Чириков Е. В царстве сказок:
(Приключения маленького путешественника).
СПб.; М., 1912.
Ужасное пробуждение
Спал я долго и крепко. Во сне я видел, будто после долгого путешествия я наконец вернулся домой; тихо вошел на террасу и заглянул в окно: вижу — папа, мама, Володя и няня сидят в комнате с платочками в руках и все плачут. Я понял, что они плачут обо мне, и так жалко стало мне всех их, что я не вытерпел и закричал:
— Здравствуйте!..
Все посмотрели на окно, но не узнали, потому что я был грязный, ободранный и босой, похожий на маленького нищего. Встала няня, отворила дверь на террасу и подала мне ломоть черного хлеба.
— Прими, Христа ради! — сказала она и затворила дверь.
— Няня! — закричал я, и тут мама сразу узнала мой голос и кинулась на террасу.
— Милый! Ненаглядный! Родной мальчик! Бедненький сыночек! — закричала мама, схватила меня на руки и стала целовать и плакать.
Папа стоял в изумлении, а няня всплеснула руками и сказала:
— Что с вами, барыня? Это нищий!..
— Нет, не нищий! — закричал я. — Папочка! Я твой сын!.. Ей-Богу!..
Но папа не верил. Он стоял и строго смотрел на меня. Потом сказал:
— Если ты наш сын, то скажи, как зовут твою маму?.. И как зовут тебя?
А я все позабыл: не знаю, как зовут мамочку и как зовут меня самого. Стараюсь вспомнить, но не могу. Тогда будто бы мама сбросила меня с рук, вытолкнула за дверь и сказала:
— Негодный обманщик!
Я стоял на террасе, а мама у окна. Она грозила мне пальцем и кричала:
— Убирайся вон!..
Володя будто бы тоже не желал считать меня братом и, стоя у окна, показывал мне кулак. Наконец вышла няня и ткнула меня ногой с террасы.
И тут я проснулся весь в слезах и долго не мог перестать плакать.
Я все еще думал, что мой сон — правда, и теперь с изумлением озирался вокруг себя. А кругом было непонятно и удивительно: в то время как на этой стороне реки было светло, на другом берегу все по-прежнему была ночь. Над рекой клубился зловещий желтый туман, и в этом тумане смутно рисовались силуэты страшных деревьев.
Значит, все это был сон!..
Было жалко, что я не дома около милой мамочки и папочки, но зато было и приятно, что меня не выгоняли из дому, как чужую собаку.
Что-то мне нездоровилось: ноги и руки тряслись, не было силы встать и болела голова. Протер я мокрые от слез глаза и закашлял… Закашлял и испугался этого кашля: будто бы кашляю не я, а кто-то другой. Зачесался подбородок, хотел я его почесать и почувствовал в руке волосы… Опустил вниз глаза, вижу — борода, длинная седая борода!.. Сперва я подумал, что это не моя борода, но, дернув за нее, убедился, что — моя.
Смотрю на руки — они худые, с синими жилами и все в морщинах, как у нашего старого сторожа на даче… Встал, попробовал ходить: ноги трясутся, одна рука дрожит, а другая — самоварная ручка — бренчит. Увидал впереди маленькое озеро, пошел к нему, чтобы напиться, наклонился над водой и отскочил: в тихой воде отражался не я, а старенький старичок, плешивый, — как дедушка, с длинной седой бородой и с какими-то желтоватыми, словно из пакли сделанными, усами…
— Это не я! — зашамкал я беззубым ртом и закашлял: — Кхе! Кхе! Кхе!..
Из камыша, которым заросло озеро на середине, выглянула красивая русалка с зелеными волосами, посмотрела на меня насмешливыми зелеными глазами и звонко расхохоталась.
— Я думала, что мальчик, — а это дряхлый старик! — звонко закричала она, хлестнула рыбьим хвостом по воде и исчезла. Только камыш шевелился в том месте, где она пропала…
— Чего же ты, дура, смеешься? — раздался вдруг позади меня знакомый голос.
Я оглянулся и очень обрадовался: там стоял знакомый Великан и ласково улыбался мне.
— Здравствуй, друг! — сказал я. Но Великан меня не узнал.
— Старичок! Давай купаться! — весело сказал он и сбросил с себя оленью шкуру.
Я хотел сказать ему, что мы знакомы, но он уже прыгнул в воду и начал нырять и весело смеяться. «Чему он смеется?» — подумал я, но скоро понял, увидев мелькнувший рыбий хвост, и догадался, что Великан ловит русалку. Русалка не поддавалась.
Выглянув на одно мгновение из воды, она с звонким смехом сверкала на воде хвостом и пропадала, а Великан показывался из воды, отдувался и выжимал рукой свою мокрую голову, стараясь поскорей отдышаться и осмотреться вокруг себя. И вот, в то время как Великан нырнул, русалка плеснулась под самым берегом, почти у моих ног, и прыгнула в прибрежный камыш. Когда Великан выглянул из воды и стал озираться, я молча показал ему рукою на то место, где качался камыш.
Тогда он осторожно подплыл к камышу и вдруг бросился в него и радостно закричал. Завизжала русалка. Потом Великан появился в камыше и полез на берег. Перекинув хвост русалки за спину, он нес ее на плече, крепко держа за обе руки одной левой рукою… Захватив на берегу свою шкуру, Великан пошел в гору и скоро исчез за деревьями. Я долго стоял, опершись на палочку подбородком, и думал, как все это удивительно! Как вдруг я услыхал детский плач: в камыше плакала маленькая русалочка…
— Старичок! Не видал ли, где моя мама? — утирая зеленые глазки маленьким кулачком, сквозь слезы спросила меня русалочка.
