I.
Воротился корабль из далекого плавания, вошел в гавань, бросили якорь, шабаш!.. Служба тяжелая кончена; жалованье в кармане… Гуляй матрос!.. С корабля на берег. На берегу, известное дело, прежде всего в кабак; а из кабака ватогой на улицу. А на улице весело,— праздник, в колокола звонят, народу всякого гибель, матросы с своих и чужих кораблей, шкипера во фраках и боцманы в синих суконных куртках, бабы разряженная, купцы, господа, офицерство… А к вечеру, в городском саду,— музыка и фонари разноцветные; а с музыки по трактирам, и в тех трактирах — дым коромыслом: еда, попойка, шум, говор, песни, веселье до поздней ночи.
II.
Вот, входит матросик в таверну,— значит, в харчевню такую — немецкую; видит: в углу, за столом, служба с какого-то иностранного корабля,— пять человек сидят, ужинают. Поглядел он на них; что такое они едят? Видит, хорошее кушанье; и велел подать себе тоже. Половой — немец, перешепнулся с буфетчиком-немцем:— Что, мол, простой русский матрос; не стоит ему подавать хорошего,— не разберет.— Велели на кухне собрать объедки какие то завалявшиеся, да разогреть,— и подали. А матрос человек бывалый, смекнул… Эй, ты,— говорит — мусье! Подит-ка сюда… Что это такое?
— А это, мол, то, что вы спрашивали.
— Врешь ты, такой, сякой! Это ты из ведра помойного зачерпнул.
Обиделся немец, пошел, пошептался опять с буфетчиком, и приходит назад.
— Коли не нравится, мол, так пожалуй не ешь; а что следует — заплати.
Ах вы — анафемы!— думает про себя матрос.— Постой же, я вас проучу!
Сейчас достал золотой из кармана, бросил на стол и говорит:— на, получай!— Половой взял золотой, высчитал все как следует, и приносит сдачу; а тот и глядеть не хочет;— рукой махнул:— бери, мол, это себе на водку;— сам встал и ушел.
На другой день приходит опять и обедать требует. Узнали его сейчас,— засуетились;— буфетчик сам выбежал, извиняется за вчерашний ужин, торопит прислугу. Подают ему самое, что ни есть лучшее. Вина спросил — приносят вина заморского, за золотою печатью.
Ѣл, ел матрос,— отлично наелся, выпил вино, спросил себе кофею;— подали ему и кофею;— после кофею выпил еще наливки какой-то;— все кончил, бросил опять золотой и сдачи опять не взял. Ушел, а вечером воротился, ужинать спрашивает. На другой день, опять пообедал, на третий день, тоже, и стал он ходить туда, почитай, каждый день, и все золотом платит, а сдачу дарит буфетчику или половому на водку.
И полюбили его в немецкой харчевне; почет такой! Первое место отведено и прибор всегда готовый стоит. Как только завидят его, сейчас половой бежит буфетчику сказывает, а буфетчик хозяину и выходят оба ему на встречу, двери ему отворяют, сторонятся;— хозяин сам руку жмет.— Гут-морген, мол, господин Матрос, просим пожаловать!.. А матрос себе на уме, посмеивается.— Постой немец, посмотрим:— что-то ты после запоешь?
Только вот, раз, хозяину деньги понадобились, и отпирает он шкатулку, в которую он золотые прятал. Взял горсточку, вынул, понес, купцу какому то отдает; а тот на него глаза вытаращил.
— Да что ты,— говорит,— немец, — шутишь что-ли; али дурману объелся?
— А что?
— Да ведь это — пуговицы!
— Как так?
— Да так:— солдатские, медные пуговицы… Сам видишь:— вот номер, а вот и ушко.
Ахнул харчевник; схватил себя за волосы… Ах я осел!.. И где у меня были глаза?.. Бросился опрометью домой, прибежал, отпер свою шкатулку, смотрит;— хоть бы один золотой!.. Все медные пуговицы!.. Кличет буфетчика… Что это? Как это?.. А тот ему:— Правду тебе сказать, говорит, я и сам часто думал: червонцы ли он дает? Не медные ли это пуговицы? Потому, значит, простой матросишка; откуда ему такие деньги иметь?.. Жалованье их мне известно;— не раскутишься.
Взъелся хозяин… Ах ты,— говорит,— злодей! разбойник ты этакой! Да как же ты раньше мне не сказал?
— Да ведь ты же сам видел!
— Да ведь и ты видел!
— Да что видел-то?
— Пуговицы.
— Ну, нет, я пуговиц не видал.
— А что-ж ты сейчас говорил?
— А я говорил, что мне сумнительно было.
— Сомнительно… Пфуй! Ты не честный человек! Ты шельм!.. Сейчас подавай назад все, что вы с половым на водку между собою делил.
Взбесило это того…— Вас Саппермент!.. Сам видел! Сам получал! Сам счет сочинял! Сам мошенник! Сам шельм!
