РУССКИЕ КЛИКУШИ.
I.
Женщина-кликуша была знакома всем векам и всем народам; но только в самое близкое к нам время начали устанавливаться более правильные взгляды на нее, как на известное патологическое явление в общественной жизни, порождаемое иногда теми условиями, под гнетом которых надламывается женская натура.
Признать болезненное состояние женщины за влияние дьявольской силы, и таким образом обезобразить женщину — это немыслимо было для древнего грека. Бешенство и безумство не могли, конечно, не возбуждать в греке суеверного страха и удивления,– но никогда не служили предметом боготворения и почитания; древний грек обоготворял мир светлый, человеческий. Женщина того времени хотя и болела, страдала теми же болезнями, какие испытывает и теперь, но все симптомы её расстроенного организма принимались, в глазах верующей массы, за действие “демона” (δαίμων) — светлого гения, присущего всякому человеку, и говорившему его устами.
Медики, как Гиппократ, обясняли это явление совершенно естественными причинами; напротив, школа Платона продолжала утверждать их неестественное значение, — а между тем, с востока шло новое учение о людях, одержимых демоном, уже в значении злой, нечистой силы. Аполлоний Тианский, живший в И-м веке по P. X., посмотрел внимательно на демона, поселившегося в юноше, и демон завыл печально, дав обещание выйти из своей жертвы, и больше уж ни в кого не входить. Под восточным влиянием (магов, халдеев), в последние минуты греко-римского мира появляется колдовство, или тайное знание, заставляющее богов служить человеку, и халдей становится идолом, пред которым пресмыкается теперь римская женщина, красноречиво описанная Ювеналом. Мрачныя суеверия Востока переходили в Европу через Африку, Рим и Византию, и так, мало-помалу слагался чудовищный период средневекового колдовства.
Типом женщины в древней Германии, как и в древней Греции, служила прекрасная валькирия, светлая дева Одина (wunschmädchen, wälschelweib, сканд. ôskmeyar); в ней почитали “нечто святое”; но, вступив в период колдовства, германская женщина должна была пожертвовать всем, что в ней было чистого и святого, и пасть в объятья мерзостного козла. Еще в первые века христианства болезнь считалась делом злого духа. Григории Двоеслов рассказывает, что какой-то страж начал раз бить благочестивого человека Исаака, жившего близ Сполето. Вдруг напал на стража злой дух, поверг его к ногам угодника божия, и устами его начал кричать: “Исаак изгонит меня” {Обыкновенная формула, произносимая русскими кликушами.}.
Имя Исаака до того времени никому не было Известно, и таким образом злой дух, кричавший, что Исаак может изгнать его, ясно обнаружил способность предвещания. С XIII-го века начинает развиваться понятие о дьявольском шабаше (synagoga diabolica), и доходит до полного торжества в XV-м в., во время появления шпренгерова млата на колдуний. Женщина, получившая злое значение, в течении долгого времени носила название немилостивой, Ингольды (Unholdin), и слово колдунья (Hexe) встречалось редко; но в XVI — XVII в. оно приобретает всеобщую известность, и тогда наступает знаменитая эпоха сожжения колдуний. Еще с IV-го века медики (Посидоний) начали утверждать, что вселение дьявола в человека есть мечта, обман, но, не смотря на это, в течении ряда веков, если не в каждом доме, то в каждом местечке, в каждом городке, можно было услышать сакраментальные слова; “Exite, immundi Spiritus, quicuunque estis, aut unus, aut plures”!
Помещенная в церкви, у церковных дверей, на коленях, с связанными руками и ногами, с концом одежды патера, накинутой на шею, несчастная больная, вопрошаемая грозными словами, относящимися к демону, и кропимая св. водой, отчитывается — вот судьба средневековой девушки, одержимой нечистым духом. Ни одна женщина, ни одна девушка не могла быть уверена ни на один час, что она не будет объявлена колдуньей.
В 1491-м г., монахини в Камбре подверглись беснованию, мучившему их более четырех лет. Один из бесов, изгнанных монахами, объявил, что он вместе с своими товарищами послан был в монастырь монахинею Жанною Потвер, которую он посетил 434 раза, и несчастная монахиня должна была умереть под пыткой. Беснование монахинь св. Бригитты, начавшееся от одной молодой девушки, постригшейся от несчастной любви, продолжалось десять лет. Прошло 60 лет, и в 1613 г. бесы снова овладели монастырем св. Бригитты.
В 1552 г. бесновались монахини Клиторнского монастыря близ Страсбурга, и в бешенстве кусали друг друга. В 1554 г., восемьдесят еврейских девушек, обращенных в христианство, и живших в одном, из римских монастырей, вдруг оказались бесноватыми. В 1560 г., взбесновались монахини назаретского монастыря в Кельне, и объявили, что имели ночное посещение дьявола. Тоже самое делалось с детьми, жившими в приютах и институтах в Мелле, в Риме и т. д.
Вместе с католическим ханжеством, беснование перешло и к западным славянам. В курантах 1665 г. записано, что “недавно здесь (в Моравии) старую польскую женщину беснующую привели до костела к богородице начаючись, что она от бесов освобождена будет, а как образ над нею подняли и бесы в ней зарычали, как бык, страшным голосом, а ныне уж в третие около ее духовенство ходят и хотят бесов из нее выгнать латынским языком, только они отвечают из нее польским языком и дают на всякое слово подлинной ответ и сказывают, что от ней прежде выступить не хотят, покаместа им укажут иное жилище в человеческом тели.
А вчерась они воопче просили, чтоб им поволили опять пребывать здешнего города в некоей сапожной жене, которой имяни не сказали или некотораго господина в слуге, и они отстанут, также просили для своего выходу некотораго окна в пределе св. Богородицы, а сказывали, что то окно так истолкут, что ни которой ремесленик не может ево починить, только священник, которой смиренной и благочестивой человек не позволит им ничего, и отсылал бы их, имянем Христовым во ад, где назначенное их жилище; — вчерась один бес из нее говорил и клялся Луцыфером, что они беснующую того дни покинуть хотят, только тотчас иной бес имянем Шкабан при многих людях сказал, что тот священник ныне ничего не сделает, напрасно он их молитвою и клятвою своею труждает, потому что он их всех не выгонит, и с великим подавлением слышеть, как те проклятые духи забраняются в ад идти, хотят всегда в ином жилище пребывать, а как им того не позволяют, и они кричат и рычат великим и страшным гласом, и тогда над беснующею держат потир, и они шатаются в ней, и называют тот потир силою Вышнего, а как вчерась священник их выгонял, и они сказывали, что сего дни выходить хотели, чтоб он им дал одпочинуть, потому что они прошлой ночи на свадьбе были в чужом жилище, и гораздо утомились,– та беснующая мало ест и только воду пьет, а была-де она взята в полон в Татарех, и с мужем своим, с одним робенком, а муж-де, ее в полону умер, а робенок ножем зарезался до смерти, и она-де от тоски своей клялась многими дьяволами, и от того Бог на нее и напустил, а по счету как они сами себя имянами разными называются, их в ней 14-ть, — а ужь тому девять лет, как те бесы в нее вселились” {Бусл. Хрест. 1144.}.
Корб в 1699 г., в Польше у чудотворного креста св. Карла Боромейского, оказывающего большое исцеление беснующим, встретил бесноватую женщину, которая издавала ужасный рев во время обедни. В 1625 г. появилась книга Ноде, написанная в защиту людей, обвиненных в колдовстве: книга появилась в Париже, но перепечатывать ее во Франции было запрещено… Последний смертный приговор за колдовство был произнесен в Бордо только в 1718 году…
Так, завоевывая себе каждый шаг, шло вперед немолчное движение истории, и труженики науки, проводившие в жизнь знание и смысл, разсеевали мрак средневекового колдовства, нависший над землею. Но и до сих пор еще не редкость столкнуться с каким-нибудь обломком средневекового мира, а под-час услыхать даже с кафедр проповедуемую Demonologic der Unvernunft. Таков был мистицизм, возникший в XVIII-м в. с расчетом на невежество, таковы и другие болезненные явления древней Европы, в роде спиритизма.
II.
Русские бесноватые женщины делаются известными с ХI-го века. Феодосий Печерский, в слове о тропарях, говорил: “бесны страждет неволею — пришед бо иерей к бесному, створить молитву, проженеть беса”. Но бесноватый ХI-го в. был еще явлением редким, так что слова Феодосия кажутся переводом из какой-нибудь восточной книги. Вера в бесовство тогда еще не успела укорениться в народе; народная жизнь текла еще широко, нося в себе зачатки и христианского просвещения, и развития народности, сказавшегося в эпосе…. К XV-му веку готова уже была русская легенда о женщине, сделавшейся бесноватою за то, что она вошла в церковь в нечистом виде: “некая жена именем Матрена — плотною похотию с своим мужем смесися, на оутрня же — на обновление церкви прииде — Божья соуда не оубояся, и пристоупи к мощем св. Савостиана, и се внезапу дух порази ю пред всеми людьми, и сетвори беситися, церкви же тоя пресвитер от олтаря плащаницю взем покры ю; и том часе нань бес нападе, да повыкнеть своим стоужепьем и оуразумеють людие же тоу соущие.” Ее лечили “многими волшьбами”, и водой, но ничто не помогало, потому что “боле же легиопа бесов вниде и ню, и зле нача трясеньем лютым плоть её сокрушатися.”