Жалко мне было маленькую русалочку, и я обманул ее:
— Она нырнула в другой конец озера! — сказал я и тихо побрел прочь.
Я шел, а позади меня долго еще раздавался детский крик:
— Мама! Где ты?..
Лесное эхо спрашивало: «Где ты?», — и потом слышался детский плач. И тогда казалось, что в лесу плачет маленькая заблудившаяся девочка.
Опираясь на палку, я медленно поднимался в гору, но быстро уставал и останавливался… Куда девалась моя прежняя сила и ловкость? Давно ли я бегал целые дни без устали и только приходил домой, чтобы наскоро пообедать и напиться чаю? А теперь еле иду, спотыкаюсь и охаю…
Давно ли я звонко смеялся, кричал так, что было слышно за версту, хохотал до слез и кувыркался на траве от веселья и радости вместе с нашей собакой Нормой?.. А теперь смотрю хмуро, голос у меня слабый, кашляю, иду, подпираясь пешкой, и задыхаюсь, и все хочется прилечь и поспать…
— Эх, старость — не радость! — сказал я, как, бывало, говорила няня и, усевшись на пенек, тихо заплакал… Я плакал, и у меня тряслась голова и побрякивала самоварная ручка. И мне было так грустно, что приходила мысль о смерти.
«Умру я здесь, в чужом краю, и буду валяться где-нибудь в траве, — думал я, — и не будет у меня могилки… Никто не придет ко мне с цветами поплакать: ни папа, ни мама, ни Володя… Только звери и птицы будут собираться около меня, пока не останутся от меня одни сухие кости… А потом и кости — сгниют и рассыпятся серой пылью»…
Вспомнился мне родной дом и, упав лицом в траву, я начал рыдать от отчаяния и тоски.
— Да не хочу же я быть стариком! Не хочу! — бессильно шамкал я беззубым ртом и вдруг испугался и перестал плакать: кто-то позади меня весело смеялся и говорил:
— Старик, а ревешь, как маленький мальчишка!..
Я вытер нос, глаза и оглянулся: передо мной стоял маленький мужичок в сапогах и в синей рубахе, с русой бородкой и с усами и покачивал головой. Ростом он был вдвое ниже меня, имел приятное лицо и добродушно ухмылялся. «Должно быть, это — Мальчик-с-пальчик», — подумал я.
— Жена! — закричал мужичок. — Поди-ка погляди, какой тут огромный человек сидит!
Появилась такая же маленькая баба в красном платочке, подошла к мужу и тоже покачала головой.
— Смотри, это не здешний! — сказала она, разглядывая меня.
— Чей ты, старик? Чего это у тебя заместо руки-то?.. О чем плачешь?.. У нас здесь народ не плачет… Откуда ты явился?.. — расспрашивали они.
— Я мальчик, а не старик… — начал я говорить, но они весело расхохотались, не дав мне докончить.
— Полоумный, должно быть… — сказала баба.
— Не полоумный, а умный! — сердито крикнул я и начал объяснять, как я, проходя через мост из страны Ненависти, поседел и обратился в старика от ужаса, который пережил… — А вы кто такие? — спросил я.
— Мы жители… — сказала баба. — Мелюзгой называемся…
— Из деревни Веселенькой, — добавил мужичок и спросил: — А куда же ты пробираешься?
— К Розовому Озеру!
— Вон что!.. Не дойдешь: далеко!
— Кабы ты помоложе был, а то ведь тебе не меньше ста лет… Где уж тебе пешком ходить, тебе пора на печку! — сказала баба, потрогала мою самоварную ручку и заметила: — Ну и рука!.. На гвоздь тебя можно вешать за эту ручку!
Поговорили еще немного. Я хотел есть и спросил, нет ли у них хлеба. Они дали мне кусок розового хлеба и немного розового меду.
Я помазал хлеб медом и начал есть. И так было вкусно есть, что я засмеялся.
— Словно маленький! — сказала баба и стала еще намазывать мне хлеб медом.
— Старый — что малый! — сказал мужик.
Когда я поел и подкрепился силами, мужик с бабой предложили мне идти вместе:
— Тебе все равно надо идти через деревню Веселенькую! Пойдем, веселее будет!
— Кхе! Кхе! Кхе!..
— Ну покашляй, мы повременим…
Когда я покашлял, мы двинулись на гору. Тяжело было мне, старому, идти в гору, и баба пожалела меня:
— Ну-ка я тебя подержу за ручку-то!
И, схватив меня за самоварную ручку, баба тянула меня в гору.
Гора поросла маленькими деревьями, и меж них пробиралась наезженная узенькая дорога. Кое-где деревья были с дуплами, а кое-где торчали пеньки и было видно, что лесок рубили.
— Такой молоденький лесок, а его рубят, — сказал я.
— Какой молоденький: это старый лес!
— Такой низенький?
— Как низенький?
Странный лес: сосны и березы не более сажени высоты, а похожи на наши старые-престарые деревья. Впрочем, когда я взглянул на своих спутников, то понял, что лес вполне подходил к их росту: Мелюзге этот лес, конечно, представлялся огромным, таким, какой у нас называется дремучим…
Когда мы взобрались на гору, лес стал редеть, и скоро мы вышли на зеленую полянку…
— А вот и наша деревня Веселенькая! — сказал мужичок и показал рукой влево. Я посмотрел туда и увидал весело блестевшие на солнышке новенькие домики…