А. А. Коринфский,
Народная Русь. — М., 1901.
Огонь и вода
Огонь и вода — две враждебных друг другу, две непримиримых, хотя иногда и работающих одна на другую, стихии. Русский народ, тороватый на красную речь, не прошел мимо них со своим живым, перелетающим из века в век словом. Есть у него про каждую из этих стихий наособицу и вместе о них обеих свой сказ, выразившийся во многом-множестве пестрых пословиц, загадок, поверий и преданий, — несмотря на всю враждебность — зачастую объединяющих обе эти могучих стихии, по воле умудренного седой стариною народа-сказателя.
Огонь, в представлении язычника древней Руси, являлся сыном Неба (Сварога), — почему и величали его в те, затонувшие во мраке веков времена «Сварожичем», воздавая ему поклонение: «… и огневи молятся, зовут его Сварожичем…», — писал об этом некий Христолюбец. Позднейшее сказание, записанное в «Памятниках отреченной литературы» (II, 445), гласит о том, что произошел огонь от очей Божиих. «Как огонь зачася?» — вопрошается в этом сказании. — «Архангел Михаил зазже огонь от зеница Господня и снесе на землю!» — даётся ответ. Солнце принималось пращурами народа-пахаря, одухотворившего всю видимую природу, за всевидящее око Творца. Таким образом, и по народному мировоззрению, огонь является исходящим от прекрасного светила дня.
Вода, — как было уже сказано выше (см. гл. 1) — по стародавнему слову русского народа, доискивающегося до начала начал вселенских, представляется кровью земли.
«Огонь нисшел с небеси», — гласит благочестивая простодушная мудрость. «Воды небесные поят землю», — продолжает она, приговаривая: «Огонь да вода — супостаты!», «Вода — всему господин; воды и огонь боится!» Даёт мудрый тысячелетний опыт народа добрый совет пахарю — «держаться за землю», «дружиться с землей», но при этом совете оговаривается: «С огнем не шути, с водой не дружись, ветру не верь!», «Дружись с землей: от земли вшел, земля кормит, в землю пойдешь!», «Огонь да вода — нужда да беда!», «Огонь — царь, вода — царица, земля — матушка, небо — отец, ветер — господин, дождь — кормилец, солнце — князь, луна — княгиня» и т. д.
По народному представлению, огонь наделен необычайной силою-мочью, но вода — сильнее огня («земля — сильнее воды, человек — сильнее земли»), «Хороши в батраках огонь да вода, а не дай им — Бог своим умом зажить!» — предостерегает поздних потомков богатыря Микулы Селяниновича старина. «Не топора бойся — огня!» — добавляет она: «С огнем, с водою не поспоришь!», «Огню да воде Бог волю дал!», «Ходить у огня — обжечься, у воды — замочиться!», «Вор ворует — хоть стены оставит, огонь придет и стены унесет!»
По образному русскому выражению, огонь — «богатырь-воевода», а вода — «сама себе царь». Заберет силу вода, так её, — приговаривает народная Русь, — «и Белый Царь не уймет»… От огня, по её крылатому слову, вода ключом кипит, а водой и огонь заливают. Вода — ещё более, чем огонь, опасная для неосторожных людей стихия. «Водою мельница стоит, от воды и погибает!», «И тихая вода крутые берега подмывает!», — гласят народные присловья: «Вода сама себя кроет, а берег — знай — роет!», «Всегда жди лихой беды от большой воды!»
Об этом же приговаривает и такая поговорка, как: «Пришла беда, разлилась вода: переехать нельзя, а стоять не велят!» Безвыходно-опасное положение, в какое попадают все, невнемлющие опыту старых, перешедших поле жизни людей, изображается на простонародном языке выражением — «Из огня да в полымя!», или ещё более меткими: «Из огня да в воду», «Только и ходу, что из ворот да воду!»…
Огонь — огню рознь. Сердце памятливого к заветам стародавней поры народа-сказателя сохранило свои вещие предания не только о небесном и земном огне, но и о «живом» (вытертом из дерева). Так и вода слывет, по этим преданиям, то живою, то мертвою. Небесный огонь (молния) [53]ниспосылается на землю, — говорит народ, — неспроста: им карает нераскаянных грешников правосудие Божие.
Гасить пожар от грозы («Божий огонь») потому-то и считается грехом. Древние славяне, объединяя в одну стихию небесный и земной огни, называли их — подобно многим другим, ведущим свое родословное древо от одного и того же арийского корня племенам — «водорожденными» (сыновьями и внуками воды), ставя их, таким образом, в зависимое от нее положение. “Живому огню придается и теперь особая чудодейная сила.
