Вез мужик на базар горшки продавать, и нагоняет его великий государь Петр Алексеевич. Придержал государь коня и говорит: “Здорово, горшеня! Мир по дороге”. “И тебе, боярин, много лет здравствовать!” Не признал мужик государя, потому что и видетьто его не приходилось да и ездил царь Петр Алексеевич часто один без свиты, в простом платье — правду на Руси да добрых слуг себе сыскивать.
“Хорошо ли, горшенюшка, торгуешь?” — спрашивает мужика государь. “Да, слава Богу, боярин: иной год рублей сорок пользы остается”. — “Куда же ты столько денег деваешь?” — “Десять рублей — в подать вношу, десять долгу плачу, десять взаймы даю, да десять в окно кидаю”. — “Что-то, горшеня, непонятно”. — “Правду-то, боярин, не всякому понять. А ты смекни-ка: долг платить — отца с матерью кормить, взаймы давать — сына воспитывать, за окно кидать — дочь для чужой семьи растить”. — “Так, горшенюшка, так!” — “Вот и живу, боярин; год-то прошел — смотришь: без худа и остался”. — “Без какого худа?” — “Эх, боярин! В худе живете, а худа не видите: уж что есть на свете хуже денег? Из-за них все друг другу завидуют, бранятся, один другого грабит, убивает. Завелась у убогого нищего в котомке медная денежка — смотри, и на ту чей-нибудь глаз зарится”. — “Не обидел Бог тебя, горшенюшка, разумом! А видал ли когда того, кому четвертую-то часть пользы отдаешь?” — “Нет, боярин, где уж нам в царевы ясные очи глядеть; не приводилось государя видеть”. — “Так ты, горшенюшка, пожалуй, встретишь царя — не узнаешь да и опростоволосишься”. — “Как не узнать, боярин: перед царем-то, ведь, всякий с дороги сходит, с телеги слезает да шапку снимает”.
Как раз на тот случай попадается им навстречу боярский обоз. Заприметили царя, узнали — сейчас долой с дороги, слезли с лошадей, вышли боярин с боярыней из кареты, слуги из повозок, поснимали шапки, стоят и кланяются. “Ну, что, горшенюшка, понял?” — спрашивает государь мужика. “Понял, боярин: либо ты — государь, либо — я. Оба мы не пешие и в шапках, а все перед нами шапки ломают да с дороги сходят”. Засмеялся великий государь Петр Алексеевич мужиковой увертке, а тот слез с телеги, поклонился царю земно и говорит: “Прости, надежа государь: не признал я тебя с первого разу”. — “Бог простит, горшенюшка”.
Поехали дальше — горшеня около телеги идет, а царь рядом едет. “Есть тут в вашей стороне, — говорит царь, — монастырь, что Беспечальным зовут, а в том монастыре будто бы игумен уж больно умный”. — “Как этому монастырю, государь, Беспечальным не зваться: земли у него много, леса, пашни, рыбные ловли — всего вволю; сколько сел да деревень к нему приписано, и работают теперь крестьяне на монастырь, как крепостные. А по правде-то, государь, мужики эти твои царские вольные испокон веков были. Да и впрямь хитер-умен нынешний игумен: отсудил их монастырю, не пожалел денег подьячим да судьям неправедным”. — “Правду ли, мужик, говоришь? — строго спрашивает государь. — Не по злобе ли? Смотри: у меня ложному доносчику первый кнут”. — “Правду истинную, как перед Богом, так и перед тобою, великий государь”. — “Ну, прощай, умный горшеня! — говорит царь. — Поеду я теперь в этот Беспечальный монастырь, посмотрю на игумена. Коли и вправду умен, а не хитер только, хоть и виноват — помилую. Мне умные люди надобны”. Хлестнул государь коня и поехал шибко от горшени.
