Домовой-та да, есть и домовой. Дом стережет, конечно. Когда корову в дом приводят, когда уходят в новый дом или заболел кто, всегда с домовым разговор заводят. Или вот делаешь чо, так и говоришь с им, просто вслух, но иногда и безобразит, да. Может ночью поесть из оставленной яды, и, говорят, бывает, вещь какая пропадет, так он безобразит. Люди сказывали, и двигает иногда, да вот стулья переставляет. Как выглядит, не знаю, а что на хозяина похож, это, говорят, будто так, а, может, и нет. И скот хранит, чтоб не пал. Дворовой? Так это и есть домовой. Все одно, что тот, что другой (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
Сушили, молотили на гумне. Намолотили овса, ну, послали меня сторожить. Там положен был лен, сушили и йотом мять. Там печка была. Вот лежу на печке и вдруг зашевелился кто-то. Из-за печки выходит вот так человек, как ребенок ростом, голова с подойник или вот с чугун. Глаза вот так большущие, так идет и глядит на меня. Повернулся и пошел. Я еще молодой был, еще неженатый. Волосенки-то дыбом поднялися. Он за печку зашел и пропал. Я туда глядь, а его и нету. Пропал. Он весь черный был (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
Женщина рассказывала. Сижу я, спину к печке жму. Зашел вот такой маленький мужичок, немного от пола, и говорит: «Через три дня война кончится». Война и кончилась через три дня. Это домовой был, наверно (Архангельская обл., бассейн р.Пинеги, Шардомень, 1984).
Был взят у меня хозяин на войну, а я с дитем осталась. Много домов сгорело, а мой стоял. Раз суседка пришла, говорит: «Пусти ночевать, я замерзла». Я лежала на печи, вреде как уснула. Вдруг навалился на меня как собака, мне не дохнуть. Ох, тошно. И лапам и стащил с кровати и говорит: «Так тебе и надо». Я спрашиваю: «Бабка Марья, не спишь?» — «Нет». — «А что это на меня навалилось, как собака?» А она: «Это ж дворовой, а ты чего не спросила, к худому он или к хорошему. Он тебе сказал бы «кху», если к худому» (Новгородская обл., Старорусская обл., Святогорша, 1990).
Домовой, хозяин есть такой. Он не показывается, никто его не видит. Братец у меня. Зашел, а его водит по двору и не найти ему никак двери. Заводил его во весь двор, водит просто его по двору, сам его не видит. Отец открыл воротечки и постучал три раза, он и вошел (Новгородская обл., Старорусский район, Котецкое, 1990).
Один раз старшине-то надоело одному жить. Вышел на двор: «Дворовой батюшка, дворовая матушка, покажитесь, а то больно скучно!» Пришел и лег на кровать. Только лег и покурил, вдруг дверь открывается, стоит женщина, косы не заплетены, в рубашке без пояса. Подошла к нему и говорит: «Ну-ко, подвинься, я мокра, озябла». Он и подвинулся, а она ему: «Иди-ко выключи свет». Так пока он чиркал, а ее-то уж и нету (Новгородская обл., Пестовский район, Малышево, 1986).
А на скотне все модовейко [Модовейко – одно из наименований домового: домовейко?модовейко] плаце, к плоху это. У сестры доць, с повети [чердак] спущатся, видит: в красных сапожках, в красной шубейке старицок спущается. Бородка узенька, длинна. А после-то дом сгорел. Уж он вещевал [Вещевать – предсказывать, вещать]. Ведь маленький, с бородой (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Прилук, 1985).
Он у нас всегда живет. Зимой беленький, летом коричневенький. Вот коровам трубочкой хвосты плетет (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
Он, домовой, хорошего не желает, а дом оберегает. Ето коли по-хорошему, а поругай его, и пошло дело. Когда ехать куда, дом моют, убирают, чтоб домовому хорошо жилось, а то плакать будет (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
Домовой в подполье живет. Одна женщина видела — маленький такой, черный, мохнатый, из-под полу вылезает, на человека не похож, на ласку. К порогу головой ляжет спать. Домовой давить будет, если двойной такой синяк, скажут, домовой укусил — это перед покойником (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Шардомень, 1984).
