Чириков Е. В царстве сказок:
(Приключения маленького путешественника).
СПб.; М., 1912.
Деревня Веселенькая
Удивительная деревня! Только во сне могла бы присниться такая деревня… Домики ее были сложены из чисто обструганных сосновых бревнышек и напоминали раскладные избушки, какие дарят детям на елках… Все домики были крыты тесом, имели по два окошечка, по крылечку и воротам, украшенным замысловатой резьбой… Смотрелись эти домики до того весело, что при взгляде на них хотелось радостно засмеяться…
И все пахли смолой, янтарной смолой, которая маленькими желтенькими капельками сверкала там и сям на крышах… Вот из таких-то веселеньких домиков и состояла деревня Веселенькая… В ней было три длинных улицы и несколько проулков; позади избушек, около узенькой речки, которую Мелюзга называла рекой Радостной, стояли маленькие бани и тянулись огороды с капустой, морковью, репой и прочим…
Все здесь было так же, как в наших деревнях, только все в уменьшенном виде и все очень новенькое и веселенькое. Мелюзга ходила по улицам с улыбающимися лицами; ребятишки, как куклы, одни сидели на лужке, другие играли в ямки, третьи скакали верхом на палочках… Кое-где на завалинках сидели старушки с грудными детьми, которые никогда здесь не плакали, а как только рождались, так сейчас же начинали смеяться. Никто здесь никогда не плакал и не горевал, и нельзя было увидать в деревне ни одного печального лица…
— Зайдем в избу, поглядишь, как мы живем, — предложил мужичок.
Я согласился, и мы пошли вдоль улицы.
С удивлением я посматривал на эту улицу и сам начинал веселиться и улыбаться. В пыли, под тенью, сидели курицы, в траве, под заборами, спали свиньи, на лужке щипали траву белые лошадки… Если бы все они не шевелились, можно было бы подумать, что все это не настоящее, а принесено из хорошего игрушечного магазина… Или было похоже на то, словно смотришь на обыкновенную деревню в бинокль не тем концом.
Скоро мои спутники повернули к своему дому, и мы поднялись на крылечко. Мне приходилось нагибаться в дверях, потому что я был почти вдвое выше Мелюзги, и это обстоятельство, конечно, успело обратить на себя внимание здешних жителей. Первые заметили это игравшие на улице ребятишки.
— Ух, какой огромный старичище! — кричали они и сбегались со всех сторон, так что, когда мы вошли в домик, под его окнами уже толпилась масса детворы. Понемногу собирались к дому и взрослые, особенно бабенки.
Меня, как гостя, посадили в передний угол[7]. Встать во весь рост мне было нельзя, но сидеть было вполне возможно. Хозяйка, которую звали Смехуньей, хлопотала об угощении, а хозяин, которого звали Улыбой, занимал меня разговорами. За перегородкой висела люлька с ребенком, и оттуда все время несся детский смех, словно там щекотали живую куколку. Смехунья принесла розового творогу, розового молока с устоявшимися сливками, розовую булку…
— Что это все розовое у вас? — спросил я хозяев.
Смехунья переглянулась с Улыбой, и оба начали весело хохотать.
— Все-то вы смеетесь! — сказал я.
— Плакать мы не умеем, — ответил Улыба.
— А как же, когда кто-нибудь у вас умрет, — тоже не плачете?
— Зачем? У нас умирают весело: посмеется старичок с вечера, ляжет спать, заснет крепко и не проснется.
— Не хвораете?
— Никогда…
Вдруг в избе раздался старческий смех. Я оглянулся и увидал свесившуюся с печки седую голову с бородой. Старик весело смотрел с печки и хохотал.
— Насмешил меня ты! — проговорил он. — Теперь долго буду смеяться, к утру, Бог даст, и помру!
Старик спрятался, но с печки все время слышался его смех, то тихий, то погромче…
Пока я ел творог, сметану и пил сливки, Смехунья стояла с ребеночком на руках. Взглянул я на ребеночка и давай хохотать: точь-в-точь, как голенькая гуттаперчевая куколка!.. А как только я стал хохотать, так и все другие стали смеяться. Услышали наш хохот стоявшие под окнами жители и тоже начали хохотать… Скоро вся деревня хохотала, и так было весело, что я не вытерпел, встал и давай плясать казачка… Куда делась моя старость!..
Смехунья смотрела-смотрела на меня, потом сунула ребеночка в руки Улыбе и присоединилась ко мне. Весело притопывала она каблучком, хлопала в ладоши и помахивала розовым платочком. Глядел-глядел на нас Улыба и тоже не выдержал и с ребенком на руках пустился в присядку.
— Не вырони ребенка! — кричала Смехунья, притопывая ногою.
Быть может, я плясал бы очень долго, но пришлось остановиться: позабыв о своем росте, я сильно стукнулся головой о потолок, прошиб его и сильно ушибся… Сел я на полу и схватился рукой за голову.
— Смейся, скорей! — закричала Смехунья.
— Смейся, старичок! — наклонившись надо мной, советовал Улыба.
