Жила-была бедная вдова, а у неё была одна дочь, да такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером не описать. Много народу всякого званья к девушке-красавице сваталось, да уж больно она разборчива была, – все ей женихи не по-сердцу, не по-любу были.
Встретят жениха с почестью, повидает его девушка-красавица, и сейчас – поворот от ворот!.. Вот и говорит как-то раз старуха-вдова дочери:
– Эх, доченька!.. Больно ты у меня разборчива выросла: и тот тебе не хорош, и этот не угоден, – один ростом не вышел, другой ростом велик; кто больно умен, а кто Богом обижен, – никто-то тебе не по-сердцу, не по-любу. Время моё старое, долго ль мне ещё жить осталось? А как останешься ты на свете белом одиной-одна, – и тут худо тебе будет; всякий сироту изобидеть может.
А девушка улыбнулась, да и говорит:
– Незамай, матушка!.. Нет ещё жениха мне подстать. А чую я, что недалечко жених-то мой.
Вот как-то к ночному времени не спалось старухе-вдове, – стала она перед иконой и молится Богу, чтоб Он дочь её на ум, на разум наставил…
Только глянула она ненароком на дочь, – а девушка-красавица спит-почивает крепко, и всё лицо её радостью да улыбкой светится…
«Ну, – думает старуха, – видно, ей что хорошее привиделось! Ишь ты, как она улыбается во сне!..»
Вот как поутру девушка-красавица поднялась, – мать её и спрашивает:
– Ты скажи, не утай, доченька, – что тебе этой ночью во сне привиделось, что всё твоё лицо радостью да улыбкой ясной так и светилось?..
И сказала девушка-красавица:
– Снился мне, матушка ты моя родимая, сон чудесный, оттого и улыбалась я во сне. А видела я, матушка, будто приехал за мной царь некий на медной колеснице и подарил мне перстенек с камушком самоцветным, и такой этот камушек расчудесный был, что словно сияние от него исходило. И горел тот камушек драгоценный, как звезда на небе. И повел он меня, матушка, в церковь Божью. И как вошла я в церковь, – весь народ, только на икону да на меня и смотрит!..
Ничего в ответ на то не сказала мать, только головой покачала. Ночь пришла, мать опять уснуть не может. Подошла к дочерниной кровати, глядь, – а она ещё ясней во сне улыбается.
Вот на утро мать её и спрашивает:
– Скажи, не утай, доченька, – что ты этой ночью во сне видела, почему ясней прежнего ты во сне улыбалась?..
И сказала ей девушка-красавица:
– А видела я, матушка, сон ещё того чудней. Видела я, что приехал тот самый царь, что ко мне накануне приезжал, – да только приехал-то он на серебряной колеснице. И дал он мне золотую повязку. А как надела я эту повязку да пошла в церковь, – и тут все люди только что на икону да на меня и глядели.
А на третью ночь привиделся девушке-красавице сон ещё того чудней. В самую полночь приехал к ней неведомый царь на золотой колеснице и подарил ей платье, что всё было выковано из чистого золота. И как надела его на себя красная девушка да как вошла в церковь, – тут все, кто в церкви ни был, только на неё на одну и уставились во все глаза.
Подивилась на эти сны диковинные вдова и ни словечка не сказала на то. А девушка-красавица с той поры по целым дням с утра до вечера только и делала, что под окном сидела да из окна на прямоезжую дорогу во все глаза глядела…
И случилось, мало времени сгодя, чудо-чудное. И впрямь, приехал к ним царь неведомый со свитой своей. И была у него одна колесница медная, другая серебряная, а третья – чистого золота, как жар горит!..
Вошел добрый молодец в горницу, поклонился матери-вдове, ещё дочери-невесте в особицу, да и говорит:
– Хочешь ли ты, красная девица, охотой за меня замуж идти. А ежели есть на то твоя добрая воля, – и тут возьму я тебя за руки белые, поцелую в уста сахарные и умчу в своё царство, где богатству моему конца и краю нет!