В каждом доме есть дворовой, как сам хозяин он. Лошадей чешет, сено гребет. Ему, бывало, бутылку водки выставляли, угощенье. Когда скотину приводили, говорили: «Хозяин дворовой, я будут ею любить, и ты люби, как я ею люблю» (Новгородская обл., Старорусский район, Святогорша, 1990).
Домовой живет в подполье, под порогом, на чердаке, мохнатый, как леший, он дышит, зализывает волосы людям (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Шардомень, 1984).
Домовой не показывается, а если показывается, то как хозяин или хозяйка. Какая хозяйка, такой и домовой. Домовой и дворовой одно и то же. На Пасху с дворовым христосуюсь. Положу в блюдечко яичко и говорю: «Дворовой батюшка, дворовая матушка, со своими малыми детушкам, Христос воскресе!» (Новгородская обл., Пестовский район, Малышево, 1986).
Дедушко-то домовой давливает. Сын мой как-то спать повалился, и приснилась ему собака, и лицо грызет. Он завопил: «Мама! Мама!» — Я говорю, что с тобой, а он: «Вот, мне приснилось». Я ему: «Ничего, ничего, спи». Он лег, опеть то жы приснилось. А потом в лес поехали, его и сострелили, из-за девки. Вот какой плохой сон (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Немнюга, 1984).
На печи лежу, кабыть как лезет дедко. Лезет, на скамейку встал, на приступок встал, за эти места, за стебли [Стебли – голени ног] схватил меня, я реву, не могут зареветь в голос, потом вдруг все отвалилось — и все (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Немнюга, 1984).
Мужику похоронной быть, у меня ноцью как камень навалился, вся мокрехонька. По полу как лошадь пошло. Домовейко давил. Спрашивать надо: «Дедушко-домовеюшко, скажи, к добру ли, к лиху?» Он в ухо дунет, к худу или к добру (Архангельская обл., Мезенский район, Жердь, 1986).
У меня было опосля войны. Я пришел с гулянки, будто кто меня душит, и глаз не открыть. Я спросил, к плохому или к хорошему. Он только: «кху». Легко мне стало. А через пару дней ушли плотничать, к нам прибегают и говорят, что три домика сломали. Вот тебе и к худому.
Надо его спрашивать, к хорошему или к худому (Новгородская обл., Старорусский район, Хорошево, 1990).
А вот, бывало, ночевали с братом на сене, не пьяные были, не. Ну вот, он уснул, мы с ним разговаривали, я слышу, он засыпает, ну, думаю, сейчас и я спать буду. Вдруг чувствую, все прямо сотрясло, ну ходит надо мной все. Вдруг сверху навалилось что-то, и не знаю, прямо давит, сильно. И ни рукой, ни ногой не двину. Я его матом, все перебрал, да не берет ничто, давит. Ну, може, и тут что сдавило, не знаю (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
Домовой, да, на хозяина похож, появляется только ночью. Я видела своего деда, он не родной, моего отца дядька, жил с нами. Он уже не живой. Ночью в шубе ходил. Забоялась я, мама тоже его боялась, а говорила, что, мол, это не правда.
Домовой разный. Одни, бывает, тоже плохо делают. Вот одна мне говорила. Купила корову, домой привела. Войдешь во двор, так говори: «Новый домовой, возьми мою коровушку, доченьку, ухаживай, углаживай за ей, корми, береги, ото всех бед стереги ее». А, бывает, придешь, а она будто вся облитая, он ее всю ночь гоняет, выживает с двора.