От XVI-го века дошла легенда о бесноватом в Ростове. Привели его к гробу св. Леонтия. “Железы оковного по роуку и ногоу”, он страшно кричал, глаза налились кровью: “сего ради странен и страшен позор всем бяше, и в церкви оубо пенью не слышатися от его кричанья и вопьля и лаяния”. В течении нескольких дней он был привязан веревкою к церкви, против гроба св. Леонтия, и не давал покоя сторожам, и тогда его привязали к колокольне. Стоглавый собор 1551 г. выводит на свет уже целыя стаи бесноватых, которыя трясутся и убиваются: “да по погостом и по селом ходят лживые пророки, мужики и жонки, и девки, и старыя бабы, наги и босы, и волосы отростив и роспустя, трясутся и убиваются {Стоглав, изд. Кож. 138.}”.
К половине XVI-го века делается известным кликанье, как дело Святого Духа вселившагося в человека. В апокрифическом сборнике XVII-го в., принадлежащем Соловецкой библиотеке, записана следующая молитва: “Златоустаго молитва Господу нашему Иисусу Христу. Господи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй мя грешнаго. Аще кто молитву сию требуя её глаголет, яко из ноздрие дыхание по первом лете вселится в него Христос Сын Божий, по втором лете внидет в него Дух Святый, по третьем лете прийдет к нему Отец, и, вшед в него, обитель в нем сотворит, и пожрет молитва сердце, а сердце пожрет молитву, и начнет кликати безпрестанно молитву сию день и нощь {Щап. Русс. Раск. Старообр. 151.}”.
Молитва эта была известна в XVI-м в., и внесена была в Домострой благовещенского попа Сильвестра, как необходимая для всякого христианина {Дом., изд. Кож. 31.}. Дожив до XVII-го в., московская Русь представила миру крайнее развитие суеверий. В это время особая космогония, с особой суеверной моралью, с особым волшебством, образовалась целая система колдовства, захватившая себе не только крестьян, но и все сословия, всех людей от дворца и до хижины. Нагой просил у Горсея лекарства для царицы Марфы, которая, по его словам, была испорчена, хотя она просто поражена была смертию своего сына. Так все человеческое, все самыя естественныя радости и страдания человека, все это отошло на задний план, заставленное демонским навождением, и демонизированная женщина стала кликушей. Первое известие о кликушах, которыя появились в Перми под именем икотниц, дошло до нас от 1606 года {Истор. Акты, II, 66.}.
Первоначальное понятие о кликушестве мы находим в словах клектати, клект, клечьтанне, выражавших действие, свойственное мифическим существам. В “Слове о полку Игореви” див (лит. deiwys, déwié — идол, ночное чудовище) скличет врху, велит послушати земли незнаеме.” Предметы, посвященные русалкам, назывались клепальными. В Верхотурьи то место, где лешачиха по утрам расчесывает волосы, известно под именем кликуна {Изв. Геогр. Общ. 1854, I, 47.}. Клечать значило пророчествовать, возвещать, предвещать. У летописца служители католической церкви клечат: “и капланове их клечат” (П. С. Л. VIII).
Отсюда же выражения кликать многолетие, кликать вечную память. Следовательно кличать, кликать значило тоже, что вещать — действие, свойственное мифической вещей деве,– деве, хранительнице человека {В. Kap. 1, 80.}, славянской валькирии. Древнее высокое значение вещей девы спускалось все ниже и ниже: место её занимали старая чадь бабы, лихия бабы чародейки, ведьмы, колдуньи, яги-бабы; самое слово “кликать” получило дьявольское значение, и в XVII-м веке “страждущие люди, от нечистых духов кликаные, стали кликать в порчах на разных людей.” Нет сомнения, что, вместе с этим, кликушу создавала и социальная жизнь народа, упавшая очень низко.
Женщина XVII-го в. была обращена в злую жену,– “покоище змиино, дьявол увет”; но не лучше была участь доброй жены, которая обязана была любить смирение и молчание, песен пустошных удаляться, и, ревнуя святым женам, носить черное платье. В общественной жизни она не пользовалась ни малейшим юридическим обеспечением: это была кость мужа, его петый кус, и он бил ее к обеду, а к ужину опять. “Таким образом, от упадка верований, дошедших до самаго дикого колдовства, от нравственных страданий, проявившихся у женщины в XVII-м веке в болезнях сердца {“Сердцем больна”. Заб. Сыск. дела о колдуньях, 477.}, создается во второй половине этого века страшный образ кликуши, доживший до наших дней.
К 1661 году, как говорит легенда, относится изображение бесноватой, сохранившееся в рукописи XVII-го века Имп. Публ. Библ. и в списке того же века, принадлежащем г. Буслаеву. В 1661 г., за 14 поприщ от Устюга, вверх по Сухоне, в волости Ерогоцкой, у священника тамошней церкви была дочь Соломония, и ее отдали замуж за некоего земледельца Матфея, “иже бе пастух скотский.”
Ночью, после брака, муж её вышел вон “телесныя ради нужды,” а в это время дьявол вошел, и вселился в Соломонию. Прииде на нее трясение и великий лютый озноб, и в третий день она очюти у себя в утробе демона люта. С девятого дня окаянные демоны почали приходить к ней, кроме великих праздников, по пяти и по шести, в виде прекрасных юношей, и жили с ней блудно.
Муж отвез ее к отцу и оставил там. И в дом отца её также стали ходить демоны, уносили ее к себе в воду, и она живала у них дня по три, а наконец они совсем ее унесли, и отдали жившей у них девке ярославке. Соломония от демонов зачала, и носила полтора года. Когда пришло время родить, она выслала отца своего из дому вон, сказав, что она хочет родить чертей, и что они могут его убить. И родила она их шесть, видом они были сини, и взяла их бабка, присланная демоном. И паки зачат во утробе от насилия дьявольского, и родила двух демонов в дому же отца своего, и невидимо унесоша их от нея. Но Господь Бог ее спас, хотяше чудесно прославити и возвеличити Пресвятую Богородицу, и угодников Божиих, Христа ради юродивых устюжских, Прокопия и Иоанна.
Началось тем, что отец её стал в алтаре проклинать демонов, потом явилась к Соломонии св. Феодора, и велела ей жить в Устюге, и к отцу никогда не ходить; стали ее водить по церквам, и демони начаша утробу её рвати, бросали ее на помост церковный, яко свиния визжаще и стонуще. Одиннадцать лет больна была Соломония, потом Христа ради юродивые, Прокопий и Иоанн, разрезали ей утробу, вытаскивали оттуда бесов и убивали их кочергами на церковном помосте. Какой-то благочестивый человек слышал повесть об этом чуде зело душеполезну от самой Соломонии, при свидетелях, отце её духовном и отце её родном и записал ее в память будущим родам {Пам. Стар. Русс. Лит. I, 154–164.}.
Соломония объясняла свою болезнь, по откровению, бывшему от св. Феодоры, тем, что ее “поп пьян крестил и половины святаго крещения не исполнил;” но, по смыслу легенды, нет сомнения, что болезнь её началась от несогласия с мужем, от посторонних любовных связей, и т. д. Не даром говорила ей св. Феодора: “к отцу своему не ходи, а живи в Устюге”, а св. Прокопии и Иоанн обещали ей исцеление, с условием, чтоб она к прежнему своему мужу не ходила. Вот она стала пропадать из дому, не раз уже родила: но постоянная боязнь за себя и за других, и какие-то побои и раны, и суеверное настроение духа, — все это гнетет ее, и она делается больной.
Тогда-то, в страшной нравственной глуши Устюга, выходит на свет весь мир колдовства XVII-го в., оживают все местныя суеверия {Щапов, Ист. оч. миросозерц. II, 46.}, начинается запрещенное церковью отчитыванье, и слагается легенда о Соломонии “зело душеполезна”. В то время самое имя Соломонии способно было создать какое-нибудь суеверие.
По словам I. Флавия, в его Древностях, некий Елеазар исцелял страждущих злым духом, прикладывая к ноздрям беснующегося перстень, в печати которого была вделана часть корня, Соломоном показанного, и чрез обоняние онаго извлекал из ноздрей беса. Соломон средних веков считался за магика и колдуна {Maury, De l’astrol. et de la magie, 20. Rev. Arch. XV.}, а в русских заговорах от грыжи обращались к бабе Соломонии {Пам. Кн. Арх. губ. 1864, 19.}.
В Шуе, с апреля 1666 г., на посаде, в церкви Воскресения Христова, начали делаться чудеса и исцеления от новописанной иконы Пресвятыя Богородицы Смоленские. Совершилось сто три чуда, и почти все из исцеленных были одержимы бесами. Какой-то мальчик Иаков, идя от обедни, поднял дорогой платок, в котором был завернут калачик, сел этот калачик, и в это время вселился в него злой дух,– прииде на него великая икота. “И тако смущая нечистый дух отрока по вся церковныя службы, паче же во святую литоргию, — паче же егда начнут пети святую херувимскую песнь.”
Жена некоего Ивана Ожималова, Марфа, совершила грех, и за день перед праздником Шуйской иконы Богородицы нечистый дух “напусти на ню тоску люту, яко в той лютой тоске нача метатися семо и овамо. Анна, жена Максима Филиппова Суздальского уезда, села Зилянок, жила в деревне Елизарихе, и “приидё на нее тоска, а нача у нее нутр болети, потом же нача безпрестанно икати, также нача кричати птицею кокушкою.” Федосья, жена Петра Михайлова, идя за водой, нашлаплат завязан, толкнула его ногой, и пошла прочь, но “дома на нее напала тоска вельми люта, посем же наведе на ню враг икоту, потом же нача кричати в ней нечистый злой дух, ово зверем, ово птицею.
