “Не буря соколы занесе чрез поля широкие;
не галок стада летят к Дону великому” {1}…

   или же воспеть было, о вещий Боян, Велесов внук. – Кони ржут за Сулою; гремит слава в Киеве, трубят трубы в Новегороде, стоят знамена в Путивле; Игорь ждет милого брата Всеволода и вещает ему: “Буй тур Всеволод! один брат, один ты светлый свет Игорю. Оба мы сыновья Святославовы. Седлай, брат! борзых коней своих; а мои уже впереди готовы, оседланы у Курска. Мои куряне искусны в цель стрелять, под трубами повиты, под шлемами возлелеяны, концом копья вскормлены. Пути им сведомы, овраги им знакомы, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли изострены, а сами они скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю славы”.

   Тогда Игорь-князь, вступя в златое стремя, поехал по чистому полю. Солнце заграждало тьмою путь ему. Ночь, стеня, грозою разбудила птиц; воют собравшиеся звери, чучело-филин кричит на вершине дерева, велит услышать голос свой земле пустынной, Волге и поморию, по Сулью и Суражу и Корсуню и тебе, тмутороканский истукан!

   Половцы неготовыми дорогами утекают к Дону великому. Скрыпят возы в полунощи, как лебеди распущенные. Игорь к Дону воинство ведет. Но уже его бедствие пищу готовит птицам; волки по оврагам напастьми угрожают; орлы клекотом на кости зверей зовут; лисицы брешут на червленые щиты. О Русская земля! уже за Шеломенем ты далеко.

   Поздно. Ночь меркнет. Свет зари темнел, мгла покрывает поля. Песнь соловья уснула; говор галок умалился. Россияне преградили червлеными щитами великие поля, ища себе чести, а князю славы.

   Рано в пятницу потоптали они нечестивые полки половецкие и, рассыпавшись как стрелы по полю, увезли прекрасных половецких девиц, а с ними золото, богатые ткани и дорогие бархаты. Охабнями, епанчами, шубами и всякими нарядами половецкими начали мосты мостить по болотам и грязным местам. Червленое знамя, белая хоругвь, багряная чёлка и серебряное древко досталися храброму сыну Святославову.

   Дремлет в поле храброе Ольгово гнездо; далеко залетело. Не было оно порождено к обиде ни от сокола, ни от кречета, ни от тебя, черный ворон, нечестивый половчанин. Гзак бежит серым волком; Кончак показывает ему след к Дону великому.

   Другого дни, весьма рано, кровавые зори свет возвещают. Черные тучи с моря идут, хотят покрыть четыре солнца, а в них трепещут синие молнии. Быть грому великому, идти дождю стрелами с Дону великого. Тут-то копьям поломаться, тут-то саблям притупиться об шлемы половецкие на реке Каяле и у Дона великого. О Русская земля! уже за Шеломянем ты!

   Ветры, Стрибожи внуки, уже веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. Стон по земле раздается; реки мутно текут, пыль, поднявшись столбами, покрывает поля, знамена шумят; половцы идут от Дона и от моря и от всех сторон.

   Русские полки отступили. Бусовы дети криком преградили поля, а храбрые русские багряными щитами. Яр тур Всеволод, отражая врага, ты прыщешь на врагов стрелами, гремишь об шлемы их мечами булатными. Куда тур поскачет, своим золотым шлемом посвечивая, там лежат нечестивые головы половецкие; шлемы оварские в щепы раздроблены твоими калеными мечами, яр тур Всеволод! Какими ранами подорожит, братие! забывший почести, веселую жизнь, город Чернигов, отеческой золотой престол, ласки и приветливость милой супруги своей, прекрасной дочери Глебовой.

   Были съезды троянские, миновали лета Ярославовы, были ополчения Ольговы, Ольга Святославича. Сей-то Олег мечем крамолу ковал и стрелы сеял по земле. Он вступает в златое стремя во граде Тмуторокане. Такие ж отголоски слышал древний великий Ярослав, а Владимир, сын Всеволода, каждое утро уши затыкал в Чернигове. Бориса же Святославича слава на суд привела, и на конскую зеленую попону положили за обиду храброго и младого князя Олега.

   С тоя же Каялы Святополк повел их после отца своего между венгерскою конницею ко святой Софии в Киев. Тогда при Ольге Святославиче сеялись и возрастали междоусобия. Погибало племя Даждь-Божия внука, в княжеских крамолах веки людей сокращалися. Тогда по Русской земле редко пахари веселились, но часто вороны каркали, трупы между себя разделяя. Галки перекликались, желая летать на покормку.