И разругались они; кричат; за воротник ухватили друг друга… Прибежала харчевница:— Ах! Васисдас!— Кличет прислугу; розняли их… Что такое? Показывают ей пуговицы… Расплакалась… Ай либергот! Ай Иезус!.. На шапку;— сейчас или к его капитан! Сейчас неси ему пуговицы!
Ухватил немец свою шкатулку и побежал к капитану.
Тот выслушал,— усмехается.— Послушай,— говорит,— мейнхер, ты либо пьян, либо затеял какую-нибудь штуку — шельмовскую. Добро бы ты, говорит, один раз ошибся, не досмотрел;— а что ты мне целый цейхгауз сюда принес? Ну, сбыточное ли это дело?.. Ступай-ка ты, говорит, домой: да ляг, проспись хорошенько.
И выпроводил он немца.— Однако, думает, дело не ясно… Что нибудь да накуролесил матрос… Эй, Вестовой? Позвать ко мне сию минуту Антонова.
Приходит матрос.
— Послушай,— говорит,— братец;— на тебя немец харчевник жалуется. Признайся мне с глазу на глаз, по совести;— что у вас там такое было?.. Коли так, шалость не важная, так ведь ты меня знаешь;— я не люблю своих выдавать…
— Да ничего, Ваше Высокоблагородие, — маленечко проучил я немцев за то, что они больно уж нашего брата — матроса — не уважают. И рассказал как немцы в харчевне его обидели и как он им отплатил.
— Так это правда, что он вместо червонцев брал у тебя медные пуговицы?
— Святая правда, Ваше Высокоблагородие.
— Послушай, Антонов,— ты врешь!
— Никак нет-с; — смею ли я перед вами врать?
— Да как же ты это сделал?
— Эх, Ваше Высокоблагородие, да я вам и расскажу,— так вы не поверите.
— Так покажи.
— А как вы, за урок, прикажете мне потом показать спину?
— Не бойся, вот-те Святой Микола!.. Ну,— показывай…
— Увольте уж Ваше Высокоблагородие — до завтра.
— А что?
— Да того и гляди сейчас тревогу ударят… Сами изволите видеть: какая иллюминация!
Глядит капитан,— зарево красное осветило всю комнату. Кинулся он к окну, смотрит: — по двору люди бегают, светло как днем, шум, крики, из за угла дым клубом валит, сквозь дым пламя красными языками взлизывает.
— Ахти! Да ведь это никак наш дом горит!
Только успел сказать, как в комнате дымом запахло; над головой послышалась беготня; — из нижнего этажа кто-то высунулся, кричит,— спасите! горим!
Бросился капитан к столу, чтобы забрать поскорей бумаги какие-то важные; а матрос торопит его.— Скорей!— говорит;— скорей! а то не успеем!
И вот, бегут они вон из квартиры, на лестницу; — навстречу им, снизу, денщик… Не пройдете, кричит, Ваше Высокоблагородие; — весь низ в огне!..
Что делать-то? Кинулись вверх по лестнице, на чердак: из чердака вылезли в слуховое окно, на крышу, да как глянули кругом… Батюшки! И уйти-то некуда!.. Кругом все в огне. Так и пышет; и жарко уже становится им на крыше и дымно; глаза ест, горло захватывает!..
— Ну, Ваше Высокоблагородие, молитесь Богу;— умирать нам приходится!
— Ах, говорит, умирать то мне этою смертью не хочется;— не по нашей части… Голубчик,— Антонов, взгляни ка: нельзя ли куда нибудь улизнуть?
Спустился Антонов к самому краю, над желобом; смотрит.— А что, говорит;— разве вон там попробовать?
— Где?
— Да вон, мол; — вон там на углу, еще курится; огня еще не видать… Скорей! Скорей!
Побежали они как кошки, по самому краю, остановились на самом углу, перегнулись, высматривают… Вдруг, дым отпахнуло, видят: внизу навозная куча… Ну, говорит матрос, скачите вы, Ваше Высокоблагородие — первый; — а я за вами.
Ёкнуло сердце у капитана. Дом-то пяти-этажный, навозная куча внизу кажется не больше шапки; страшно!.. Ну, как не угодишь, промахнешься?.. Однако огонь не свой брат… Перекрестился, да как прыгнет… и полетел со стола, вниз головою, на пол…
Очнулся, охает, смотрит:— никакого пожара нет; все тихо; он в комнате, на ковре, лежит в растяжку; а возле стоит Антонов, рожу такую скорчил соболезнующую.
— Не ушиблись ли, Ваше Высокоблагородие?
Как вскочит он на ноги.— Ах ты, говорит, такой, сякой!.. Вон, говорит, отсюда — сию минуту! Да смотри, чтоб на тебя больше жалоб не было; а не то я те задам такого пожару, что не то с пятого,— а и с десятого этажа соскочишь!
III.