В стародавние годы на Руси, как и у других родичей-славян, было в обычае поддерживать на домашнем очаге неугасимое пламя, возженное от огня, добытого из сухой сердцевины дерева. Это, по древнему верованию, оберегало дом от всякой беды и даже обеспечивало семье мирную-счастливую жизнь. В глухих уголках светлорусского простора и до наших дней ещё кое-где сохранилось суеверно-благоговейное отношение к такому, добываемому большаками семьи, огню.
Домашний очаг считался в старину священным. В огне, поддерживавшемся на нём, видели силу — не только дававшую человеку тепло и пищу, но и отгонявшую от жилища всю нечисть, всякую болесть лютую. Очаг был первым жертвенником славянина-язычника; пылающее на нём дерево — первой жертвою повелителю огней небесных, Перуну-громовнику. Вокруг очага собирались в былую пору совещания родичей.
Выселяясь с дедовского гнезда, молодые члены рода непременно брали с собою к своему новому очагу горящие уголья со старого. Только это, по верованию ранних предков современного пахаря, и могло сохранить родственные связи. Если огонь на чьем-нибудь очаге погасал, это сулило суеверному воображению всякие беды и слыло предвестником вымирания-угасания семьи. Даже рассыпавшиеся с очага дрова не обещали ничего доброго для хозяев. Плюнуть на очаг почиталось за великий грех. Если кто-нибудь заливал водою чужой очаг, это было выражением непримиримой вражды — на жизнь и смерть.
Зола, взятая с домашнего очага в праздничные дни, служила — в руках главы семьи — целебным средством: ею пользовали от самых разнородных болезней. Отправляясь в далекий путь, древний славянин брал с собою не только горсть родной земли, — как это наблюдается в наши дни, — но и щепоть золы с домашнего очага. Перед пылающим очагом произносились заговоры. По колебанию его пламени предсказывалась судьба и угадывался будущий урожай. Гадание это исчезло из народной памяти, но ещё до сих пор можно услышать на Руси слова заговора вроде: «Ахти, мати белая печь! Не знаешь ты себе ни скорби, ни болезни, ни щипоты, ни ломоты! Так и раб Божий (имярек) не знал бы ни хитки, ни притки, ни уроков, ни призороков»…
Ещё и теперь на малорусском юге России во многих деревнях сохранился обычай давать болящим выпить святой воды с печной золою. В Курской губернии, по свидетельству нескольких исследователей народной старины, печь заменяет в захолустных уголках аптеку. Перед её раскаленным устьем ставят страдающих нервными болезнями («от испуга»); о край печи заставляют тереться шеей больных горлом; «от простуды» больной бросает в пылающую печь найденный на берегу реки камень, бросает — приговаривает: «Как камень на бережку у реки был сух, так бы у меня раба Божьего (имярек) ноги были сухи, не боялись ни стужи, ни морозу, ни метелицы, и сколь он теперь горяч, так будьте и вы, ноги горячи!» Чтобы предохранить новорожденного ребенка от “сглазу, кума берет из печки уголь и, выйдя на перекресток, перекидывает уголь через себя.
В Орловской губернии под защиту очага отдают домашних животных, прикладывая, например, к печи только что по явившихся на свет телят. Ещё в сороковых годах, во многих коренных великорусских местах было в обычае, возвращаясь с похорон, непременно дотрагиваться рукою до печи. Это должно было, по мнению придерживавшихся такого обычая, предохранять от смерти «в одночасье».
Знающие «всю подноготную» люди советуют предохранить хлебные скирды и стога сена от мышеяди ничем иным, как насыпанием под них — с четырех сторон — золы от сожженных на домашнем очаге клочков сена и хлебных колосьев. Дотошные бабы-хозяйки от поры до времени выгребают из печи золу и посыпают ею пол в курятнике, думая, что от этого куры станут нестись лучше. Огородники, благословясь, раскидывают («от червя») золу по грядкам, разделанным под посадку капустной рассады. Есть места, где принято подмешивать золы из очага в первые семена ржи — «для обережи от градобоя».
Да и во многом-множестве иных случаев житейского обихода возлагала простодушная старина надежды на помощь и покровительство своих благожелательных светлых духов, обитавших в домашнем очаге. Все эти умилостивлявшиеся пламенем божества объединились впоследствии в одном живучем существе — Домовом (зовущемся также «хозяином» и «дедушкой домовитым»). При этом перевоплощении, вызванном рукою всесокрушающего времени, яр кий облик могущественного духа огня побледнел, растеряв по пути не веков немалую долю своей силы-мощи.