   То бывало во время прежних браней и прежних ополчений, но таковой брани и не слыхано: с утра до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, гремят сабли об шлемы, трещат копья булатные в поле пустынном среди земли Половецкой. Черная земля под копытами костьми была посеяна, а кровию полита; и горести возрастила по Русской земле.

   Но что шумит, что звенит так рано пред зорями? Игорь возвращает полки; жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой, в третий день пред полуднем пали знамена Игоревы. Тут братья разлучилися на берегу быстрой Каялы. Тут кровавого вина недостало, тут пир докончали храбрые русские, сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую.

   Трава от жалости поникла, а древа от печали к земле приклонилися. Уже, братие, невеселая пора настала. Уже пустыня силу многую прикрыла. Обида восстала на силы Даждь-Божия внука, – вступила девою на землю Траянову, восплескала лебедиными крылами на синем море, у Дона; разбудила тяжкие времена. Прекратилось состязание друг перед другом князей на нечестивых. Брат брату говорил: “Сие мое, а то мое же”. За малое князья начали великие распри, и сами на себя крамолу ковать; а нечестивые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую.

   О, далеко залетел сокол, побивая птиц у моря; Игорева храброго войска уже не воскресить. По разбитии его воскликнули Карна и Жля, поскакали по Русской земле, разнося огонь в пламенометном роге. Восплакались жены русские, приговаривая: “Уже нам своих милых мужей ни мыслию вымыслить, ни думою вздумать, ни глазами увидеть, а золотом и серебром отнюдь не потешаться”. Восстенал, братие! Киев от печали, а Чернигов от напасти. Тоска разлилась по Русской земле; печаль тяжкая потекла средь земли Русской. Князья сами на себя крамолу ковали; а нечестивые, с победами набегая на Русскую землю, брали дань по белке со двора. Ибо сии два храбрые сына Святославовы, Игорь и Всеволод, уже возбудили хулу, которую усыпил было державный Святослав, грозный великий князь киевский. Он был грозою врагам; в трепет привел их сильным своим воинством и булатными мечами; наступил на землю Половецкую, притоптал холмы и овраги, помутил реки и озера, иссушил потоки и болота, а нечестивого Кобяка из-за рукава моря, из железных полков половецких как вихрь исторг; и пал Кобяк в Киеве в чертоге Святослава. Тут немцы и венециане, тут греки и моравцы поют славу Святослава, охуждают князя Игоря, погрузившего тук на дно Каялы, реки половецкие, и засыпавшего ее русским золотом. Тут Игорь-князь пересел из седла златого в седло Кощиево. Унылы городские стены, и веселие поникло.

   Святослав видел мутный сон: “В Киеве на горах, ночью с вечера, одевали вы меня, – рек он, – черным покрывалом на тесовой кровати. Черпали мне синее вино, с ядом смешанное; сыпали пустыми нечестивых колчанами толковин крупный жемчуг на лоно мое, и меня утешали; уже доски были без кнеса на моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера бусовы вороны каркали у Пленска на выгоне, усевшись в дебри Кисановой, и не сошли к синему морю”.

   Бояре отвечали князю: “Уже печаль одолела умы наши. Два сокола слетели с отцовского золотого престола поискать города Тмуторокани или шлемом напиться из Дона. Уже соколам обрублены крылья саблями нечестивых, а сами они попались в опутины железные. Темно стало на третий день: два солнца померкли. Оба багряные столбы погасли; а с ними и молодые месяцы Владимир и Святослав тьмою застлались. На реке Каяле тьма свет покрыла. По Русской земле рассыпались половцы, как единологовищные леопарды, погрузили ее в море бед и придали хану великое буйство. Уже хула превзошла хвалу. Уже насилие поразило вольность. Уже филин низринулся на землю. Песни красных готфских дев раздаются на бреге синего моря. Звеня русским золотом, поют они времена Бусовы, славят мщение за Шарукана, а мы, дружина, уже чужды веселия”.

   Тогда великий Святослав изронил златое слово, со слезами смешанное.

   “О кровные мои, вещал он, Игорь и Всеволод! рано вы начали мечами раздражать Половецкую землю, а себе искать славы. Без успеха победили вы, без успеха пролили кровь нечестивых. Ваши храбрые сердца в твердом булате кованы, а в буйстве закалены. Что сотворили вы серебряной седине моей? Уже не вижу я власти сильного, богатого и многовойного брата моего Ярослава с черниговскими старожилами, с могутами, с татранами, с шельбирами, с топчаками, с ревугами и с ольберами. Они без щитов, с ножами засапожными криком побеждают войска, обновляя славу предков своих”.