А дома, пришла раз с вечерки, с работы, поужинала. Спали дети уже. И забралась я на печку спать, а плохо, что не разделась, нельзя, домовой приснится. Я забралась и вся легла, как была, и чулки надо было снять, нельзя в чулках спать. И вдруг дверь стукнула, кто-то вошел. Он за ноги меня забрал, за ети чулки, и вдруг как сильно навалился, сдавил, и мне не крикнуть. И решила молитву творить, стала читать, стало ето все отходить. Он, слышу, спустился и потопал к двери, дверь хлоп, и пошел он за дверь. А мама и говорит мне: «Значит, он тебя с дому выживает, куда-то ты уйдешь». И уже через год я вышла замуж. Один раз всего приходил, больше не видела его. А бывает, и задушит, и до смерти может (Новгородская обл., Старорусский район, Ивановское, 1990).
Есть хозяева. Я помню, одна была — себя видела. Села на печке, прялкой пряду. В желтом платке — золовка привезла — белой кофте. Пряду. Вижу — сама иду! Идет мимо, тем заулком [показывает]— туда [показывает]. Ну прямо сама иду. В желтом платке, белой кофте. Жуть взяла. Я лампу погасила, на печке в одеяло с головой завернулась — не знаю, как и ночь перекоротала.
Невидимая сила какая есть (Вологодская обл., Белозерский район., Акинино, 1988).
Лет восьменадцать назад было. Дед на ферме дежурил. Дочка младша училась. Ю отправили в Пудож картошки обирать. Работа была тяжела. Я все расстраивалась про нее. Рядом нас дом стоял, пьяницы там жили. На окны у них пилька [Пилька – небольшая керосиновая лампа или светильник типа коптилки] горела. Я боялась, как бы дом не сожгали. Все по окнам ходила и глядела. В четвертом часу собралась лечь на кровать. А мне-ка врачи не велели ложиться на левый бок, а я думаю, дай лягу, и легла. В ногах в одеяле вдруг ком. Я ногой отпихнула, думала, кот Барс. А ён на грудь прыгнул, хрыпит да душить меня. Мне принаумилось: это гнётушка [Гнетушка – одно из наименований домового, который наваливается на спящего человека, гнетет, давит] гнетёт. А перед чем? Мни-ка вдруг показалось — с-под кровати голос: «Перед смертью». И ком пал на пол. Тут я чинно [Чинно – очень, в значительной степени] испугалась. Вся либандаю [дрожу, трясусь]. Ён мне на руку лёг, рука стала трястись. После того случая я начала болеть. Когда четвертай час, дак не сплю. Говорят, в ночное время не надо по окнам смотреть. Сказывают, что это домовой (Kapeлия, Медвежьегорский район, 1979).
Меня домовой-то раз выдавил. Он вот так навалится, и ты не можешь дохнуть, не можешь пальцем пошевелить. Вот говорят некоторые, он трогает. Он иногда бывает, если голое, голый, как человек, это к плохому давит, а если мохнатенький, как кошечка, это к хорошему давит. А я-то… Он меня давил, давно это было, навалился, я дохнуть не могу ничего, ан, слышу, говорит: «Вот как тебе будет тяжело жить, вот как будет тяжело» (Архангельская обл., бассейн р.Пинеги, Засурье, 1985).
Мартос какой-то синяки выкусыват. Ежели на заднице выкусит, нигде больше нету, это не к добру. Нигде не вережалась [Вережаться – получать травму, ушиб], чтоб синило [синяк]. Мартос, конечно. Ежели пятно от себя, это к худу. Въедат меня мартос. Можно, ето и есть дедушко. Не знаю. Дедушко, говорили, выкусыват (Архангельская обл., Мезенский район, Лампожня, 1986).
Мардос выкусал, если к себе, то к неприятности, а от себя, то к добру. Говорят, что домовой выкусал. Какой синило появится, говорят, дедушка-домовеюшко кусал. И не чувствуешь, и не больно. Мартос это. Я легла как-то, и надавило на меня, и вижу: ручонка тоненька-тоненька. А оказывается, надо было попроситься у дедушки, когда ложилась (Арханегельская обл., Мезенския район, Закокурье, 1986).