Даже самая память о нём стала смутным преданием полузабытого прошлого, заслоненного от внутреннего мира современного пахаря туманной дымкою новых наслоений бытового суеверия. Пожалуй, даже не узнать в теперешнем Домовом и отдаленнейшего родича божества языческой Руси, — до того расплылись все его когда-то резко проступавшие черты при последовательном многовековом видоизменении; до того разменялись на мелочи его стихийные свойства и обязанности. Народ даже выселил его из самого очага, перенеся местопребывание старого в подпечек, — куда и обращаются в подобающих случаях ведуны-знахари наших дней.
Пытливый исследователь воззрений славян на природу вызвал из туманного мрака забвения бесхитростный образ этого заботливого хранителя семейного очага. Домовой, в его обрисовке, самое старшее и почетное лицо в семье домохозяина, к которой и принадлежит по восходящей линии, как праотец (дед), положивший основание очагу и собранному под единый кров союзу родичей.
Он, обыкновенно, носит хозяйскую одежду, но всякий раз успевает положить её на место, как только она понадобится большаку семьи. Он видит всякую мелочь, неустанно хлопочет и заботится, чтобы все было в порядке и наготове, — здесь подсобить работнику, там поправить его промах. Его хозяйскому глазу приятен приплод всякой домашней животины; он недолюбливает излишних расходов и сердится на них. Если ему житье по душе придется, то он служит домочадцам и зорко смотрит за всем домом и двором. Он сочувствует каждой семейной радости, печалуется о каждом семейном горе. Он даже предупреждает почтительно относящихся к нему семьян о каждой грозящей им откуда бы то ни было опасности.
До сих пор на старой-кондовой Руси соблюдается ещё немало связанных с почитанием домашнего очага обычаев свадебного обихода. В стародавние годы ни одна невеста не уходила перед венчанием из родительского дома, не простившись с его огнем. Прощание сопровождалось особыми обрядами, мало-помалу исчезавшими из житейского обихода. При этом пелись подружками невесты и особые песни-«огнянки»; но и от них не дошло до наших дней почти никакого следа.
Перед домом жениха невесту также встречал огонь: выбегал навстречу дружка с горящей головнею из женихова очага в руках. «Как ты берегла огонь у отца-матери, так береги и в мужнином доме!» — приветствовал он молодую, троекратно обегая вокруг нее. Только успевала она вступить в хату, как её вели к пылающему очагу и здесь осыпали тремя пригоршнями зерна, — в знак того, что она присоединялась к семье и в пожелание плодородия в супружеской жизни.
С этой минуты новобрачная поступала под покровительство светлого духа, присутствие которого в домашнем очаге оберегало всю семью от «напрасной» беды. Вечером, после пира-стола, молодуха снимала с себя пояс и бросала его на печь. Этим как бы вверялась вся брачная жизнь молодых новоженов защите домового. У соседей великоросса-крестьянина, симбирских чувашей, до сих пор соблюдается перенятый от русских старинный, утратившийся в памяти народной Руси обычай, состоящий в том, что новобрачная, вступая впервые в мужний дом, прежде всего земно кланяется печке, а затем уже переходит к выполнению других обрядностей этого самого торжественного для нее в её серенькой-будничной жизни дня.
В повседневном быту современного русского крестьянина можно насчитать многие десятки таких случаев, в которых он, бессознательно приобщаясь к суеверию пращуров, обращается к заступничеству позабытых покровителей своего домашнего очага. Просматривая исследования наших народоведов, то и дело наталкиваешься на доказательство этого. Так, например, в Курской губернии ещё недавно считали необходимым, приводя с базара купленную корову накормить её в первый раз на печном заслоне. Во многих других, даже к не смежных, губерниях, отправляя кого-нибудь из домашних в путь-дорогу, и теперь ещё хозяйки-большухи открывают заслонку и распахивают избную дверь — с тем, чтобы теплое веяние очага следовало за путником, оберегая его на чужой сторонке и непрестанно напоминая ему о родной семье, заботящейся-печалующейся об отсутствующем.