” У Дарьи, жены Ивана Семенова, сердце и живот заболели, “и прииде на ню тоска зело люта, и бысть вся обладаема нечистым, нача бегати, и вся неистовая деяти, овогда убо бегающи по улицам, иногда к реце, к лесу, и людей реющи и биющи, путы убо и железы облагающе ю, и тако держаше ю.” Вдова Федосья Данилова испорчена была перед Петровым днем, и “нача у нее живот рости, и тосковала, токмо не кликала {Опис. Шуйск. Воскр. собора, М. 1812.}.”
В Шуе началась невыносимая жизнь: нельзя было выйти на улицу, или дотронуться до чего-нибудь без того, чтоб не сделаться бесноватым, и в 1669 г. шуйский земский староста от имени всех посадских людей бил челом царю, что “волею Божиею и за умножение грехов ради наших, в Шуе на посаде обявляются грешные люди, порченые мужеска и женска полу, различными всякими совестьми мучими бывают, иные на свадьбах, а иные неведомою статьею, и мучатся многое время, и от чего какие вражие совести чинятца и то нам, сиротам, неведомо {Чт. 1860, III, см. 21.– Гарел. 198.}.”
В том же 1669 г. земский староста с посадскими людьми еще раз бил челом царю, что “у шуянина Ивашки Обросимова жена Оринка порченая, а в порче кликала на шуянина Якимова, вследствие чего Якимов, по твоему великого государя указу, отослан в Суздаль к воеводе, а после того Оринка в порче кличет на Онтонидку Якимову, будто она, Онтонидка, ее портила {Гарел. 198.}.”
В 1670 г., по указу царя и по наказу суздальского воеводы, велено было произвести следствие. На съезжий двор собрались земский староста и земские целовальники, и сказали, что в Шую со многих городов приезжают разные люди молиться образу Пресвятыя Богородицы Смоленские, и привозят скорбных, одержимых от нечистых духов, и живут те скорбные у воскресенского пономаря Ивашки Тимофеева многое время, от пяти до десяти недель и больше, и что Оринка действительно кликала на Федьку Якимова, а ныне Оринка и на уездные иногородные скорбные стала кликать, а что кличут, того они не ведают, да еще в нынешнем году посадской человек Телегин подал в земской избе явку, что-де страждущие люди, от нечистых духов кликанья, стали кликать в порчах на него, и ту явку земские люди заявили воеводе Боркову, чтоб “им всем шуяном, посадским людишкам, в том не погибнуть, и в пене, и в ответе не быть; а хто тех скорбных людей портит, про то мы не ведаем” {Борис., 837.}.
В явочной челобитной шуяне прибавляли, что тот Федька Якимов, взятый в Суздаль, кончился злою смертию, т. е. от пыток {Ib. 340.}. Прошел год, и шуяне опять вынуждены были писать челобитную к царю, что “была-де у них свадьба, и на той свадьбе, мать и сноха стали кликать в порче, а отпускал -де ту свадьбу от всякого лиха посадский человек Панин, а на другой день пришел в дом шуйской тюремной сторож Оська Григорьев Палатов, и взял посулу десять алтын четыре деньги, да шапку мужскую, да два перстня, да ширинку, да плат миткалевый, и рекся мать их и сноху от той скорби отходить, и поставить в целе уме и разуме, но в целе уме и разуме не поставил {Борис., 456.}.”
К концу XVII-го в., масса московских суеверий, легковерно принятая за народную старину, за старую народную веру, успела сложиться в раскол, и явились раскольницы-кликуши-пророчицы.
В Тюмени, в 1677 г., в соборной церкви, трое мужчин и одна монахиня, во время херувимской, закричали: “православные христиане, не кланяйтесь, несут мертвое тело, а на просвирах печатают крыжом, антихристовой печатью!” Их всех взяли в приказную избу, нещадно били кнутом, и посадили в земляную тюрьму. Монах Даниил, в тобольском уезде, на речке Березовке, завел пустынь, поставил часовню и кельи, где пели вечерни, и проч. В этой пустыни старицы и девки бились о землю и кричали, что видят Пресвятую Богородицу, а небо отверзто, ангелы венцы держат тем людям, которые в той пустыни постригаются {Сол. XIII, 310.}.
Протопоп Аввакум, живший в это время, с величайшим добродушием разсказывал повесть о девушке, которую он исцелил, выгнав из нея беса. Эта страдица-девушка кого-то любила, потом попала к раскольникам, вышла, наконец, замуж за любимаго человека, но счастья не нашла, стала кликушей, и умерла монахиней раскольницей. “А еще сказать ли тебе, старец, повесть?” пишет Аввакум в своей автобиографии. “Блазновито кажется, да было так. В Тобольске была у меня деища, Анною звали: дочь моя духовная, гораздо о правиле прилежала, и всего мира сего красоту вознебрегла. Позавиде диавол добродетели ея, наведе ей печаль о первом хозяине своем, Елизаре, у него же возросла, привезена из полону, из кумыков, чистотою девство соблюла, и, егда исполнилася плодов благих (?), диавол окрал: захотела от меня отити и за перваго хозяина замуж пойти, и плакать стала всегда,– о поклонах не стала радеть: егда станем правило говорить, она на месте стонет, да так и простоит. Виде Бог противление ея, послал беса на нее: в правиле стоящу ей, да и взбесится, и мне, бедному, жаль: крестом благословлю и водою покроплю, так отступит от нея бес. Егда меня сослали из Тобольска, и я оставил ее у сына духовнаго,– пошла за Елизара замуж и деток прижила, — и как замужем была, по временам Бог наказывал, бес мучил ее. Егда же аз в Тобольск приехал, за месяц до меня постриглася, и принесла ко мне два детища, и, положа предо мною робятишек, плакала и рыдала, кающеся, безстыдно порицая себя. В обедню за мною в церковь вышла, и нападе на нее бес, во время переноса, учала кричать и вопить, собакою лаять, и козою блекотать, и кукушкою куковать; аз же сжалився над ней, покиня херувимскую песнь, взявши от престола крест, и на крылос взошел, закричал: “Запрещаю ты, именем Господним, полно тебе, бес, мучить ее!” — Бес же изыде из нея, и бысть здрава душею и телом, со мною и на Русь выехала. И как меня стригли, в том году страдала с детьми моими от Павла митрополита на патриархов дворе, веры ради и правости закона. Довольно волочили и мучили бе” {Лет. Р. Лит., 1859, VI, 170.}.
III.
На рубеже московской Руси, создавшей кликуш, и новой Руси, стоит истинная дочь своего времени, царица Софья, окруженная кликушами. Сохранилось предание, что Мстиславский, чтоб утвердить Софью на престоле, уговорил обещаниями нескольких кликуш, а в числе их и одну знатнаго отца дочь, вклепать на себя беснование, и когда она закликала в Успенском соборе, то Софья стала молиться пред Владимирской, и по молитве её дьявол вышел из кликуши {Тат. Геогр. и Ист. Лекс. III, 212.}.
Далее рассказывается, по словам самовидца, Ис. Мих. Головина, что Софья долго содержала на жалованьи многих таких кликуш, и накануне выезда своего в Девичий монастырь, одну или двух из них повелевала приводить к себе, и наставляла, как им поступать во время её проезда мимо их; потом кликуш вывозили на Девичье-Поле, и полагали при дороге к монастырю, и Софья, проезжая мимо, силою молитвы исцеляла беснующихся. В это же время, дворянка Кутузова, имевшая дом в Москве, близ Петровского монастыря, пользуясь легковерием народа, ославила бывший у неё образ Богоматери, и, чтоб более уверить в том народ, содержала у себя нескольких подобных плутовок (?), т. е. кликуш, из которых, пред образом, молитвами и заклинаниями своими изгоняла мнимых нечистых духов. Петр, узнав про это, повелел всех сих мнимо бесноватых, при собрании народном у дома Кутузовой, наказать плетьми {И. Гол. Анекд., касающ. до госуд. И. Петра Вел. М. 1793, II.}.
В слове шутовка, которым несчастная кликуша окрещена вместо Софьи или Кутузовой, сказался вполне взгляд XVIII-го в. на кликуш. По мнению его, это были подлые бабы-обманщицы, выходившия из подлаго народа. “Между множеством обманов, говорит издатель приведенных сейчас разсказов, не последнее было притворное беснование, вводимое на себя подлыми бабами и девками, которыя у нас известны под именем кликуш”.
Ошеломленный передрягами, закончившими московскую Русь, народ бежал в пустыни северного поморья и населял их, основывая скиты и пустыни. В Выговской пустыни, в течении нескольких лет, случались частые зябели, хлеб не поспевал, и сделался голод. Пустынники секли ржаную солому, толкли ее в муку, и из соломенной муки пекли хлебы, но хлебы в куче не держались, помелом из печи пахали влостяжныя бураки и коробки, и такой-то хлеб ели. В это-то страшное время, нравственные страдания замученных и суеверных разразились кликушеством.