У деда вот, конь был белый, а домовой, уж коли скотину полюбит, так все ей сделает, а уж коли не полюбит, так изведет. Так вот конь-то был белый. Бывало, придет дед в конюшню, а у коня сено положено. «Бать-те, — говорит, — ты ложил?» — «Не, — говорит, — не я». А другой раз и коса у коня заплетена. Спрятался дед, смотрит, человек-то будто высокий такой, да и подошел к коню-то, сена ему положил и косу заплел. Вот дед пришел домой и сказал, что домовой сено кладет (Новгородская обл., Старорусский район, Виджа, 1990).
Еще вот. Бывало как-то у нас, придет дед утром, а конь-то весь в мыле. Раз, два, на третий решил подкараулить. Пошел в конюшню, спрятался с плеткой. Вот за полночь, вскочил на коня домовой и стал ездить. А дед как выскочит и говорит: «Раз!» и плеткой-то его стегат и все приговариват: «Раз, раз!», а домовой ему: «Скажи — два, скажи — два!» Чтоб их двое-то было-то. А дед знает только: «Раз» и «Раз». Так и отхлестал его (Новгородская обл., Старорусский район, Виджа, 1990).
Одного любит лошадь дворовой, а другого нет. Случай был. Раз идет женщина, а с сараю идет, несет охапку сена вроде как свекр ейный. Она его окликнула, а он наклонился, цоп кирпичиной в дверь, она и разлетелась. Баба едва успела в избу забежать. Глядит, а свекр в избы сидит. Она бросилась к нему с испугу, а он ей и говорит: «Крестись, детонька, это дворовой» (Новгородская обл., Старорусский район, Святогорша, 1990).
Отец идет домой, а дедушка в это время уж спит, бывало. Видит отец, во дворе выездной конь стоит, и ходит кто-то с кузовом [Кузов – корзина для ягод, грибов]. Отец решил — дедушка, удивился. Пришел домой, а дедка-то дома. Отец разбудил деда, говорит, я тебя видел сейчас во дворе, ты сено нес. Пошли во хлев, посмотрели, а сено свежо, только наношено (Новгородская обл., Старорусский район, Святогорша, 1990).
Вот если домовому приглянется скотина, тогда он это животное любит, оно гладкое, холодное. Ну, у лошади-то косички будут. А если не нравится ему животное, то изведет его. Ну, утром в пене вся скотина-то. Ну, домовой-то маленький такой, лохматенькнй, в шерсти весь (Новгородская обл., Старорусский район, Виджа, 1990).
Пошли сын да невестка в новый дом. Я взяла хлеба, соли, крупки, зашла: «Дедушко-домовеюшко, прими моих детушек, обогревай, обувай, одевай, на добры дела их наставляй»— обошла по углам.
Покупают, заводят корову и приговаривают: «Дедушко-домовеюшко, пусти нашу Белонюшку на подворьюшко». Кусочек хлеба окружат над головой коровы и скормят, чтоб она ходила.
Дали нам ягненка, стайку [Стайка – отгороженное место для скотины в хлеву] сделали, а у домовеюшкн не попросились. Овечка не стоит, чуть отвернешься, она и выскочит. И все за коровой ходит. Ноцью корова ляжет, и овца все на корове лежит. И шерсть ведь оленина [как у оленя] была, не росла. Старушки сказали, домовеюшко не любит, ина шерсть. У домовеюшки не попросились (Архангельская обл., Мезенский район, Жердь, 1986).
Я с собой хозяина повела. Надо сказать: «Сама пошла, и мой хозяин со мной». Свой хозяин, чтоб сюда пришел, а эти ушли совсем. Они на вторую ночь ушли. Я свист слышала, стук послышался на мосту [Мост – 1)сени; 2)пол, настил в сенях, на крыльце], потом зачастили на мосту, затопотали. Не один человек. Покатились на улицу и пошли к Георгиевскому (Вологодкая обл., Белозерский район, Акинино, 1988).
Человеком знакомым кажется [дедушко]. И только счастливому (Вологодская обл., Белозерский район, Меросло, 1988).