   Но вы сказали: “Имеем сами мужа: переднюю славу сами похитим и последнюю сами же разделим. Не чудно ли, братие! старому помолодеть? Когда сокол в мытех бывает, высоко птиц взбивает, не даст гнезда своего в обиду”. Но князья! Это мне зло, а не пособие. Времена все к упадку обратили. Урим, кричат под саблями половецкими, а Володимир под ранами. Горе и печаль сыну Глебову.

   О великий князь Всеволод! не мыслию одной можешь ты перелететь из далека для защиты отеческого золотого престола: ты можешь Волгу веслами разбрызгать, а Дон вычерпать шлемами. Если бы ты ополчился, то были бы Чага по ногате, а Кощей по рязани. Ты можешь по-суху стрелять живыми шераширами, удалыми сынами Глебовыми.

   Ты, буй Рюрик, и Давид! не ваши ли позлащенные шлемы в крови плавали? не ваша ли храбрая дружина как волки рыскает, изранены саблями калеными на поле пустынном? Вступите, государи! в златые стремена за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны храброго Игоря сына Святославова.

   Ты, осмомысл Ярослав Галицкий! высоко сидишь на своем златокованом престоле. Ты подпер горы венгерские своими полками железными, заградил королю путь, затворил ворота в Дунай; метая тягости чрез облака и простирая власть твою до Дуная. Грозы твои по землям текут. Ты отверзаешь Киеву ворота, стреляешь с отеческого золотого престола на султанов чрез земли далекие; стреляй, о государь, в Кончака, в нечестивого Кощея, за землю Русскую, за раны храброго Игоря сына Святославова.

   А ты, буй Роман Мстиславич, храбрая мысль влечет твой ум на подвиги. Высоко паришь ты в отважных подвигах, подобно соколу, на ветрах ширящемуся, птицу мужественно одолеть хотящему. Есть у тебя латы железные под шлемами латинскими. Ими поражены земли и многие страны ханские. Литва, ятвы, деремела, половцы побросали свои копья и подклонили головы под твои мечи булатные.

   Но уже, о князь! солнечный свет от Игоря сокрылся, и не каменьями отраженные листья дерево сронило. По Росе и по Суле города в раздел пошли; а Игореву храброму войску не воскреснути. Дон кличет тебя, о князь! и зовет князей на победу. Храбрые князья Ольговичи созрели уже к брани. Ингвар и Всеволод и все трое Мстиславичи, не худого гнезда шестокрылицы! Не победами жребий власти вы похитили. К чему вам золотые шлемы, ваши копья польские и щиты? Загородите в поле врата своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны храброго Игоря сына Святославова.

   Но Сула течет уже не серебряными струями к области Переяславской, и Двина болотом течет к тем грозным половчанам под кликом нечестивых. Один лишь Изяслав сын Васильков позвенел своими острыми мечами по шлемам литовским; обновил славу предка своего Всеслава, а сам под багряными щитами на окровавленной траве пал от мечей литовских. Он возжелал иметь ее ложем себе и вещал: “Дружину твою, князь! птицы приодели крыльями, и звери кровь полизали”. Не было тут ни брата Брячислава, ни Всеволода. Один изронил из храброго тела жемчужную душу чрез златое ожерелье. Уныли голоса, поникло веселие. Трубы трубят городянские.

   О Ярослав и все потомки Святославовы! понизьте уже знамена ваши; вложите во влагалища поврежденные ваши мечи. Уже вы отстали от славы предка вашего. Вы крамолами своими начали наводить нечестивых на землю Русскую, на племя Всеславово. Было ль какое насилие от земли Половецкой? На седьмом веке Трояновом Всеслав метнул жребий о милой ему девице. Бодцами подстрекнув коня, поскакал он к Киеву; коснулся древком копья до золотого престола киевского. Оттоль из Белграда бросился лютым зверем в полночь, когда спустилась синяя мгла, а поутру возовыми дорогами отворил ворота новгородские, попрал силу Ярослава. Поскакал волком до Немениги с Дудучей. На Немениге вместо снопов стелют головы, молотят цепами булатными, на токе жизнь кладут и веют душу от тела. Окровавленные немигские берега не каменьями были посеяны, они настланы костьми русских сынов. Князь Всеслав людей судил, князьям раздавал города, а сам по ночам рыскал как волк; из Киева дотекал до Курска и Тмутороканя; великому Херсону, как волк, путь перебегал. Для него в Полоцке рано позвонили в колокола к заутрени у святыя Софии, а он в Киеве звон слышал. Хотя и вещая душа была в соответственном ее силам теле, но он часто страдал от бед. О нем вещий Боян и первый искусный песнопевец сказал: “Ни хитрому, ни деятельному, ни быстрому, как птица, суда божия не миновать”.