Выговский летописец рассказывает, что “матери, вследствие бесовского научения, начали детей своих тайно кормить без благословения, и хлеб красти, и того ради бысть на них попущение Божие, приим диавол область, нача тех мучити и на время церковнаго пения в часовне, и по обеде, и чиниша мятеж тем велий, биша бо их о землю, а бывше крик от того неподобен, неподобными бо гласы кричаху….” {Филип. Ист. Выгов. г. Пуст.}.
Те же суеверия, и те же жестокие нравственныя страдания женщины, идя об-руку, творили кликуш по всем концам государству.
В 1715 г., великий государь указал: “ежели где явятся мужеска и женска пола кликуши, то, сих имая, приводить в приказы, и розыскивать (пытать пыткой), для того, что в прошлом 1714 г., мая 7 и 8, в церкви св. Исаакие Далматского, во время св. литургии, плотничья жена, Варвара Логинова, кричала, будто испорчена, а на допросе (под пыткой) сказала, что она не испорчена, а кричала притворством, для того, чтоб отмстить плотнику Григорью, который бил её деверя. После этой драки она кричала дома по дважды и по трижды, а потом начала кричать и по церквам {П. С. З. 2906.}.
По поводу кликуш, которыя кликали у Исаакие, великий государь публиковал указы, и от того времени, писал Татищев, так оное пресеклось, что уже нигде таких дьяволов не осталось {Анек., 23.}. Но дьяволы не слыхали разглагольствий историка, и продолжали по прежнему выть и кричать: их плодило теперь развивавшееся крепостное право.
В 1716 г., строжайше велено было — от архиереев, при посвящении их, брать обещание: “притворных, беснующих, в колтунах, босых и в рубашках ходящих, не точию наказывать, но и гражданскому суду отсылать” {П. С. З., 2986.}. В 1718 г., в Рождественском девичьем монастыре (у Сретенских ворот), накануне храмового праздника, в церкви, перед выносом евангелия, закликала кликуша. Казначея монастыря велела выбросить ее за монастырские ворота, но за неё заступилась монахиня Досифея, и взяла ее в свою келью. Кликуша называлась Марьей Босой. Тому было лет тридцать, идучи от заутрени, она почувствовала скорбь и исступление ума.
После того, ее брали по неправому извету в Преображенский приказ, сослали в вологодский Горицкий монастырь nods началя, где она прожила три года, и затем бежала. К Марье-Босой, оставшейся жить у Доснееи, через год присоединилась другая кликуша, Пелагея Ефимова, и старица Евираксия. Все эти кликуши были в то же время и раскольницами.
Летом, 1720 г., Марья-Босая отправилась на богомолье в Воскресенский монастырь, и оттуда в село Козмодемьяновское, где жил кн. Мещерский. Князь встретил кликуш радушно, и привел их в свою молельню; три раза ударил в стеклянный колокол, висевший среди молельни, и начал служить утреню.
Первая застонала Ирина верижница. Ее корчило, вскинуло вверх и ударило о земь: невидимая сила приподнимала ее и била. Подойдя к кликуше, князь грозно взглянул на ней, и замахнулся на неё четками,– она закричала еще громче; князь ударил ее четками по голове, по плечам, по груди, приговаривая при всяком ударе: “изыди, нечистый дух, изыди!” Спустя год, все эти кликуши, по доносу, попали в тайную канцелярию, были подвергнуты пыткам, и потом разосланы по монастырям в тюрьмы {Есип. Раск. дела, II, 189.}.
В августе того же 1720 г., вице-губернатор Воейков выслал из Москвы в Петербург трех кликуш, дочь харчевника, Авдотью Яковлеву, тихвинской сущевской богадельни слепую девку Арину Иванову, и мещанской слободы купеческую жену Авдотью Акимову. Все они кликали по разным московским церквам и монастырям, и в том кликаньи взяты под караул. Привели их в губернскую канцелярию и стали разспрашивать. Акимова показала, что она точно в большом Успенском соборе кричала нелепым голосом, лаяла собакою.
Авдотья Яковлева показала, что кликала в храме Положения ризы Богородицы, идеже лежат мощи Иоанна Блаженнаго, да у Козьмы и Демьяна в Нижицх Садовниках. Слепая девка Иванова каялась, что кликала по разным церквам, и что скорбь сия слывет тихая и родимец. Кликуш стали пытать. По нескольку раз всех вздергивали на дыбу, вывертывали им руки, били их кнутом, и потом Яковлеву освободили, а остальных сослали на прядильный двор {Свет., 1861, IV, 24.}.
Духовный регламент, изданный в 1721 г., наказывал епископу смотреть о кликушах (стр. 22 по 1 изд.); епископ, посещавший епархию, обязан был спрашивать, не обретаются-ли где кликуши {Стр. 38.}. Кликуши обретались по всем городам целыми стаями.
В 1729 году, сотский и десятский юромской волости, препровождая в мезенскую канцелярию скованного икотника Салмина, похвалявшегося над многими людьми недобрым делом, писали следующее: “В нынешнем 1729 году сего февраля нижеписаннаго числа в нашей юромской волости явилось многое число женска полу людей в икоте; в том числе в бугаевской деревне на Олисаве, Григорьевой дочери, а Василья Кукина жене, и оная Олисава говорит икотою, и называет батюшкам тояж волости Никифора Кирилова Салмина: “Он на меня напустил икоту в Верхнеконском ручье, у Чюшева бани, а в то время он ехал с сыном.”
Да оная же Олисава говорит икотою, что-де он-же Никифор икоту напустил на Прокопья Чубарева, на жену его Феклу, Васильеву дочь, да на Матвея Меншикова, на жену его Феклу, Григорьеву дочь, да на Феофана Удина, на жену его Евлампию, икоту-ж с грыжею, и вышеписанных Олисава называет сестрицами своими, что-де у них у всех один батюшко, Никифор Салмин. Да оная-ж Олисава говорит, что я по братчине, в доме у Ермолы Ларюкова, оной же Никифор икоты напустил на Анфима Глотова, да на Деяна Салмина, и по горкам икот многое число, сказывает, есть насажено, и многия после того икоты заговорят; и сказывает оная Олисава, и на Иване Парыгине есть-де икота, весьма тяжко, болезненно мучит безпрестанно; — жена Чубарева в своем доме связана, и кричит всячески по обычаю, и онаго Никифора имать и вязать и вельми его искать не велит.
И вышеписаннаго Салмина сыскали в Защеньской деревне, и свели в дом его свой, и отдали за десятских за мирской караул, и связали, и говорил оной Никифор, что-де вы меня вяжите, и меня де вязки держать не будут, и в вязках оной Никифор опростался, и ножем сам себя по горлу резал, а у караульщиков у десятских руки в кровь подрезал, а сам говорит: “высеките и меня спустите, а на муку меня на слободу не возите, там мне смерть будет”.
Да оная же Олисава говорила икотою, батюшко-де мой Никифор Кирилов ходит в Кокоры, и велит матушку мою заморить, чтоб икота не говорила, а икота говорит: “меня де не заморишь, разве-де матушку мою заморишь”; а батюшко мой ныне каетця, не так было сделать, да пособить и сам не может; а я при батюшке говорить не могу про батюшку, понеже горло завязывает и затыкает.”
Никифора заковали в кандалы, и выслали за караулом в мезенскую канцелярию, для обявления воеводе Тимашеву. В тоже время священники, выборные и мирские люди юромскои волости, послали новое донесение, что невестка священника Феодора, Агриппина, которая имеет за собою икотную тяжкую напущенную болезнь, батюшкам называет другого икотника Осипа Салмина, Кириллова брата, а крестьянская жена Евдокие Окулова называет своею матушкою Софью Сергееву, жену Никифора Салмина, понеже оная Софья икоту напускать умеет; — девочка Татьяна Салмина говорила: “Пришла она в великий ноет на первой недели в дом к Осипу Салмину по дерево, на котором правят скотинные сырые тяжи, и оная Татьяна говорила; “где-де Давыдко? Надобно-де отцу моему тюневое дерево”. И он Осип в то время ее бранил всячески, и проикал на ней изо рта своего водою, а после того и достальную остаточную воду вылила на ней на отмашь, и с того времени у ней девки появилась напущенная от него Осина болезнь”.
Далее икотницы разсказывали, что еще намётано и насажено икотных болезней по улицам и по дорогам “в каждых местех, тако-ж и по деревням и по пряслам многое число”. А поэтому челобитчики и просили: “дабы е. и. в. указом и по соборному уложению оным икотникам Салминым, и Никифора жене Софии, повелено было указ учинить, чего они достойны, понеже оные икотники явились к нам нижеименованным и по всему миру страшнее и злее воров и разбойников, которые мужеска и женска полу людей изгубили уже 74 человека”. Обвиненные Салмины посажены были в тюрьму; но, пользуясь темнотою ночи, бежали, и не были отысканы.
В следующем 1730 году, по словам икотницы-говорухи, обвинены были в икотном деле новые лица юромской-же волости, и также отосланы на Мезень. В том-же году вновь заболело икотою 158 человек, следовательно всего с прежними больных икотою считалось 232 человека. Между ними: замужних женщин 116, вдов 5, малолетних и взрослых девушек 26, женатых мужчин и мальчиков 84 {Дело Арх. губ. канц. No 623.}.
Тоже было и по другим городам всей северо-восточной России. “Может-де понятно быть — говорит указ 1737 года — какие в прошедших летах являлись кликуши, и что против них изданы указы, да и в Духовном регламенте о них велено было смотреть епископам, которые должны были дважды в год доносить начальству, все-ли у них добре; но если бы они известили, что все добре, а между тем оказались бы суеверия, то епископа звать в суд и подвергать наказанию.