Дедушко домовой есть. когда в новый дом переедешь, надо проситься. Покланяешься: «Дедушко домовой! Пусти!» Не попросишься, так, говоря, будет пугать. Ночью ходит по дому, чуешь, что ходит, а видеть-то не видиши. Если уедешь, дедушко не позовешь, так он плаче. «Пойдем, — позовешь,— дедушко-заманушко, пойдем со мной». А если не позовешь, воет кто-то (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Кеврола, 1984).
Бывал случай у меня. Мы жили с Марьей Петровной в одном доме. У Марьи Петровны золовка была отдана за Подрезова, комиссаром в деревни он был. Его утопили во время революции, белые, должно. У нас верхня изба была не доделана. Мама ушла печь топить, я с ребенком осталась. Вдруг щелкнула у нас половица, я испугалась, и ревить боюсь, Я промолвила: «Мама!» Оно и исчезло. Игнатья-то и нашли потом. А женку всю ночь тащило с кровати, нас всех тревожило, предвещало, вот и предвестило. Вообще это к несчастью (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Кеврола, 1984).
Женщина одна жила. Ночью легла спать, и вдруг двери настежь открыло. Встала, двери закрыла, легла на печь, и кто-то 3 раза погладил по руке, домовой, наверное (Вологодская обл., Кирилловский район, Благовещенское, 1979).
Бывало это, правда. Жили мы раньше на хуторе. Две невестки нас было, вместе жили, лес разрабатывали. Семья-то большая была — делиться надо. Нас свекровушка и поделила. Той невестки лошадь досталась, две овцы, а нам дала корову да жеребенка, стриган [Стриган – жеребенок второго года жизни] был. Да корова-то у нас в то же время и околела. Сама доила, да домовой скамеечкой треснул, а коровушка-то закачалась и упала. Я сама-то в глаза его не видела, ну а скамеечка прямо по корове. Корова закачалась, закачалась, я от нее токо отскочить успела, а она и упала. Не успели мы в новый дом хозяина позвать, верно, и обиделся он (Новгородская обл., Пестовский район, Малышево, 1986).
В дому домовейка раз плакал, как все ушли, его одного оставили дак. Корова растелится, домовейка просят: в чотыре угла плюнуть да три раз сказать: «Дедушко-домовеюшко, полюби моего теленоцка, пой, корми, цисто води, на меня, на хозяюшку, не надейся» (Архангельская обл., Мезенский район, Усть-Пеза, 1986).
Иной раз ведь как быват. Если дедушко домовеюшко любит хозяина, он ему косичку назади засуслит, заплетет, и ты эту косичку не смей распутывать. Сам заплел, сам и расплетет. А если расплетешь, он ведь по-всякому взглянуть может, может и хорошо, может и плохо.
У домовых-то, раньше так говорили, сколько в доме людей, такая же у домового и семья: муж, жона и дети (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Засурье, 1985).
Сестра мне рассказывала. Куды ни лягешь, все домовой меня муцит. Кабыть [Кабыть – как будто, словно] собака на это место, на горло, мне прыгат. А однажды к ней [сестре] старуха стара пришла, плацет, обнимает ей. Она говорит: «Ты откуда?» — «Я, — говорит,— из нового дому пришла». Это домовой муцил ей, смерть показал. Она и померла скоро. А еще быват, домовой на жердоцке плаце, вое. Это не к добру ведь. У меня плакал, дак братьев двух убили.
А как входишь в новый дом, зовешь: «Дедушко-модовеюшко, пусти в новый дом жить, дедушко-модовеюшко, напой моих овецушков, пой [пои] пар божий [Пар божий – именование домашних животных в заговорах, заклинательных формулах; тварь, создание Божье ( если о человеке можно сказать «божья душа», по отношению к скотине это выражение не может быть использовано, поскольку душа дана Богом только человеку)] моих овецушков, пой-корми сладко, води гладко, стели мягко. Сам не декайся [Декаться – дурачиться, беситься, причиняя кому-нибудь неприятность], жены нe давай, детей закликай, здоровья давай». Еще, говорят, быват, не домовой, а ласка. Он на дворе и на повети — везде (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Остров, 1985).