Ехал он, долго ли, коротко ли — подъезжает к монастырю. А монастырь был старинный и стоял в глухом бору. У ворот сидел старый-престарый привратник; увидал государя, встал и кланяется. Приказал царь позвать сейчас же игумена перед свои светлые очи и говорит ему: “Слышал я, отец, что больно ты умен да с подьячими ласков. Загадаю я тебе три загадки. Коли отгадаешь, так не поставлю тебе в вину, что ты неправдою к монастырю моих государственных вольных мужиков приписал, хоть и отберу их: не след монахам чужим трудом жить. А не отгадаешь — не помилую!.. Вот тебе загадки: первая: сколько звезд в небе? Вторая: чего я, русский царь, стою? И третья: что я думаю? Даю тебе сроку до завтрашнего дня. Теперь поеду я в город, разберу, что с тобою подьячие напутали, а буду назад ворочаться — будешь ты мне и ответ держать”. Хлестнул царь коня и уехал, а игумен остался у ворот ни жив, ни мертв со страху.
По сказанному, как по писанному, разобрал государь в городе все дело: плутов судей да подьячих, что совесть и присягу продавали, не помиловал и поехал обратно. А горшеня между тем продал на базаре свой товар с барышком и думает: “Что-то теперь в нашем монастыре делается? Не заехать ли отца игумена утешить: грозен, мол, царь, да милостив Бог!” И поехал.
Приезжает горшеня в Беспечальный монастырь и видит в монастыре печаль великую! сидит игумен с братиею, над царевыми загадками думают — ничего придумать не могут. “Что, отец игумен, не весел, голову повесил?” — спрашивает мужик. И рассказал ему игумен свое горе. Подумал горшеня и говорит: “А ведь загадки-то эти я разгадаю”. Стал его игумен просить-молить, чтобы горю пособил. Горшеня отказывается: “Боюсь, — говорит, — впутываться: это дело государево; твой, ведь, разум царь пытает, а не мой”. Посулил ему игумен за помощь сто рублей, сейчас и деньги принес — все серебряными рублевиками, — насильно в руки сует. Поглядел мужик на деньги, еще подумал и говорит: “Ну, ладно, выручу я тебя. Ложись теперь спать: утро вечера мудренее. А завтра, как приедет государь, одену я твое игуменское платье и выйду к нему за тебя”. Игумен и рад — боится царю на глаза показаться.
Приехал на другой день государь к монастырю сумрачный, зовет игумена перед свои грозные очи. А вышел-то к нему горшеня. Не узнал царь его в монашеском одеянии и спрашивает: “Ну что, разгадал, старик, мои загадки?” — “Разгадал, государь. Первая твоя загадка: сколько звезд на небе? Столько их государь, сколько вот в этом возу маковых зерен, да еще в Большой Медведице — семь звезд”.
А около ворот стоял воз с маком — привезли его в монастырь на мельницу: масло из мака жать.
“Неправда это!” — говорит царь. “А вот проверь перечти, государь, так точно выйдет… Вторая твоя загадка: чего ты стоишь?.. Иисуса Христа, Царя нашего Небесного, жиды в тридцать сребреников, говорят, оценили. Ну, по этому судя, за тебя, за земного царя, все-таки больше двадцати девяти нельзя дать”.
Улыбнулся царь: “Ловко сказано! Недаром тебя, игумен, умным величают”.
“А третья твоя загадка, — говорит горшеня: — что ты, государь, думаешь? Думаешь ты, государь, что я — игумен, ан нет: я тот самый горшеня, с которым ты вчера дорогою ехал”.
Узнал его царь и рассмеялся: “Ну и ловок ты, горшеня! А все-таки не хвалю тебя: не след тебе не в свое дело соваться”. — “И сам я так думал, государь, — говорит мужик, — да твое же царское лицо меня с пути сбило”. — “Как так?” — “Да вот как, государь!” И вынул горшеня из кармана сто рублей, что ему игумен дал. А на рублевиках-то ведь царский портрет выбит.
“Ну, Бог с тобой, — говорит государь, — ради твоего ума и с тебя не взыщу и игумена помилую. Умел ты, горшенюшка, ловко ответ держать, умей хорошо и дело делать. Собирайся и явись ко мне в столицу. Посажу я тебя с хитрыми иноземными послами речь вести, нашу царскую пользу блюсти”.
Так-то стал жить горшеня в столице, верно царскую службу править… И дослужился до больших чинов.