   О, стонать тебе, Русская земля, воспоминая прежние времена и прежних князей! Древнего Владимира нельзя было приковать к горам Киевским. Теперь знамена его достались одни Рюрику, а другие Давиду. Но их на рогах нося, пашут землю. Копья свистят на Дунае.

   Ярославнин голос слышится. Она, как пустынная горлица, рано воркует: “Полечу, вещает, горлицею по Дунаю; обмочу бобровой рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые раны на твердом его теле”.

   Ярославна поутру плачет в Путивле на городской стене, приговаривая: “О ветер, буйный ветер! почто ты так сильно веешь? К чему наносишь ханские стрелы своим неутомимым крылом на воинов милого моего супруга? Мало ли тебе гор возвевать под облаками, качая корабли на синем море? Почто развеял ты по ковылю мое веселие?”

   Ярославна поутру плачет в Путивле на городской стене, приговаривая: “О славный Днепр! ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую, ты носил на себе Святославовы военные суда до стану Кобякова; принеси ко мне моего супруга, чтоб не посылать мне слез к нему на море”.

   Ярославна поутру плачет в Путивле на городской стене, приговаривая: “О светлое и пресветлое солнце! для всех ты тепло и красно; почто простерло ты горячий луч на воинов моего супруга? в поле безводном засушило луки их жаждою, и горестию колчаны их затворило?”

   Взволновалось море в полуночи, во мгле идут смерчи. Князю Игорю бог путь кажет из земли Половецкой в землю Русскую, к золотому престолу отеческому. Погасли вечерние зори. Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслию поля мерит от великого Дона до малого Донца. Готов конь о полуночи; Авлур свистнул за рекою; велит князю догадаться. Князю Игорю не быть в плену. От раздавшегося топота земля застонала. Зашумела трава. Слышно смятение в жилищах половецких. А Игорь-князь бросился горностаем к тростнику и белым гоголем на воду. Воссел на борзого коня, скочил с него босым волком и побежал к лугу донецкому; полетел соколом во мгле, избивая гуси и лебеди к завтраку, к обеду и к ужину. Когда Игорь летел соколом, тогда Авлур волком бежал, отряхивая собою холодную росу, ибо надорвали они борзых коней своих.

   Донец вещал: “О князь Игорь! немало тебе славы, а Кончаку досады, Русской же земле веселия”. Игорь ответствовал: “О Донец! немало тебе славы, носившему князя на волнах, постилавшему ему зеленую траву на своих серебряных берегах, одевавшему его теплыми мглами под тенью дерева зеленого. Ты охранял его как гоголя на воде, как чайку на струях, как чернядь на ветрах. Не такова, примолвил он, Стугна-река, тоща собственною струею, чужие ручьи пожравши, она раздробила струги об кусты и юному князю Ростиславу затворила темные днепровские берега. Плачется мать Ростиславова по юном князе Ростиславе. Унылы цветы от жалости, и дерево от печали к земле приклонилось”.

   Не сороки застрекотали: по следам Игоревым ездит Гзак и Кончак. Тогда вороны не каркали, галки умолкли, сороки не стрекотали, двигались только по лозам; дятлы долблением путь к реке показывали, соловьи веселым пением свет возвещали. Гзак сказал Кончаку: “Если сокол к гнезду улетит, то мы соколика расстреляем своими позлащенными стрелами”.

   Кончак ответствовал: “Если сокол к гнезду летит, то мы опутаем соколика красною девицею”.

   Гзак возразил Кончаку: “Если опутаем его красною девицею, то не будет у нас ни соколика, ни красной девицы, и станут нас птицы бить в поле половецком”.

   Боян, древнего времени Ярослава и князя Ольга жены песнопевец, сказал о походах Святослава: “Тяжко тебе, голова! без плеч; худо тебе, тело, без головы”, – Русской земле без Игоря.

   Солнце светится на небе; Игорь-князь в Русской земле. Девицы поют на Дунае; раздаются голоса чрез море до Киева. Игорь едет по Боричеву ко святой богородице Пирогощей. Радуется народ, веселятся города, воспевая песнь старым князьям, а потом молодым. Петь славу Игорю Святославичу, буй туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу.

   Да здравствуют князи и дружина их, поборая за христиан на воинство неверных. Слава князьям и дружине.

   Конец.

     1809-1813

  {1 Я предполагаю, что сии два стиха точно взяты из какой-либо песни бояновской.}