Домовеюшко в доме-то есь. Татка коня продавать хотел, а мы спим, да на нижнем двори воет: у-у-у—коня жалеет. Брат голову-то спустил вниз, а там на гривы у коня как ластоцка сидит, в косу плетет, как котко какой. Любит, дак косу все плетет. У меня все плел, дак состригала. Тата говорил, летели сорок ангелов, летели да пали. Кто куда пал, тот там и стал. На дом — дак домовеюшко, в баню — дак баенник, в лес — дак лесовой. Если не любит домовой скотину, дак на ноге вьет ей [шерсть]. Домовой, он хозяин и есть. На повети плацет он, Васю, сына, домовеюшко, верно, выживал. С пецки соскоцит, да давит. Хоть иконку под подушку дожил он, да умер все. Он, домовейко, как котко какой, похож. Такие побайки я слыхала про него (Архангельская обл., Мезенский район, Усть-Пеза, 1986).
Само-то ведь дед-домовой, это ласка, зверек такой. Ушки черненьки. Она скотину нову не любит, завьет гриву-то. А у меня серых овец не любила, дак все гоняла овец до ноци, не любила. Как двенадцать часов прошло, как рукой сняло, все проходит. Заберется на спину и гоняет. Это-то домовейко и был, ласка-то (Архангельская обл., Мезенский район, Жердь, 1986).
Животное ласка, если лошадь полюбит, то кос наплетет. Женщину ласка полюбила, завила косы, расплести не могли, отрезала. Ласка похожа на хорька, длинная, тонкая, черная, гладкая, будто блестит. Ласки коров чистят. Так вычистят, что просто прелесть (Вологодская обл., Кирилловский район, Благовещенское, 1979).
Ласка и есть доможирка, белый зверек, как цего-то не ко двору, то скотина плохая будет, ласка сделает. Дедушко-медведушко, ясно, ласка и есть. Приговаривали, когда просятся во двор: «Дедушко-медведушко, пусти нашу коровушку!» Ласка ходит, шерстит, пугает (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Летопала, 1984).
Домовой хозяин есть. Он бывает и крысой большой, и гадом. Говорили, если домового хозяина убьешь, то скота не будет. И лаской показывается, и в разных показывается видах. Домовой живет под пологом, из-под пола он выползает (Новгородская обл., Любытинский район, Своятино, 1986).
В каждом доме свой домовой. Маленькие — добрые, большие—злые. Мы огород пахали. Выползла така жаба большая. «Не тронь, не тронь, — муж говорит, — это домовой, хозяин конюшни». Мы обратно ее положили. Какой хошь может домовой быть. Гад лежит на заваленке, не тронь, говорят. Кто знает, что это (Новгородская обл., Любытинский район, Своятино, 1986).
Старуха говорила, не бей в конюшне крыс, к плохому это, домовую не бей. Крыса околела, не выноси, плохо со скотом будет. Бабка говорила, ихний дедко слезает с печи в белом во всем. Вот бывают таки зверюги, носят весь овес от одного к другому. Домовой какой-то делает это. Крысы дивья [Дивья – хорошо] бы мне носили, хоть бы кур кормили. Главные были в конюшне крысы (Новгородская обл., Любытинский район, Ковриг, 1986).
Меня попросила Настя: «Подежурь в конторе, а я матерь встречу». Лежу я, сова прилетела и сидит, глядит в окошко. «Пошла, — говорю, — что тебе надоть? Ах ты, зеленоглазая, улетывай!» Она и полетела. Я спать повалилась. Лежу, в углу вдруг слышу: «Няу, няу». Вскочила: «Тебе чего нать? Я в ворота входила, разрешение просила переночевать, чего ты хочешь, не знаю». Я трухнула. Он два раз прорычал по-кошачьи да замолк. Дедка предвещает. Дак она [Настя] потом померла.