Обрадовалась красная девица, – вся, как маков цвет, зарделась, да и говорит:
– Давно жду-поджидаю тебя, добрый молодец!.. Как привиделся ты мне в сновидениях, – о ту пору мы с тобою перстеньками обменялися, перед Богом друг перед другом поручилися!.. Хочу за тебя замуж идти…
И тут брал её царь неведомый её за руки белые, за перстни злаченые, целовал её в уста сахарные, выводил её на крутой крылец, сажал в колесницу чистого золота и умчал её, неведомо куда…
Ехали, ехали жених с невестой, и день, и два, и три. На третий день и подъезжают к горе Железной, к утесу. И видит красная девушка в Железной горе расселину глубокую, – и туда-то кони её с женихом на золотой колеснице и умчали.
Вот и осталась красавица жить в том ли глухом подземном царстве, в котором муж её царем был. И были у него и войско, и свита, и слуги, и народ, да только все ростом невелички, так по колено, не больше.
Куда ни пойдет, куда ни глянет молодая царица прекрасная, – всюду груды золота да серебра понавалены, и нет ей проходу от того богачества нигде.
– Вот, люба моя, – говорит ей царь, – видишь ты, сколько добра у меня всякого. И нет никого на свете, кто бы со мною потягаться мог.
А царице прекрасной всё страшно, всё жутко как-то и гложет-точит сердечушко ей зла тоска кручинная, как змея подколодная, гложет-точит неотступно, – хоть ты что хочешь с ним, неумчивым сердцем, делай!..
Уехал вскоре царь от неё, а она и осталась одна-одинешенька. И пуще того горе её за сердце взяло. Куда ни глянь, – всё-то золото да серебро… Опостылело оно ей даже, да так, что и глянуть-то на него ей тошно становится…
Захотелось царице есть, – кликнула она нянюшек да мамушек-невеличек, а они ей на золотом блюде серебряный хлебец и подносят.
Повертела, повертела царица в руках хлеб серебряный, да что с ним делать? Небось, не укусишь!..
Вот вернулся царь подземный домой, царица ему и говорит:
– Я, – говорит, – уж третий день ничего не ела, голодом томилась.
– Разве тебе хлеба не подавали?
– Да он из серебра чистого! Как же я его есть буду?..
– Ну, – говорит ей царь, – уж на то не прогневайся… Сама ты охотой хотела в богатстве жить. Вот тебе твоё желанье и исполнилось. Ешь серебряный хлебец, люба моя, а другого нет у нас ничего!..
И заплакала горько царица-красавица. И горько-то ей, и тоскливо в подземелье сидеть, и голод-то её томит неотступный…
А вокруг неё, под ногами всё те же вороха золота, серебра и добра всякого грудами навалено, и что ни день, всё больше да больше его сюда царские слуги наносят. Скоро и выходу из подземелья ей не будет.
И взмолилась царица мужу и говорит ему:
– Сжалься, смилуйся, государь, надо мной!.. Отпусти ты меня отсюда на вольный свет, на волю-вольную!.. Истомилась я у тебя в подземелье сидючи. Не мило мне и богачество твоё несметное!.. Сколько времени маковой росиночки у меня во рту не было.
– Нет, – говорит подземельный царь, – сама ты своей охотой замуж за меня пошла; охотой и в церкви мы с тобой повенчаны. Так тому и быть теперь до скончания века.
Горше прежнего заплакала царица бессчастная, бросилась в ноги подземному царю. И сжалился над ней, наконец, подземный царь.
– Слушай, – говорит, – красавица, люба моя!.. Ничего я сделать не могу, ничего изменить не в силах, опричь того, – три дня в году буду я тебя на свет Божий из подземелья выпускать, – в понедельник, во вторник да в середу на Крестоносной неделе. И в те самые дни можешь ты по земле ходить, где тебе похочется, можешь милостыньку выпрашивать… А больше ничего не могу сделать для тебя…
Вот и стала с той поры подземная царица-красавица три дня на Крестоносной неделе из подземного царства на белый свет выходить; стала по всей Руси святой нищенкой странствовать, и питалась она тем, что ради Христа подавали ей люди добрые, сердобольные под окном да на паперти. И тех дней царица год-годинский ждет-пождет и дождаться не может. И те дни царице бессчастной краше всех дней в году, потому как видит она о ту пору воочию и красное солнышко-колоколнышко, и небушко Господнее, и травы, и злаки хлебные, и народ честной, – и те дивные чудеса Божьи дороже и краше ей богачеств несметных, что таятся от ясного взора в глухом подземелье, где ни света ясного, ни радости, ни счастья ей видеть не доводится…