Но ныне её ими. велич. сомнение имеет, едва-ли те указы и регламент надежным образом исполняются, ибо здесь известно учинилось, что в Москве являются по церквам и монастырям кликуши, которым в той притворной шалости свобода дается, а сверх того над ними и молитвы отправляются. А потому е. и. в. рассудила духовному синоду наикрепчайше подтвердить о предупреждении таких суеверий, и если являются где кликуши и притворноюродцы и босые, также и с колтунами, и прочее, то об них узнавать и доносить архиереям, а архиереи и прочие власти должны без всякого отлагательства отсылать этих людей в светские команды, а которые не донесут, извергать сана непременно {П. С. З. 7,490.}”.
Итак, вся ответственность за кликуш возлагалась на синод и духовенство; но в 1765 году синод передавал эту ответственность сенату, и просил у него распоряжений о неослабном наблюдении за кликушами. В 1762 году кликуши появляются в Ростове; в 1769 году в Переяславле-Залесском {Ib. 11,618.}.
В указе 1766 года мы узнаем, что, кроме прежде присланных в переяславскую провинциальную канцелярию двух женок, выкликавших на ямщикову жену Федору Иванову, в это время в Переяславле-Залесском было десять ямщицких жен, которые в церкви кликали, и за это были высечены плетьми.
Указ 1770 года рассказывает, что в Яренском уезде несколько беспутных девок, притворясь испорченными, выкликали на восемь мужчин и женщин печерской и устненской волостей, называя мужчин батюшками, а женщин матушками. Соседи, услышав о том, собрались и приступили к обвиненным в порче девушек, с угрозами, чтобы признались добровольно, потом пришли сотские, стали сечь их и мучить.
И сии, совсем невинные, не стерпя побой, а притом опасаясь не только горшаго себе жребия, но и самой пытки в городе, которою им угрожали, обявили себя чародеями. Не смотря на признание, они все-таки представлены были в город, и там под плетьми были допрашиваемы, и, убоясь от разноречия конечной себе гибели, прежния свои показания подтвердили. Дело об них сначала производилось в яренской воеводской канцелярии, а потом перешло в великоустюжскую духовную консисторию, и оба эти судилища обвинили судимых крестьян в чародействе и посредством онаго в порче людей. Дело дошло до сената.
С сожалением выслушав это дело, сенат нашел
1) что подсудимые были подвергнуты напрасному истязанию, ибо их признание в чародействе было вынуждено плетьми и страхом.
2) Невежество судей, которые поверили чудовищному народному преданию, яко-бы порча людей производится посредством пущаемых на ветер, даваемых яко-бы от диавола, червяков, и что оные на ветер пущаемые червяки входят в тело тех, которые из двора выходили, не помолясь Богу, и не проговоря Иисусовой молитвы (молитва эта приведена выше).
3) Дьявольские червяки, присланные за казенною печатью (!), оказались обыкновенными мухами, которых одна из подсудимых наловила и высушила, чтобы удовлетворить судей, а себя избавить от истязания.
Поэтому сенат определил: обвиненных отпустить, воеводу отрешить, сотских и десятских наказать батожьем, а кликуш высечь плетьми. Положено-ли было какое наказание на духовную консисторию, того из указа не видно {П. С. 3, 13497.}.
Но в 1774 году снова приказывали сотским и десятским наблюдать, чтоб в селениях не были терпимы кликуши и волшебники {Ib. 14221, 2.}.
В 1785 году Вениамин, епископ архангельский и холмогорский, доносил в архангельское наместническое правление, что, вследствие указа 1737 года, доставлена священниками из пинегского округа ведомость о кликушах, коих оказалось 19-ть человек, и под их именами подписано, что именно и как кричат, и кликушество свое производят.
“Оныя именованныя женщины кричат необычно во время хождения со крестом, и со святыми водами, а наипаче во время каждения, и в прочия времена, когда оныя кликуши начнут мучить, иногда иныя бывают без памяти, и ударяют сами себя, и за волосы терзают, и сквернословятся всячески.”
Этот рапорт священников доставлен был синоду, с уведомлением, что и в других приходах в том же пинегском и мезенском округах имеются кликуши.
Синод на это донесение отвечал, “что как по высочайшему о губерниях 1775 года ноября 7-го дня учреждению, 399 статьи, таковые дела относятся к рассмотрению совестного суда, то, на основании сего, и сообщить из консистории в архангельское наместническое правление о поступлении с ними по законам. Но, передавая это дело к наместнику, Вениамин прибавлял, что он много рассуждал о кликушах, и оказалось, что “сие кликушество есть икота, тако-ж и стрелы есть не колдовство”, но натуральная болезнь, и происходит не от воды-ли, в самом деле нечистой, и производящей в человеке червя? И потому не подлежит-ли сим людям, икотою и стрелами страждущим, изобрев истинную причину, подать прежде средств к избежанию и излечению тех болезней, нежели издать их, как преступников {Пам. кн. Арх. губ. 1867 г. 83–4.}.”
Может быть только и был один Вениамин, который так думал, à потому и наступивший ХИХ-й век продолжал плодить кликуш по прежнему. К началу этого века относится одно подробнейшее из всех дошедших до нас описаний кликуш. Мы не раз встречали кликуш, живших тогда среди раскольников, и являвшихся защитницами раскола, его пророчицами; теперь же, среди православного населения, кликуши являются врагами раскола, существами, призванными на посрамление раскольников. Воскресенского горицкого девичьего монастыря игуменья Маврикие доносила, от 3-го октября 1815 года, благочинному отцу игумену Феофану о совершившемся в её монастыре исцелении послушницы Матроны.
Из донесения видно, чтоб монастыре жили две порченные: жена штатного служителя Ксения, мучимая бесом, и послушница Матрона из Череповца, порченая. Для Ксении, по приказанию игуменьи, муж её принес земли из монастырской часовни. Только-что он вошел с землею, больная точно кем была сброшена на пол, и говорила, что она лежала на могилах. Как только заговорили, что ей надобно жить в монастыре, она вдруг укусила у себя руки до крови, и начала лаять по собачьи, и кричать: спет, не пойду! на смерть дано”! Монахини твердят ей: “да возьмут, будешь жить”. Она: “нет, нет”! На другой день Ксения кричала в херувимскую. На третий день пошли все в часовню служить панихиду, и когда дьякон стал читать о прощении грехов, Матрона вскрикнула: “чего ужь! и так всё святыя”! Ксении стали подносить кутью, и эта закричала, и едва как пропустить могла, а Матрона, лежа на полу, стала кричать: “прославятся преподобныя, прославятся! Улияния, Улия, Анна, Анна”!– “На посрамление раскольников! Прославятся Анна и Улия”!
Монахини допрашивают: “да ктожь оне были”? Она отвечает: “послушницы, послушницы”! Монахини на коленях со слезами просят Бога, чтоб им было извещение (от дьявола?), а Матрона, кружась, стеная и визжа, рассказывает, что это были утопшие, а утопил их царь Иван Грозный, и положены они, одна под полом, а другая подал, под дверьми, и что на этом месте церковь будет во имя Святыя Троицы, и много будет исцелений, и не этакая обитель будет, а большая, большая. Одна из монахинь спрашивает ее: “Парасковию перестанет ли враг на меня смущать”? Она отвечает: “дура, безе этого обитель не стоит”!
Далее, вынуждаемая допросами монахинь, кликуша разказывает, что преподобных звали, рождественскую Улией, а Никольскую Анной, что потоплены мая в последнее число, явились на третий день, когда принесло их с перевозу, в руках у них горели свечи; Улия 25-ти лет, из-черна, волосы долгие; у Анны, 30-ти лет, волосы побелее и короче; обе белицы, скончались 200 лет назад, а потоплены были Грозным за то, что не отдали ему подобающей чести, — штатный подвел! Обеих кликуш оставляют на ночь в часовне. Матрона признается, что у ней обещание было каждый день служить молебен с акафистом, а она маленький отслужила.
На четвертый день за обедней, ее ломает; пять человек несут ее в часовню, а она бьется, и, отвечая на вопросы, дает новыя свидетельства об открытии мощей. На пятый день монахини стыдят диавола, а она все кричит, да рвет волосы, и в такое содрогание приводит всех, что диакон от слез не может говорить эктению, а крылосские иныя петь не в силах. Кормят ее антидором, поят и кропят святой водой, несут опять в часовню: а у ней страшно разстворяется рот, она харкает, как будто понуждаемая к рвоте, дважды плюет, и, прибавляет донесение, видели многия на подобие пара к полу изо рта вышедший дымок (т. е. дьявола), и затем кликуша исцелела {Маяк 1846, No 22.}.
В 1815 г. в Поморьи, одного крестьянина за напускание икот наказывают 55-ю ударами кнута, и отдают церковному публичному покаянию {Пам. кн. Арх. губ. 1864, 87.}. Из сведений, собранных в истории министерства внутренних дел видно, что в 1826 г., в Орловской губ. 33 человека обоего пола, одержимые истерическими припадками, рвали на себе в безпамятстве платье, кричати с плачем и делали усиленныя движения. Местный врач приписывал эти припадки купанью в реке, в которую нанесено было ветром много извести, и известь, входя при купаньи во всасывающие сосуды, производила сильную боль; но медицинский совет отверг эту причину {Стр. 104.}.