Есть места, где во время первой грозы разводят в печи огонь, как бы призывая этим покровителя земного помочь против огня небесного. Это — уже несомненный пережиток древнего умилостивительного бескровного жертвоприношения Перуну-громовнику. Как на один из соблюдающихся повсеместно обычаев благочестивой народной старины, можно указать на обыкновение креститься при зажигании в хате первого вечернего огня. Гасят огонь придерживающиеся дедовских заветов старые люди тоже с крестным знамением. Некоторые строгие блюстители обрядовой стороны жизни принимают за немалый грех погасить огонь без надлежащего благоговения.
Разводя огонь в печи, белорусы соблюдают молчание и остерегаются оглядываться. Если же не соблюсти, по их словам, этого обычая, то не диво — если в тот же день случится в доме пожар. В тверской округе записан обычай гнать от соседей как можно дальше того домохозяина, у которого загорится хата: иначе карающий его гнев Божий последует за ним, и пламя охватит тот дом, куда он войдет, и даже к которому подойдет. Черниговцы в старину обносили вокруг пожарища не только святые иконы, но и хлеб-соль. Нельзя не видеть в этом обычае опять-таки упомянутого выше пережитка. В волынском краю бабы выносят в подобном случае накрытый чистым столешником стол, ставят на него святую воду, кладут обок с нею хлеб-соль и ходят с этим столом вокруг горящего дома, — ходючи, сами голосом голосят:
«Ой, ты, огню пожаданый,
Из неба нам зосланый!
Не расходься ты, як дым,
Бо так приказав тоби Божий сын!»
Подслушан собирателями памятников народного слова в тех же обильных сказаниями местах и другой разносказ этого причета: «Витаю тебе, гостю! Замовляю тебе, гостю! Иорданскою водою заливаю тебе, гостю! Пришел Господь в мир — мир его не познав, а святый огонь слугою своим назвав; Господь на небо вознесся, за Господом и слуга святый огонь понесся!»
Суеверная душа обитателя глухих-захолустных уголков подсказывает иногда ему, что в пожаре бывает виноват разгневанный хозяевами покровитель домашнего очага. Так жестоко мстит он, старый, только за самые тяжкие нанесенные ему обиды. Во избежание такой беды, чуть не разоряющей вконец и самого хозяйственного крестьянина, а бедняка пускающей со всею семьей по миру, соблюдается у белорусов особый обычай угощения Домового, охраняющего за это не только от пожара, но и от всякой другой Божьей немилости. В Симбирской и соседних с нею поволжских губерниях повсюду строго соблюдается обыкновение обжигать первые бревна каждого новостроящегося дома. Это, по уверению плотников, должно предохранять от грозного посещения «красного петуха».
В стародавние годы справлялся на Руси целый ряд особых праздников, связанных с обожествлением огня и воды. Яркие пережитки их до сих пор почти повсеместно сохранились в обычаях, приурочивающихся к Семику, ко Всесвятской (Ярилиной) неделе, к Ивану-Купале, к Ильину дню и некоторым другим дням месяцеслова. Тороватый на красное словцо да на присловье крылатое, русский хлебороб-простота сыплет направо и налево и на все стороны света белого меткими пословицами-поговорками об огне и воде, зачастую применяя их к определению всевозможных явлений жизни. «Сену с огнем не улежаться!» — говорит он о неподходящих друг к другу муже с женой, приговаривая: «Солома, с огнем не дружись!», «Мужик-то с огнем, а жена — с водой!», «Не с огнем к пожару соваться!» и т. д.
Неправедно нажитую прибыль зовет народ огнем, поясняючи при этом: «Набил чужим достатком мошну, берегись — обожжешься!», «Краденая деньга — огонь, как раз с ней и сгоришь!», «У бедного отнять — огонь в дому держать!». Приглядывается простодушная мудрость народная к расточающему свое добро нехозяйственному человеку, а сама седой головою покачивает, глядючи, как он не к себе в дом, а все из дому тащит: «Глупому сыну не в помощь богатство», — говорит она, — «у него все, как на огне, горит, как по воде — плывет!», «Моту денег подарить — что в огонь кинуть, что на воду пустить!». Так и зовет-величает она расточивших-промотавших свое богатство «прогорелыми». «Как огнем обхватило!» — замечает народ о нагрянувшей на кого-либо беде-напасти: «Попал промеж двух огней!», «Огонь — не вода, охватит — не всплывешь!»