А еще вот. Иду я из дому, вижу, котанко ускочил, котан серый, хвост пушистый. Зашел на поветь [Поветь – чердак], свернул, да и нет нигде. Я бабушке говорю, что котана-то видела. Она: «Куды котану, домовой то дедка!»
Дедушко-доможирушко выдавить может. Если заденешь — волосатой, в шерсти, так хорошо, пустой — так к лиху (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги., Немнюга, 1984).
Легла я спать, а двери открытые оставила. Идет кошечка, как снеговая, белая. Положила лапки на окошко, постояла. Обратно мимо меня пошла, я ее захватила, она, как вата, мягкая (Вологодская обл., Кирилловский район, Благовещенское, 1979).
Однажды вышел, а под мостом [Мост – 1) сени; 2) пол, настил в сенях, на крыльце] красная змия, так и увиватся. А это дворовой. Так она толстая, красная.
Купили тогда жеребенка, хороший, вороной был. Немного времени прошло, так он [дворовой] на двор не пустил, ударил по крестцам. Он-то сразу и упал. Недолюбил, видно. Он как ударил, у него сразу зад и отнялся. Оттащили его от двора. Все и ползал на передних ногах. Так отец отвез его к колдуну. Тот как наговорил, то и опять стал ходить. Но дед-то и сказал: «Смотри, чтоб не повторилось. Надо еще искать человека, я слабоват».
Другого-то не нашли. Вторично повел на двор, а он опять не пустил. Привязал его отец к дереву, так и сгинул. У лошади-то черные пятна на крестце, как от удара (Новгородская обл., Пестовский район, Малышево, 1986).
Дедушко-домовеюшко, така животна, бело пробежало, как ягышок [ягненок]. Хвостик долгой, низенько на ножках. Целовеку он уже не касается. Иногда так бывает, что всех овец совьет одной веревкой. Говорят тогда, дедушка не любит овец в хлеве. Сено навьет на ножку у овец, на телят, говорят, дедушко не полюбил.
Когда перед весной гнездо вьет, так шерсть берет у коня. Обязательно берё потную, лучше вить гнездо (Архангельская обл., Мезенский район, Кимжа, 1986).
Да-да, помню. Пришла я как-то в хлев-то, а у одной овецки задние ножки свиты, солома навита. Киты [Киты – комки свалявшейся шерсти на ногах скотины, обычно у овец] вьет, когда шерсть больша нарастет у овецки, всего навива, запутыват. Если молоко у коровы убывае, домовейко не люби.
Это по-нонешнему-то лаской зовут. У них лапки, как пальцы, как рука, я видела; носик длинный, черненький, черненький. Он весь такой небольшенький, а токо длинной, вроде белки. Говорят, стоит дом за дедушкой-домовеюшкой, он хозяин в доме. Дедушко-атаманушко, бабушка-домушка. И дети есь.
Когда скотину приведут, просят дедушку-домовеюшку: «Дедушко-домовеюшко, привела тебе скотинку двухкопытную, люби мою коровушку, сам не гоняй, детей унимай, жены воли не давай. Пой-корми сытехонько, гладь гладехонько, местечко стели мягкохонько, сам ложись на край, его вали в середочку» (Архангельская обл., бассейн р. Пинеги, Кеврола, 1984).
Летучий змей, так разговор есть. Вроде летучий; змей или уж. Как-то у нас в соседней деревне в Кошевой при обмолоте видели. Они видели, как огненный змей прилетел, вроде уж. По старине, слышал, здесь, в этой деревне, жила старуха, занималась колдовством. Дескать, у ней есть этот змей, и он носит ей добро (Новгородская обл., Пестовский район., Малышево, 1986).
Змеи были в наших местах. Все говорили, что уж какой-то летает. Летит, да все как волокно красное, как огонь красный и есть. У кого он залюбит, то наносит, а у кого не залюбит, все вынесет (Новгородская обл., Пестовский район, Ельничное, 1986).
Мифологические рассказы и легенды русского севера. Составитель О.А. Черепанова