Но смеяться я не мог: мне было не до смеху.
— А у нас, как кто ушибется, так сейчас же давай смеяться! И все проходит…
От боли я начал стонать, и на глазах у меня появились слезы.
— Гляди-ка: из глаз-то у него вода течет! — сказала Смехунья и начала приставать ко мне, чтобы я научил ее плакать.
Мне было досадно, что мне больно, а всем смешно, и я рассердился. Но здесь, должно быть, не умели сердиться, и поэтому сердитый человек показался им еще более смешным…
— Дураки! — обругал я их и отвернулся.
А они переглянулись и захохотали… Улыба принес розового пива и начал угощать меня. Как только я хлебнул этого пива, так мне снова захотелось радоваться, боль прекратилась, и я сел на лавку и съел все, что стояло на столе.
— Спать хочу, — заявил я хозяевам.
— Иди ко мне на печку! — позвал меня старичок.
Я полез на печку и лег рядом с хихикающим старичком. А в избу все приходили мужики и бабы и тихо спрашивали:
— Откуда у вас этот старичище?.. Где он?
— Напился, наелся и спит на печке! — шепотом отвечала Смехунья.
И долго было слышно, как в избе хихикали и шептались веселые жители…
Проснувшись, я толкнул локтем лежащего рядом старика и сказал:
— Будет спать!
Но старик не отвечал. Потрогал я его за руку — рука холодная. Посмотрел в лицо старику — улыбается, а сам мертвый. Соскочил я с печки и кричу:
— Помер у вас дедушка-то!
Выглянула из-за перегородки Смехунья, улыбнулась и спросила:
— Что мало спал?
— Умер у вас дедушка-то! — повторил я.
— Ну так что за беда! Он помер, а ты спал бы себе…
— Рядом с мертвым-то?
— А что за беда?..
— Разве вам его не жалко?
— А что его жалеть-то? Пока жаль, было ему весело, а теперь уснул и помер и ничего не чувствует. Все умрем, а до смерти надо веселиться и радоваться, что живешь на свете…
День клонился к вечеру. На улице было очень шумно: ребятишки звонко кричали, играя в лапту. Около избы сидели парни с девушками и играли в разные игры. Чуть не под каждой избой бренчала балалайка.
Пастух гнал стадо, и коровы с овцами сами бежали домой. По дороге золотилась поднятая стадом пыль, всюду слышалось мычанье и блеянье… Бабы, засучив рукава и подоткнув подолы юбок, бежали доить коров.
Пришел Улыба и спросил:
— Ну, как спал-почивал?
— Хорошо… А теперь пора в путь-дорогу!.. — сказал я.
— Если хочешь, я тебя довезу до Сахарных гор… Сейчас поеду за сахаром…
— А по пути ли это мне будет?
— По пути. От Сахарных гор идет прямая дорога к Розовому Озеру…
Я страшно обрадовался и начал собираться в дорогу. Смехунья дала мне лыковый коробок и насовала в него всякой всячины: и хлеба, и меду, и кувшинчик молока.
— Не поминай лихом! — сказала она и вышла провожать на крылечко.
Около крыльца стояла маленькая белая лошадка, запряженная в телегу. Улыба подложил под себя кафтан и взял в руки вожжи.
— Ну, садись, старичок!
Я залез в телегу, и лошадка весело побежала вдоль улицы…
Мелюзга, толпившаяся на улице, махала нам шапками, платками и лентами, а ребятишки цеплялись за задки телеги.
— Куда, Улыба? — спрашивали мужики.
— За сахаром! — кричал он, подергивая вожжами.
— Ну дай Бог!
Скоро телега выкатилась за околицу, простучала колесами по мосту через реку Радостную и начала медленно подниматься в гору.
В реке с веселым гамом купались ребятишки; завидя нас, они начали хвастаться ловкостью и показывать в воде разные фокусы: кто делал «березку», выставляя из воды свои ноги, кто нырял, как утка, с разбега кидаясь в речку вниз головой.
— Дяденька Улыба! Привези нам заливных орехов! — кричали девочки.
— Ладно! Привезу!..
Поднялись на гору и опять стали спускаться под горку. Деревня Веселенькая начала пропадать из виду. Вот в последний раз блеснула она своими новенькими озаренными вечерним солнцем крышами и исчезла… Солнце садилось, заливая все вокруг золотом и румянцем… А солнце здесь было так велико, что казалось, будто огромное Пурпуровое озеро стоит над сверкающими, как снег, горами…
— Это что же за горы так ярко блестят впереди? — спросил я.
— Это и есть Сахарные горы…
Чем ниже опускалось огромное солнце, тем великолепнее делались горы. Розовый свет перемешивался на этих горах с голубым сиянием, а вершины горели золотыми краями. И когда я начал пристальнее всматриваться в эти Сахарные горы, я вспомнил, что видал их с крыши нашей дачи, когда наблюдал за закатом солнца…
Скоро мы въехали в облака, и твердый синеватый сахар застучал под копытами лошади…