В 1827 г., в одной деревне Рязанской губ., открыто 60 человек кликуш, из которых многия страдали 10, 15 и 20 лет. Член местной управы признал припадки эти притворными {Стр. 161.}.
В 1843 году появились кликуши в Подольском уезде Московской губ. Министерство, считая беснование кликуш притворством и обманом, предписало принимать против них полицейские меры, подвергая их негласно легкому телесному наказанию, или содержанию непродолжительное время под стражею {Стр. 101.}. К истории кликуш 40-х годов историк вынужден отнести издававшийся тогда Маяк, журнал современнаго просвещения, в духе русской народности.
Журнал этот, собрав около себя все, что только было нечистаго, таившагося в известных слоях русского общества, защищал западный XV-й век, сжигавший ведьм, которыя, по его словам, имели преступное сообщение с духами {Кн. XXXV, V, 68.}, учил, “что есть злые люди, которые, предавши себя сатане, могут причинять людям ужасныя бедствия, — могут портит людей”, и что “удивительно ли, что живая непоколебимая вера наших простолюдинов, делая их крепкими со стороны нравственной, заставляет искусителя преимущественно обращать внимание на их физическую сторону” {Кн. XXXI, III, 22–26.}; что “при разрозненности фактов, проявляемых бесами, достаточно одной самой пошлой, но ловкой насмешки, чтоб ею многих отвратить от справедливой веры в бытие бесов, а чрез то и от веры в Бога” {Кн. XXXV, V, 84.}; и что, наконец, “слуги и советники князя сатаны, мыслители и поэты, право стоят всякого колдуна” {Кн. XXXI, III, 25.}.
Наследником и проповедником подобных учений явился в 50-х годах новый журнал, Домашняя Беседа, наживший, как говорят, большия деньги за разсказ о бесах и кликушах. Оба эти журнала радостно вносили на свои страницы целыя ряды известий о кликушах 1840–1860 годов, о кликушах, знаменующих яко-бы продолжающееся еще спасение человека.
12 апреля 1861 г. однодворцы букреевского хутора с старостой подали в павлоградский земский суд объявление, что у них в хуторе, на людях, с недавнего времени появилась болезнь, от которой заболевающие падают без чувств на землю, хохочут, плачут, лают по собачьи, кукукают по птичьи, и они просили сделать распоряжение об открытии причин болезни, и тем успокоить их, ибо они подозревают в порче людей проживающую в их хуторе женщину Федосью Букрееву. Объявление, вместо неграмотных однодворцев, подписал духовный их отец, священник Венедикт Донцов. Началось следствие, и, по требованию екатеринославской уголовной палаты, врачебная управа дала следующее заключение:
1) Припадки, замеченные в больных, называемых кликушами, есть следствие истерической болезни.
2) Подвергаются истерике женщины полнокровные, страстные, нервного темперамента, к чему способствует также наследственное расположение от матери, и что взгляд на больных истерических возбуждает и в других здоровых женщинах приступ истерических припадков.
Екатеринославская уголовная палата, в качестве совестного суда, определила: “все обвиненные подлежат не наказанию за свои заблуждения, а надлежащему вразумлению, могущему рассеять эти заблуждения.” Можно было думать, что это были последния известия о кликушах,– но, в Уложении о наказаниях оставалась еще 937 ст., и вот, на основании ея, совершается теперь нечто неслыханное со времен Петра: кликуш судят в залах новаго суда! К ужасу нашему, мы встречаем здесь волостною старшину, который, одержимый яростью преследования пороков, тащит кликуш в полицию,– видим врачей, которые раздевают и осматривают этих баб, и приходят к тому, что они находятся в нормальном положении, и не больше ни меньше, как обманщицы, и затем товарищ прокурора доказывает, что эти бабы злонамеренныя, и суд, обвинив их виновными в злостном обмане, присуждает к заключению в смирительном доме… Вот это дикое дело, как будто вновь вышедшее из могил XVI–XVII веков!…. Так как изложение этого дела есть исторический документ, обясняющий уровень понятий нашего времени, то мы и приведем из него извлечения. В No 100 газеты “Москва” помещено следующее описание заседания окружнаго суда.
31-го июля, в московском окружном суде, рассматривалось дело о кликушах, привлекшее в зал заседания многочисленную публику. Приступив к рассмотрению этого дела, суд не мог продолжать заседание, так как с одною из подсудимых, Ириной Васильевой, сделался припадок кликушества, и она удалена была из залы заседания до тех пор, пока успокоилась, после чего прерванное заседание продолжалось вновь.
Сущность обвинительного акта заключается в следующем: 19-го мая 1867 года, астафьевский волостной старшина донес подольскому уездному полицейскому управлению, что в деревне Бяконтовой, Подольского уезда, появились так называемые кликуши из крестьянок той деревни: Ирина Васильева, Дарья Федорова, Федосья Федорова и деревни Сыровой Матрена Уарова, которые во время припадков указывают, что их испортил односельный крестьянин Родион Алексеев, и этим наводят страх на всех крестьян деревни Бяконтовой.
Обвиняемые при дознании и предварительном следствии обяснили, что оне уверены, что их испортил Родион Алексеев, потому, что когда они увидят его, или он находится вблизи их, то с ними делается дурно и они начинают кричать: “Родька проклятый, мучитель”! Дарья Федорова показала, что ей снился сон, будто кто-то говорил ей: “надо выгнать из селения Родиона Алексеева, потом принести из села Стрелкова икону чудотворца Николая, отслужить ему с водосвятием молебен, обойти с иконами вокруг деревни, а потом всем жителям деревни Бяконтовой, вместе с детьми, выкупаться в реке, тогда все нечистое в деревне прекратится”.
По словам Матрены Уаровой, ей представляются черти, когда она увидит Родиона Алексеева, который один раз на дороге выпускал из своего рта чертей, и черти заграждали ей дорогу. Обвиняемыя с Алексеевым никогда в ссоре не были. Припадки бывают с ними не произвольно и не из притворства. Два врача, свидетельствовавшие обвиняемых, не нашли в их организмах таких болезненных уклонений, с которыми можно было бы поставить в прямую связь те припадки, коими будто бы они страдают; врачи признали припадки эти притворными.
На основании сего товарищ прокурора обвинял подсудимых в кликушестве, — в преступлении, предусмотренном 937 ст. улож. о нак.
Ответ подсудимых на вопрос председателя о виновности их был: “мы сами не знаем, что над нами случается.”
По окончании прений, суд постановил четыре одинаковых вопроса: виновна ли подсудимая, называемая кликушей, в том, что сделала, с целью злостного обмана, извет на крестьянина Родиона Алексеева, будто бы он, посредством чародейства, причинил ей, Васильевой, зло?
После непродолжительного совещания, суд объявил следующую резолюцию: подсудимых, называемых кликушами, Ирину Васильеву, 50 лет, Дарью Федорову, 49 лет, Федосью Федорову, 27 лет, и Матрену Уарову, 25 лет, признав виновными в том, что сделали, с целью злостного обмана, извет на крестьянина Григория Алексеева, будто бы он, посредством чародейства, причинил им зло, на основ. 135 и 937 ст. ул. о нак., заключить в смирительный дом на два месяца.
В настоящие минуты, переживаемые русским народом, кликушество распространено в России следующим образом. В Малороссии его нет, его и не знают, и если оно является там, напр. в Киеве, то заносное с северо-востока. Так в Курске, в 9-ю пятницу приводят множество кликуш, которые кричат неистовыми голосами {Авдеева, Зап. 65.}.
Тоже в Воронеже, в праздник св. Митрофания. Затем по всему северо-востоку кликуш встретишь во всех монастырях и церквах, где есть особенная святыня, мощи, или чудотворная икона. Порченых множество в Тверской губ., в уездах Колязинском, Старицком, Ржевском и Весьегонском, а также в некоторых уездах губерний Ярославской и Владимирской {Новг. губ. вед. 1861, 6.}.
Наконец, женское население громадного пространства земли, прилегающей к северному Поморью, почти все заражено икотой {Харит. Врачев. 17. Этн. Оч. Чердыни, 50.}.
— Отчего ты такой бледный, хозяин? спрашивают у крестьянина на Мезени.
— Икота долит.
— И у вас она водится, как на Пинеге?
— В каком месте злого человека нету, сам разсуди! Нагонит он на тебя скорбь какую, и ведайся с ней, и долит она тебя и мучает. Вот подойдет она к сердечушку-то, и начнет глодать его, что и свет-от в глазах помутится. Ругаешься на ту пору самыми негодными словами, и всякими звериными голосами заговорит в тебе нечистой….
В избе слышится, то лай собаки, то плач грудного младенца, то густой хриплый бас, то глубокие, глубокие вздохи, сопровождаемые судорожной сильной икотой — то девка-икотница: сто бесов у ней животы гложут. Возили ее к отцу Андрею, что отчитывает, — не помог. Зовут ее Аннушкой. Аннушка любила Петра, и хорошо им было жить, пока не вмешался в их любовь Борька. Явилась разладица, нравственные страдания, между тем, девку постегали, а милый ушел.
— Девку-то мы постегали. Я уж про это и сказывать не стану, не хорошо. Собрались к ней в избу бабы, стали выть, а того не знают, что Анютке-то все это крепко на руку. Молчит она в углу, трепаная такая, волосьев не прибирает, и сидит под образом….