О неосмотрительных, семь раз не примеряв — хватающихся порой и не за свое дело, людях также есть свое слово у поселыцины-Деревенщины, от поколения к поколению передающей красные речи. «Делать, что огонь — так и с делом-то в огонь!», «Скоро огонь горит да вода бежит!», «Не хватай картошку из огня — обожжешься, не пей кипятку — обваришься!» — наставляет она торопливый люд. Любит краснослов-пахарь побалагурить: ради красного словца — не щадит он порою матери-отца; но правда-истина для него всего дороже. Недаром сложилось о ней у его дедов-прадедов такое слово, как: «Правда („праведное“ — по иному разносказу) на огне не сгорит, на воде не потонет». В этой поговорке слышится явный отголосок воспоминания о совершавшихся в старую старь на Святой Руси, — да и не только на ней, а и в других землях, — «судах Божиих» (испытаниях виновных и правых огнем и водою).
«Суды Божий» велись на Руси с незапамятных времен. Ещё Перун-громовник, грозный повелитель огней небесных и дожденосных туч, призывался в свидетели-судьи их. Каратель злой нечисти, переходившей пути-дороги труду народа-пахаря, он являлся и бичом людских пороков и преступлений. Огню и воде, этим находившимся под его властью стихиям, придавалась сила обличения лжи.
Потому-то и обращались наши отдаленнейшие предки в затруднительных случаях к их нелицеприятному посредничеству. Как и у других соседних народов — не только славян, а и немцев, — огненное испытание виновности и правоты подсудимых производилось в древней Руси таким образом. Обвиняемый должен был пройти голыми ногами по раскаленному железу: народ верил, что в случае невиновности всякий человек сделает это без вреда для себя.
Судимый водою должен был или достать камень со дна котла с кипящей водою, или войти в реку в самом широком месте её и плыть к другому берегу. Виноватого должна была утопить, в последнем случае, сама его кривда. Зачастую бывало так, что обвиняемые, страшась кары небесной, сознавались в своих повинностях и соглашались лучше нести наказание от судей земных, чем погибнуть от суда Божия. Впоследствии, с течением времени, испытание стало производиться более легким способом — бросанием на воду жребиев, по которым и решался суд. Следы существования «судов Божиих» на Руси сохранились как в некоторых памятниках древнерусской письменности («Русская Правда»[1] и др.), так и в изустном народном письменном слове, занесенном на скрижали истории литературы «калитами»-народоведами.
В захолустных уголках северо-восточного края и до сих пор ещё кое-где прибегают к подобию Божьего суда: заставляют заподозренных в краже целовать дуло заряженного ружья, дают двоим тяжущимся зажженные лучины одинаковой величины и следят: чья сгорит раньше, тот и считается обвиненным. Каких-нибудь шестьдесят — семьдесят лет тому назад были, по соседству с чувашской или мордовской округою, и такие русские деревни, где существовал обычай бросать в мельничный пруд старых баб, заподозренных в колдовстве. Если брошенная начинала идти ко дну, это считалось её оправданием, и её спешили спасти, а если не тонула, то признавалась за ведьму — виновницу какой-либо «напущенной» на деревню беды. «Ведьму — колдунью вода не принимает!» — можно и теперь слышать отголоск этого обычая в народной крылатой молви.
Вознося правду-матушку на недосягаемую для кривды высоту могущества, эта молва не прочь оговорить самое-себя поговорками вроде: «Правда-то правдой, а и про милость не забудь!», «На правду напирай, да часом и помилуй!», «Милость над грехом — что вода над огнем!». В этих и им подобных словах явственно сказалась неисчерпаемая доброта сердца народного, и сквозь заскорузлую оболочку свою блещущего чистым золотом. «Где огонь — там и дым!», «Не бывать дыму без огня!» — замечают умудренные жизнью старые люди об идущей про кого-нибудь худой молве-славе. «Не огонь железо калит, а мех!» — оговаривают они надеющегося на одну свою силу неискусного работника.
Труд упорный, потовой труд, всегда поведет в хату достаток, если жить с умом да о Боге не забывать, — думает народная Русь тысячелетнюю думу. «Где вода была, там и будет; куда деньга пошла, там и копится!» — поучает она только ещё выходящих на поле жизни: «Ручей поит речку, речка поит море, море — окиян-море; труд копейку ведет, копейка рубль бережет, не меняй береженый рубль — детей-внуков накормишь досыта!». Но не всякий раз прислушивается к старой воркотне да на ус мотает молодежь, — от нее не диво услыхать в ответ и такую отповедь: « Пора придет — вода пойдет!», «Что копить — не два века жить!», «Руки будут — деньги будут; всей воды не выпьешь, всей казны в карман не уложишь!». Такие беспечные ветрогоны и слушать даже не станут умудренных опытом стариковских речей, что-де: «Ждать воды — не беда, да пришла бы вода!».
