Николай Александрович Соловьёв-Несмелов
Нянины сказки, 1917.
Расти бы ей, радоваться, да чужая глупость помешала.
(Лесная правда — людская сказка).
Пришла весна с певуньями-птицами с цветами лазоревыми.
Пришла она хорошая, светлая, радостная, пришла и всем улыбнулась тепло, ласково. Села, деревни ожили; распахнулись в домах окна, двери настежь. Проснулось солнце рано и брызнуло золотом; в селе Хрущевке затрубил рожок; вышли овцы, козы, лошади, коровы к старому Савельичу на площадь, и потянулось стадо за село, к лесу.
Прошел час, другой и третий. Солнце поднялось высоко и залило теплыми лучами зеленый луг, зеленый лес, зеленые поля.
На лужайке, вблизи леса, бродили коровы, овцы, лошади, козы.
Старый Савельич с подпаском Прошей сидели под раскидистым дубом, в прохладной тени. Савельич и Проша молча жевали ржаной хлеб, молча запивали его ключевой водой из деревянной чашки.
Кругом была тишь, был покой, было довольство.
Коровы, лошади, овцы, козы пестрели белыми, темными, серыми, желтыми точками в луговине. Все стадо, не поднимая головы, не спеша, щипало сочную траву.
У лесной опушки, выпятив грудь и позвякивая колокольчиком, гордо выступал, шаг за шагом, бородатый козел,– он ходил впереди стада. Козел был сыт, его не тянуло к траве, и он разгуливал; колокольчик тихо звучал у него на груди,– козел любил эту музыку; казалось, и теперь ни лес, ни кусты, ни насмешливое щекотанье двух сорок не манили его к себе,– нет, в лесу он знал все тропинки, болтовня сорок ему была непонятна,– ему просто хотелось снова и снова послушать тихую песню и знакомую, но всегда приятную–песню приятного колокольчика; колокольчик точно говорит: “Вот так мы! Вот так мы!”
И козел так был увлечен этим соблазнительным говором, что не мог остановиться на одном месте; ему казалось, под заманчивую песню колокольчиков, что пора уже оставить это место, пора итти дальше,– глупо гнуть шею к земле и целое утро щипать траву–пора пройтись и показать себя всем этим дубам, березам, кленам, птицам, птичкам: “Вот так мы! Вот так мы!”
Он шел и не замечал, что за ним тащился шаг за шагом баран, а в стороне, закинув голову, хвост трубой, прыскал веселый жеребенок-стригун. Он был рад, счастлив: рад ласковому солнцу, лесу, лугу, обществу коров, старых лошадей, старому Савельичу и подростку Проше.
Жеребенок уж подбегал к раскидистому дубу полакомиться кусочком ржаного хлеба с солью, который дал ему Проша, лизнул уже Прошу в щеку, в ухо и, счастливый, ударился от раскидистого дуба, подлетел к козлу и, заигрывая с ним, протянул над его ухом: “И-и-и!” точно сказал: “Будь весел, седой!..”
Козел обиделся, замотал рогатой головой и цап барана рожищами в бок! Баран упал на передния ноги. Жеребенок остановился между ними, протянул снова “и-и-и!” точно сказал: “Как это глупо, седой!” Козел еще пуще рассердился, в сердце у него закипело недоброе, он опустил голову и приготовился к нападению.
Баран поднялся, затряс головой, дико проблеял: “Бэ-бэ-э! Месть, месть!” круто повернул и — откуда у него взялась такая прыть!– быстро обошел жеребенка: щелк-щелк!– сошлись, ударились рогами и закружились козел и баран вокруг молодой и кудрявой березы… Щелк, щелк, щелк! Дзынь-дзынь! звучит в теплом воздухе…
Ни тот ни другой не хочет уступить. Смотрят дико, глаза налились кровью. Бодают друг друга, стучат о белую кору березы. Береза трепещет, дрожит. Вот затрещала её ветка и свалилась вниз, за ней скатилась слеза, одна, другая,– это плакала береза о своей потерянной ветке.
— Проша, поди-ка разгони этих глупышей!.. Вишь, им мал луг-то… в одном стаде ходят, а все ладу нет! Кнутом Ваську-козла, кнутом! А еще колоколец ему навесили!…
Проша мигом вскочил на ноги, звонко щелкнул длинный кнут, и враги разошлись в стороны. В борьбе ветку отбросили козел и баран далеко от родной березы. И видела береза, как её ветка вяла и сохла.
Прошел день-другой и ветка стала сухим прутом. Налетел ветер и угнал ее далеко от перелеска, угнал к проезжей дороге; там проехала через нее не одна крестьянская телега… “Никому, никому не нужна она теперь… все ее затопчут, замнут, изотрут в порошок, а я тогда разнесу её прах во все стороны!” свистал над ней ветер.
Был опять теплый солнечный день. Стояла тишь. Снова Савельич и Проша сидели в холодке под развесистым дубом, снова бродило то же стадо, бородатый козел, как ни в чем не бывало, важно выступал впереди, позвякивая колокольцем, а баран тащился за ним, и барану очень хотелось положить свою баранью голову на седую спину козла и приласкаться к нему,– баран забыл уже старую обиду. Только засохшая веточка попрежнему валялась при дороге, одна напоминая недавнюю ссору козла и барана — чужую глупость, которая помешала ей расти и радоваться.