— Что-де, мол, родненькая наша? больно? Которые, мол, стегали-то? Ты, мол, Аннушка, наплюй, коли сможешь. Ишь дело какое — девку сечь задумали, — это и бабе нейдет. Так на слова-то на эти в горлышке-то у ней, сердобольной, ино крякнуло, что и грудь ходуном начала ходить, заревела, что прыснула, и закликала {Макс. “Год на Севере”, 6, 488 и др.}….
Крестьянин пинежского уезда рассказывал: “В нашей деревне 46 дворов, икота есть почти у всех жонок; у двух мужиков была и у двух девок, у мальчиков не видали ни у кого. У снохи, у сватьи, у матери, у каждой жонки есть; у меня только сердце заедает, ажно мне тошно, грызмя грызет, териленья нет, как она там грызет его; ходит в руку или в ногу, или в колено и бьется, как рыбка (boule hystérique); сама, как горбышок, синя, захватишь, так и бьется…”
Крестьянин вашкарской волости, находящейся в 4-х верстах от Холмогор, говорил: “Лет 20 тому назад у нас ее (икоты) вовсе не было, а теперь с каждым днем увеличивается: теперь больных в нашей волости 30 человек — перешла от мезенцов {Пам. кн. Арх. губ. 1864. 87–93.}…”
IV.
Что-ж такое кликуша? Покойный Шевырев, внеся кликуш в свою историю русской словесности, объяснял их нравственные пытки приливом религиозного чувства {Св. ниже.}. Другие объясняют их тем, что это обдуманный обман, что женщина, не находя себе веры в грубом обществе, должна завоевывать себе лучшую долю, пугая и суеверного мужа, и суеверное общество {Ив. Некрас. Филол. Зап. 1864, III, 109.}.
Кликуши выходят из крестьянок, только из крестьянок, слишком редко из мещан, и никогда из других сословий. Грубее ли крестьянка другой женщины? Больше ли в ней изуверства, чем, например, в купчихе, или купчихе-раскольнице? Мы думаем, что она менее груба и совсем лишена изуверства (особливо в молодости), и становится кликушей оттого, что она здорова душей и сердцем, оттого, что способна глубоко чувствовать нравственные страдания.
Не в силах будучи перенести нравственные оскорбления, она надламывается, и, среди окружающих ее диких суеверий, становится кликушею. Жить бы ей да жить, да родить здоровых граждан русской земли, а она кличет, а болезнь эта, по свидетельству медицины, отзывается на дальних поколениях {“Истерика матерей с одной стороны переходит на их детей, а с другой, соединяясь с расстройством интеллектуальной сферы, и переходя иногда в тупоумие, передает новой генерации эти психические недостатки.” Моск. Медиц. Газ. 1860. No 25–32.}. Прекрасная перспектива будущего!…
Кликушество поэтому является, прежде всего, выражением нравственных страданий, преследующих здоровую природу русской крестьянки.
Кликушами очень редко бывают старухи, редко девицы, все больше молодые женщины. В свадебных песнях, носящих красноречивое имя, заплачек, постоянно поется о горе, затаенном, глубоко разрывающем душу:
Горе ли ты мое, горе,
Горюшко великое,
Никому ты, мое горе,
Никому не известно,
Призакрыто мое горе
Белой моей грудью,
Запечатано мое горе
Все кровями 1).
1) Перм. Сб. II.
Муж деревенской женщины, если жизнь его надломлена,– это зверь и тиран. Жена терпит от него страшно, — терпит даже от мертваго, если он колдовал. Чуть настанет ночь, он и лезет к ней, пока не приколят его в могиле. Даже те люди, которые лечат от кликушества розгами, и те согласны, что болезнь эта таится в горькой участи женщины. “Иная молодая бабенка — говорят они — живет в совершенном загоне, муж бьет, никто ее в доме не любит, за всякую малость все ее только ругают и колотят, негде бедняжке ни сесть, ни лечь, и она рыдая, рыдая, начинает кликать” {Тул. Г. Вед. 1841, 41, 42.}. Это-то горе, призакрытое грудью, эти-то страданья сердца, высказывались в тех причитаньях или заговорах, которыми женщина думала улучшить свою участь. Здесь вы сыщите заговоры на укрощение гнева родимой матушки, — на укрощение злобных сердец, заговор родимой матушки в наносной тоске, красной девицы от тоски, заговор на остуду между молодцом и девицей, и т. д. Вторая причина кликушества — колдовство, т. е. отрава данная женщине. С упадком социальной жизни народа исковеркались в ней и все лучшия человеческие отношения. Любовь человека к человеку явилась опутанною отвратительным колдовством, совершенным во имя сатаны, почитаемаго, величаемаго почетным именем Сатаны Сатановича. Так в Перми любовь бывает двоякая, сглядная и притягная. Первая — это любовь взаимная, вторая невольная, навязываемая наговорами, от которых молодец или девушка начинают тосковать тоской по сердцу) глухой тоской.
В 1750 году, сержант Тулубьев, желая привлечь к себе дочь разночинки, Ирину Тверитину, жившую в Тюмени, “обрезав, взял хлеба печенаго ломоть, и увел ее с собою одное в баню, и, совокупя к тому хлебу воск, печину, соль, голосов по части, и, обтирая с себя тем хлебом в бане пот таким образом: на-перво с правой руки, а потом с левой ноги, и скоблил с ног своих ножем кожу, и взял с парнаго веника три листа, и снимал тот хлеб в одно место с печиною, воском, солью, волосами, со скобленною с ног кожею, и с парнаго веника листьем, и сделал колобок, и после того в той же бане из нея же женки Ирины таким же образом пот особливым хлебом отирал, и снимал по вышеписанному, — и вышед из бани, на оныя колобки смотря в имевшуюся у него книгу, которую носил при себе сокровенно, неведомо, что шептал, а куды оные с волшебством хлебные колобки употребил, того она, Ирина, не знает {Этн. Сб. VI, 141.}.” В книге он, без сомнения, читал заговор, как приворожит девку, в роде следующего, записаннаго в одной из позднейших рукописей: “истопи баню жарко, и взойди в нее; когда взопреешь, возьми чистую тряпицу, сотри пот, и выжми тряпицу на пряник. Когда станешь пот стирать, тогда глаголи трижды сей заговор: “На море на-киане, на острове на Буяне, стояло древо, на том древе сидело семдесят как одна птица, эти птицы щипали вети, эти вети бросали на землю, эти вети подбирали беси, а приносили к Сатане Сатановичу. “Уж ты, худ бес! И кланяюсь я тебе и покланяюсь, — сослужи ты мне службу, и сделай дружбу: зажги сердце (имрек) по мне (имрек), и зажги все печени и легкое, и все суставы по мне (имрек). Будь мое слово крепко, крепче всех булатов во веки!” Вели пряник сесть {Лет. Русс. Литер. IV. 75.}.” Из дела с.-петербургской канцелярии тайных и розыскных дел видно, что в заговоре на разожжение сердца у девицы обращались “к толстой бабе, к сатаниной угоднице”: “встану не благословясь, пойду не перекрестясь в чистое поле. В чистом поле стоит тернов куст, а в том кусте сидит толстая баба, сатанина угодница. Поклонюсь я тебе, толстой бабе, сатаниной угоднице, и отступлюсь от отца и матери, от роду и племени. Поди, толстая баба, разожги у красной девицы сердце по мне, рабе-имярек” {Пам. кн. Арх. губ. 1864, 17.}. Все это заговоры позднейшие, так сказать выдохшиеся; но чтоб представить себе заговор во всей его колдовской силе, нужно перенестись в XVII–XVIII век, в самый разгар колдовства, и прочесть хоть любовное заклятие, взятое из следственнаго дела 1769 года {Лет. русс. лит. VI, 59–60.}. Подобные заговоры и заклинания, с целию привлечь любовь, называются отсушками; отвлечь от любви — отстудою, отворотом {Гуг. Этн. Оч. Сиб. 70.}. Кроме заклинаний прибегают к силе кореньев и трав, хорошо известных всякому сельскому жителю, а тем паче специалистам этого дела. Для испытания верности жены нужно найти траву, которая называется ряска, ростет кустиками, маленька, синенька, по земле разстилается; нашедши этой травы, положить стебель её жене в головы, и жена все скажет, что бывало, с кем живала, и с кем мыслит, а положи не просто {Харит. Этн. Оч. Черд. 153.}. В другом травнике записано: “есть трава кукуша, ростет по берегам, сама синя; а оная трава в перст, а листочки долгонькие, что язычки, а корень на двое, один муж, а другой жена. Когда муж жену не любит, дай пить женочке, а жена мужа не любит — дай нить мужичку, станет любить женочка. Женочка (корень) смугла, а мужичек (корень) бел {Врачев. Шенкур. уезда, 15.}.” Но вот любовь кое-как сладилась, началась свадьба, и опять впутывается колдовство, и отравляет последние останки человеческого чувства. В селах шенкурского уезда живут нередко по два, по три колдуна в каждом, и все они в равной степени домогаются мест дружки на свадьбах, — мест выгодных, ибо дружка, в продолжении службы своей на свадьбе, сыт, пьян, и, в придачу, наделен всячиной. Колдовство, среди котораго вертится народ, и нравственный разврат колдунов дошли до того, что все три колдуна, услышав про свадьбу, заранее разсчитывают, на чей пай выпадет счастливая, выгодная роль дружки. Вот отправился свадебный поезд, и началась дьявольская борьба между колдуном, провожающим свадьбу, и другими, которые остались без дела: иногда все сойдет хорошо, а в другом случае — испортят свадьбу { Врачев. и забавы Шенк. уезда, 20.}. Сибирские кликуши так и называются порчеными. Портят еще посредством тенет, которыя запекают в пирог, и, при лечении, порча выходит из желудка больной в виде слизистаго, одушевленнаго вещества, которое нужно тотчас сжечь, иначе болезнь воротится. Учатся портить на редьке: почернеет вся редька — значит лекарство действует {Этн. Сб. VI, 130.}. По словам народа, порча производится посредством ветра (на ветер пущают), выемки следа, через подкидывание разных вещей, и от залому. Колдуны делают во ржи заломы (пучки, хитро связанные из нескольких соломин на корню, колосьями внутрь самаго пучка), или закрутни, и от прикосновения к ним женщина поражается болезнью, и умирает в жестоких муках {Тул. Г. Вед. 1861, 41.}. От ужаса, охватывающего женщину при одной мысли о колдовстве, женщина начинает кликать, повидимому, от самых пустых вещей, например, в новгородской губ. “над дверьми ввернуто было петушье перо, а в полу гвоздем были заколочены волосья, уголь и соль {Якут. Пут. письма, 121.}.” Собственно для напускания кликушества существуют особые порчельники. Один крестьянин, напускавший икоту, для привлечения дьявола, держал крест в сапоге под пятой, в течение половины месяца, и приговаривал: “отрекаюсь Бога и животворящего креста, отдаю себя в руки дьяволов”, и к нему являлись дьяволы, требовавшия занятий. В Холмогорах, разсказывал крестьянин, была девка, все лбом глядит, — так она икоту насаживала,– ее выгнали из города {Пам. кн. Арх. губ. 1849, 74–93.}.