Любит деревня тех за ухватку, кто на белом свете живет — не тужит: знай работает за троих и хоть не в красной одежде ходит, не сладко ест, да не только на судьбу не жалуется, а ещё сам над собой смехи строит, [61]прибаутками сердце тешит. «Хлеб да вода — молодецкая еда!». «Сыт крупицей, пьян водицей!», «Богато живем — с плота воду пьем!», «Хлеб с водою, да не пирог с лихвою!», «Пей ты водку, а я воду; ты покраснеешь, я пьян буду!»…
Да мало ли наберется и других таких пословиц-поговорок, готовых летать из конца в конец по неоглядной родине пахаря!.. До чего ни коснись, на всякое дело у него найдется слово, а то и целый короб… «У князя были, да воду пили!» — ведет он рассказ про скупых хозяев, не тороватых на угощенье. «Хоть на воде, да на сковороде!» — кивает он в сторону привычных к нескромным замашкам, живущих напоказ. «Воду толочь — вода и будет!» — смеется он над непонятливыми слушателями, которым надо каждое слово разъяснять-разжевывать да в рот класть. «От воды навару не будет, от бестолочи — толку!». «Спроси его, отчего ты глуп? — У нас, скажет, вода такая!».
Не щадит народ ни друга, ни ворога, не помилует на словах и самого себя. «Мир силен — как вода, а глуп — что дитя!» — говорит он о сельских сходках, где крикуны-галманы верх привыкли надо всем брать: «Мир, что вода — пошумит да и разойдется!», «Народ, как вода на начовках, переливается!» и т. д. «После пожара да за водой!» — говорят в деревне о тех, кто уж слишком задним умом крепонек. «Бросай барыш с камнем и воду!» — о деле, за которое не стоит и браться; «Вода с водой — не гора с горой: сольется!» — о задумывающихся над одним и тем же, подходящих друг к другу людях; «По которой реке плыть, ту ему и воду пить!» — о подлаживании к тому, с кем ведется дело.
Про оборотистого мужика, которому все неладное с рук сходит, пущено гулять по народной Руси немало таких крылатых словец, как: «Ему и беда, что с гуся — вода!», «Он из воды сухой выйдет!», «Сблудил-своровал и концы в воду!», «Его ремесло по воде пошло, по воде пошло — водой снесло!». Скрытные, не любящие многословных речей люди получили на свою долю такое меткое определение: «Наш молчан воды в рот набрал!».
О тех, кому не следует доверяться, вылетели из уст народной мудрости слова: «У него правда на воде вилами писана!», «Ему поверить — что по воде на камне поплыть!», «Слова с языка — как вода с гуська!» и т. п. «Под лежачий камень вода не течет!» — говорится о лежебоках, дожидающихся, что хлеб к ним сам в руки придет. «Быль — что камень на шее, небылица — проточная водица!», «Былое — травой ноги оплетает, небыль — прибылой водой сбегает!», «Чужую беду на воде разведу, а к своей — ума не приложу!», — кончает питающийся от щедрот земли-кормилицы народ-сказатель, не скупящийся на красные да на меткие, не в бровь, а в глаз попадающие речи.
Идет он по путине веков, засевает молвою словесную ниву; всходят речи, словами колосятся, присловьями наливаются, — чтобы снова попасть в кошницу к новым сеятелям, зазвенеть новыми, выращенными народной былью речами. Уж раз вылетела такая речь-молва на вольный простор, не попасть ей в руки забвения, не сплыть по воде без следа, не кануть камнем ко дну — пойдет она гулять по Святой Руси, гулять — силы нагуливать, слово словом плодить…
Оставили свой след два исконных врага — огонь да вода — и в сокровищнице русских народных загадок. «Что без огня горит, без крыльев летит, без ног бежит?» — спрашивает загадка. — «Солнце, тучи да реки быстрые!» — отвечает разгадка. «В воде я родилась, огнем покормилась!» — подает голос соль — сестра хлеба насущного. «Я не сам по себе, а сильнее всего и страшнее всего, и все любят меня и все губят!» — заявляет тот богатырь, которым «покормилась» дражайшая половина хлеба-соли. «Ни в огне не горю, ни в воде не тону!»-слышится новое слово: лед говорит. Кончается день, заволакивается небо тьмою-сумраком, наступает ночь.