Таким образом, источником истерических припадков женщины служат: нравственныя страдания, жестокая жизнь, порча и вера в колдовство. Как исключение, встречаются ханжи-кликуши, которыя кличут притворно, собирая на убожество болезное, и из кликушества делают промысел {Сем. Свет. 1864, 4.}.
Обычные симптомы истерики — зевота во время прекращения приступа — это дьявол выходит вон; во время приступа и вздутие живота — это дьявол мечется в утробе. Кликуша одержима дьяволом, а потому в церкви она не может слышать херувимской, запаха ладану, евангелия, а у раскольников — табаку. Шевырев поэтому думал объяснять кликуш приливом религиознаго чувства. “Во время херувимской, говорит он, каким-то особенным трепетом бьется сердце благочестиваго русского, и здесь надобно искать объяснения тому психологическому явлению, которое известно в нашем простом народе между женщинами под именем кликуш {Ист. Рус. слов. III, 108, 156.}. Кликуша лаит по собачьи, потому что в периоде колдовства собака обратилась в пса, — образ дьявола, и дьявол, сидящий в человеке, только и может, что лаять по собачьи. Одержимая дьяволом, кликуша колдует, говоря от его имени, и его языком, а потому, спрашивая кликушу, обращаются, не к ней, а к нему. Если у мужика что-нибудь пропало, а близко есть кликуша, то он говорит: “надо съездить к кликуше, что она скажет”? Отправляясь к ней, мужик везет ей что-нибудь за работу, и верует всему, что она выкличет. В Архангельской губ., желающий получить предсказание от икотницы, приглашает ее к себе, и старается задобрить ее таким угощением, которое она особенно любит, потом уже начинает ее спрашивать. Тогда с кликушей начинаются муки: глаза расширяются, руки и ноги судорожно вытягиваются, больная рвет на себе волосы, разрывает на себе одежду, и падает на пол; грудь и особенно живот неестественно возвышаются, и сквозь болезненные стоны слышится голос икотницы, делающий предсказания. Затем ее отводят домой, потому что сама она не в силах идти {Карм. кн. для люб. землевед., 316.}.
Природа крайнего севера, располагающая, по словам Кастрена, к нервному состоянию, помогает существованию особаго рода кликуш, называемых икотницами. Причиной истерической икоты бывают: поражение половых органов, неправильность пищеварения, дурная пища, состоящая из гнилой, зловонной рыбы, гнилая болотная почва, а особенно психические явления, происходящия от гнета семейнаго и общественнаго. Сначала больная чувствует сильную головную боль, теряет аппетит, организм её слабеет, икота опускается от головы к сердцу, является болезнь сердца, и спазматическое сокращение брюшной преграды, — она кричит, смеется, плачет. При самом сильном развитии припадка больная лишается языка (немая икота), а только издает глубокие отрывистые звуки; при менее сильной икоте больная говорит (говоруха), но не отвечает на предлагаемые вопросы, и, наконец, третий вид болезни, когда икотница приходит в экстаз и делается способною для предсказаний. Икоту надо потешать, баловать, — иначе она замучает человека. Крестьянин пинежского уезда разсказывал: “к нам сюда ходит молодая жонка, здоровенна хороша, красна да бела, тоже икотница. Она разсказывает: когда чего захочу, вина ли, изюму ли, или там чего, то сейчас покупаю; наемся и отпустит (икота), и хорошо, а как не потешу (икоту), не куплю, то все волосы оборву у себя и руки сломаю”.– “Икота ребенка в брюхе седат, — вот те Христос! седат; довольно ребят заедают. Одна жонка ее не правила, не тешила, чего захочет, не покупала, так она у робенка уши да затылок, да пальцы у рук села”.– “Сватья Марья, старушонка, не любит парня чорнаго, гоняется за ним, палку возьмет и побежит; додразнят до того, что она упадет, да ночнет сама на себе волосы драть, да кричать; раздует всю, шея раздуется, сама покраснеет, жильё напрягется”.– “Мужики узнают, чего не любят икоты, и нарочно дразнят. У сватьи, — парня не любит, у невестки — табаку; где курят табак, она зайдет и упадет, и закричит; или когда чего захочет, повалится и ревет: дай да и только”.– “Никакого стыда в ту-пору жонка не имеет: матюгается, изорвет все платье, рубаху — какая же бы неволя притворяться”!– У меня мать усю раздует, по полу лежит сутки, как мертва, даже головы не поднимет, язык захватит, зажмет горло. Мы не по-однажды по матери плакали: как мертва лежит; с молодых лет у ней две насажено; первая вина не пила, все сладости ела, а вторая вино стала пить; матка другое сто живет, а все болет; на девках у нас было на двух; одна девка так и осталась девкою, а сватали: “куда пойду с этим нездоровьем чужого веку заедать” {Пам. кн. Арх. губ. 1864, 87–193.}. Мужчины-икотники встречаются не в одном Поморьи, а в Тверской губ., в Иркутске, и т. д. {Маяк, XXXV, V, 78.}.
Чем же лечат кликуш? Лечение от кликушества и икоты выходит из того же самаго колдовства, которое создало кликушу. Известно, что еще в арийскую эпоху индо-европейского племени священная песнь, гимн (mantra), или молитва, перешла уже в заклятие и заговор, и олицетворение молитвы (gàyatri) заступило место Индры, и подобно ему поражало демонов. С этой ранней поры заговор, слово, получают возможность распоряжаться нечистою силою, возбуждать любовь и ненависть, насылать болезни, и исцелять от них. Такой колдовской смысл имеет и отчитыванье кликуш. В Орловской губ., для изгнания из кликуши нечистаго духа обыкновенно нанимают какого-нибудь старика-грамотея, который и должен читать над больной по зарям различныя молитвы. Нанятый старик является в дом, становится перед божницею, очерчивает вокруг себя углем три раза, чтоб за эту черту не перешол нечистый, и начинает отчитывать, растягивая слова. В других местах отчитывают по монастырям, или монахов приглашают на дом. Доктор Любимов разсказывал о столетней старухе, раскольнице безпоповщинской секты, которая, вместе с своими дочерьми, отчитывала кликуш в течении 20-ти лет {М. Мед. Газ. 1860, No 25–32.}. Вместе с молитвами употребляются особые заговоры от кликуши: “На алионской горе и на абрааминской горе пречистая владычица мать Богородица, как породила Христа единаго Господа — при том деле не было ни колдуна, ни еретницы, ни с мужеского полу, ни с женского полу, ни с ребячаго полу, и ни из девичьего,– не испортить и не сглазить, ни черицу, ни ченцу, ни попу, ни дьячку, ни великому грамотнику. Огради его, Господи, силою честнаго креста, рожденнаго, молитвеннаго, крещенаго, исповеданнаго, причащанаго, венчаннаго (если женат) раба божия имярек” {Пам. Стар. Рус. Лит. III, 168.}. Иногда прибегают к силе трав, именно в траве “называемой белой, похожей на стебль лебеды, а под осень и внизу на земле листья зеленыя, а сверх беловатыя, а вкус у корня похож на инбирь, а когда во рту подержишь подоле, и будет сладок” {Этн. Сб. II, 131.}. Путаясь в безвыходном положении при появлении кликуши, и не зная чем помочь, в Вятской губ., во время пароксизма, надевают на больную хомут с потной лошади {Совр. 1856, XI, см. 8.}. Между тем, собственно есть одно только лекарство — это поднятие низко упавшаго уровня народной жизни, ведущее за собой просвещение и всеобщее благосостояние.
И. Прыжов.
“Вестник Европы”, No 10, 1868