Смотрит народ, а сам приговаривает: «Бессмертная овечка в огне горит!» А огонь — уж тут как тут — в его памяти: «В камне спал, по. железу встал, по дереву пошел, как сокол полетел!» — вспоминается пахарю крылатое слово. «Чего из избы не вытащишь?», — спрашивают охотники до загадок. — «Печку!» — следом разгадка идет. «Чего в избе не видно?» — «Тепла». В Псковской губернии загадывают про печь по-иному: «Стоит баба в углу, а рот на боку!»; в Новгородской — на свой лад: «По сторону белец, по другую белец, посередине чернец!»; у вологжан — в том же роде: «Два белыша ведут черныша!», «Сидит барыня в амбаре — не свезешь её на паре!» — приговаривают сибирские загадчики.
О печном заслоне летают по народной Руси свои загадки. «Мать Софья день сохнет, а ночью издохнет!» (Псковская губерния), «Двое парятся, третий толкается; когда открывается, вся сласть подымается!» (Самарская губерния) — наиболее цветистые из них. «Мать толста, дочь красна, сын храбер — в поднебесье ушел!» («… сын кудреват — по поднебесью летает»), загадывают про печной дым бабы- [63]олонки с мужиками-олончанами. В Курской губернии ходит такая же загадка, но с видоизмененным концом: «Сын голенаст, выгибаться горазд»… «Отец (огонь) ещё не родился, а сын (дым) уж в лес ходит!» — говорят псковичи, добавляя к этому: «Зыблется, гиблется, а на землю не свалится!», «Кумово мотовило под небеса уходило!».
По тем местам, где ещё есть черные-курные избы, загадывает деревенский люд-краснослов про дым по-другому: «Черна кошка, хмыль в окошко» (Симбирская губерния), «Ходит Хам по лавке в Хаминой рубашке. Хам, иди вон!» (Самарская губерния) и т. д. «Что кверху корнем растет?» — загадывается о саже в трубе; «Полна коробушка золотых воробушков!» — о печной загнетке (или: «Полон сусек красных яичек!»); «Ниже верху, выше печи, греет плечи!» — о полатях; «Ударю я булатом по белокаменным палатам, выйдет княгиня, сядет на перину!» — об огниве, кремне, искре и труте. Про самый огонь говорят и так: «Без рук, без ног, а на гору ползет!», «Красный кочет дыру точит!», « Дрожит свинка, золота щетинка!». О горящей лучине-лучинушке березовой сложились загадки: «Красный петушок по жердочке бежит!» (Рязанская губерния), «Бежит кошка по брусочку, кладет кошка по кусочку!» (Самарская губерния), «Белое ест, черное роняет!» (Новгородская губерния) и т. п. Свеча, по словам загадок, является «столбом», горящим без углей; светец с зажженой лучиною; представляется «старцем», который стоит, «тюрю ест и под себя мнет». О нём же говорится: «Стоит Ермошка на одной ножке, крошит крошонки — ни себе, ни женке!».
Существует на Руси сказание о сотворении земных морей, озер и рек. Когда Бог сотворил землю, — гласит оно, — повелел Он идти ливню-дождю. Полил дождь. Воззвал Творец к птицам, дал им дело — разносить воду во все стороны света белого. Налетели птицы-железные носы (олицетворение весенних гроз) — и стали исполнять повеление Создавшего их. И наполнились водою все оврага, все котловины, все рытвины земли. «Отсюда и все воды пошли», — заканчивается сказ. По иному разносказу, дополняется он ещё тем, как одна птичка изо всей паствы отказалась повиноваться Творцу. «Мне не нужны ни озера, ни реки», — сказала она, — я и на камушке напьюсь!” Воспылал на птичку малую великим гневом Господь и запретил ей и всему её роду-потомству на веки вечные даже и подлетать к рекам и другим вместилищам вод земных; вышло ей позволение утолять жажду одной [64]дождевою водой. И летает в засуху эта птичка с криком — «Пить-пить!».
В духовном стихе о «Голубиной Книге» создание рек, ручьев и родников приписывается «зверю-Индрику», который, двигаясь с места на место в подземных недрах, роет в земле отдушины к океан-морю. О нём так и сказано там:
„Куда зверь пройдет,
Туда ключ кипит!“
Издревле у русского народа и у всех его родичей, славян, находятся в большом почитании ключи-родники, выбивающие из горных каменных пластов. Возникновение их относится к ударам огненных стрел Ильи-пророка (молнии), почему и слывут они гремячими да святыми. Над такими родниками — в обычае устраивать часовни, ставить кресты. К ним в праздники, а также во время бездождия, совершаются крестные ходы.
В Симбирской губернии (в Корсунском и Симбирских уездах) ещё недавно — двадцать-тридцать лет назад — богомольные старухи-чернички шли в засушливую весну к священнику и просили благословить «идти на гремячий». Затем они подходили к роднику и поблизости от него принимались копать землю. Если им удавалось дорыться до новой водяной «жилы», это считалась за признак того, что Бог смиловался над хлеборобами, и скоро пойдет дождь. Они возвращались домой и шли по селу, сопровождаемые добрым припевом веселой, припрыгивающей точь-в-точь по-воробьиному, детворы:
„Дождик, дождик, пуще!
Дам тебе я гущи!
Уж ты, дождь — дождем,
Поливай ведром
На дядькину рожь,
На бабкину полбу!“ и т. д.
Воде с незапамятных времен придавалась на Руси сила плодородия. Древний славянин-язычник видел в дожде источник урожаев, изливаемый облачною дожденосной девою, вступавшею в брачный союз с богом-громовником. От дождевой воды силу плодородия народ перенес и на реки, и на ручьи. В некоторых местах ещё в тридцатых годах соблюдался обычаи молиться над родниками, — хотя бы там и не было поставлено ни креста, ни часовни. В старину же, когда русские похищали («умыкали») себе невест, достаточно было объехать поезду трижды вокруг озера, чтобы это считалось равносильно венчанию. И теперь ещё в тех местах, где древнее суеверие держится особенно прочно, жених с невестой клянутся над колодцами в будущей верности друг другу.
Против такого почитания воды восставали ещё в ХII-ХIII столетиях наши церковные писатели. «И се слышахом» — писал один из них, митрополит Кирилл, — «в пределах новогородских, невесты водят к воде и ныне не велим тому тако быти, или то проклинать повелеваем»… Но седая старина держалась и держится слишком крепко своими цепкими корнями за жизнь народа-пахаря, — чтобы её можно было оторвать какими-либо запретами. Время вернее делает свое разрушительно-созидательное дело…
Вода, как и огонь, всегда казалась наделённою целительной силою. «Вода очищает от всего нечистого, огонь пожирает всякую нечисть!» — говорит простонародная мудрость устами старых людей. От каких только болезней не пользуют водою деревенские лечейки и в наши дни! И в этом случае воде гремячего ключа приписывается наибольшее значение. «Помогает», по словам знающих опытных ведунов, и дождевая вода.
Даёт помогу и вода, натаянная из снега, особенно — собранного в марте-месяце. Если берут для больного воду из проточного места, из реки, то никогда не зачерпнут против течения. «Матушка-вода!» — гласит народное слово: «обмываешь ты круты берега, желты пески, бел-горюч камень своей быстриной и золотой струей. Обмой-ка ты с раба Божия (имярек) все хитки, все притки, уроки и призеры, скорби и болезни, щипоты и ломоты, злу худобу; понеси-ка их, матушка быстра река, своей быстриной — золотой струей во чистое поле, на синее море, за топучия грязи, за зыбучия болота, за сосновый лес, за осиновый тын!»
Вещая сила, каковою наделила воду народная старина, заставляет прибегать к ней с гаданьями, и до сих пор не утрачивающими смысла в посельском быту. Гадающие смотрят в воду, угадывая судьбу по движению струек; слушают воду, определяя предсказание по шуму её; бросают на воду разные предметы.
Как у домашнего очага живёт Домовой, так и в каждой реке, в каждом озере — Водяной. О нём создано суеверным народным воображением немало всяких сказаний, по которым ещё и теперь можно угадать удаленное происхождение его от языческого Даждьбога. От него зависит, по представлению народа, «задерживать дожди». Потому-то и воздает ему пахарь-хлебороб всяческое почтение, умилостивляя его посильными дарами, величая, как и Домового, «дедушкою».
Вода — его царство, где он властен сделать все, что захочет. Под его властью не только рыбы, но и русалки (девы подводные), — не только все, что живет в воде, но и все, что к ней приближается. Все, кому приходится жить дарами воды (рыбаки, мельники, лодочники), — должны быть с ним в мире.
Памятующим это он оказывает всякое покровительство: бережёт пловцов, посылает добрый улов, смотрит за неводами, следит за уровнем воды в пруду и т. п. Но — «беда тому, кто затеет с ним ссору!» — предостерегают старые люди молодёжь, всё реже и реже вспоминающую про заветы седой старины.