Вот, через несколько времени после этого, является тот капитан к своему начальству с рапортом… Сидят они, занимаются, бумаги подписывают… Вдруг, начальство то, важный такой, толстый, почтенный старик генерал и говорит капитану:
— Ах, да, говорит,— скажите, что это за история у матроса с харчевником? Приходит ко мне немец, плачет, показывает какие-то пуговицы, говорит: матрос его обманул… Ничего понять не мог.
Закусил капитан губы. Стыдно было ему признаться перед начальством как над ним подшутил матрос; однако не утерпел. Дай, думает, потешу я старика; и рассказал все как было, на чистоту.
Очень понравилось это тому; хохочет, руки себе потирает, над капитаном подтрунивает. Ха! Ха! Да как же это вы так, мол? Как же?… Так и спрыгнули с крыши?… Ха! ха!… И не ушиблись? И что-же пожар то?. Сильно горело?…
— Постой-же,— думает капитан,— я тебя самого угощу, чтобы ты надо мной не смеялся.
— Да не угодно-ли Вашему Превосходительству? если это вас так интересует, самим испытать?
— Как? Вы думаете, что он и меня проведет?
— Не смею, мол, уверять; — а полагаю, что может статься.
— Ну, сделайте одолжение!… Ну, очень желал бы я посмотреть… Пожалуйста, прикажите ему прийти сюда.
— Слушаю-с.
В тот же день, вечером, призывает капитан снова Антонова.
— Так и так, братец; сделай мне одолжение; распотешь ты нашего старика генерала… Знаешь, этак его хорошенько, чтоб он откуда нибудь с колокольни, или с Бом-Салинга этак вниз головою… а? Как ты думаешь?… Можно?
— Можно то, можно, Ваше Высокоблагородие, да только, как бы они… потом…
— Ничего не бойся,— я все беру на себя… Да потом заходи ко мне, расскажи,— получишь на водку красненькую.
IV.
Является к генералу Антонов.
— А! Здравствуй братец… как бишь тебя?.. Антонов?…
— Так точно, Ваше Превосходительство.
— Скажи мне, пожалуйста, Антонов; это ты заставил своего капитана с крыши спрыгнуть?
— Я, Ваше Превосходительство.
— Пожалуйста, братец, — не можешь ли ты показать мне… Ай! Что это?… Под тобою вода? Откуда ты это?… Гляди-ка; ведь ты мокрехонек!
— Вода высока — Ваше Превосходительство… У вас тут, на улицах, еще только по щиколотку, а там у пристани, уж по пояс.
— Вот те и на!.. А мои только что выехали… Ах! как же это?… Ну, некогда теперь, братец, штуки показывать… Ступай скорее… Нет, стой; я вестового пошлю; а ты иди-ка со мной к коменданту.
Вышли они на улицу, да как ступили,— смотрят: вода и тут уже по колена. А на дворе ветер, буря такая ревет, фонари загасило, ни эти не видать. Бредут они, шлепают по колена в воде, словно раков собрались ловить… А вода то все выше, да выше.
— Не вернуться ли, Ваше Превосходительство?
— Нет, ничего; успеем.
Взяли они наискосок, через площадь, чтобы скорее дойти,— вдруг, смотрят, на встречу им вал, с белым, пенистым гребнем, горою катит… Сейчас подхватило их; понесло…
— Ах, братец!— кричит генерал; — тону! Помоги!… Матрос схватил его за руку;— сюда,— говорит,— правее! правее!… Вон здесь что то торчит! Доплыли; смотрят: — труба дымовая, и под ногами у них опять стало твердо… Ну, слава Богу! крыша!.. Стали они на крышу то, держатся за трубу. Не рад генерал, что и вышел из дома… Потоп!.. Того и гляди пропадешь!.. Осматривается;— а сам молитву читает… Глядь, мимо них, ялик плывет пустой. Ах, говорит, голубчик Антонов! Нельзя ли как нибудь этот ялик сюда?
— Сию минуту, Ваше Превосходительство… поплыл, поймал ялик, вернулся назад…— Извольте садиться.
И вот, садятся они вдвоем, в пустой ялик, нет ни весла, ни паруса,— руль оторван;— нечем управиться… Пустили на Божью волю; плывут.— Ну, думает генерал,— авось еще ветром вынесет как нибудь на сухое место… Однако, видят кругом все вода, да кое где из воды одни только черные трубы выглядывают… Наконец уж и труб не видать… одни только волны бушуют, да ветер гудит… Стали они осматриваться…
Господи Иисусе Христе!.. Что это? Антонов! гляди-ка братец… Ведь это маяк позади?
— Маяк, Ваше Превосходительство.
— Так это значит, нас в море вынесло!
— В море и есть.
Заплакал старик… Прощай жена!.. Прощай дети!.. Ну, говорит,— пропали мы, братец, с тобою!..
— Бог милостив,— говорит матрос.— Авось поживем еще.
Только он это сказал, как заревет сзади их!.. Налетел шторм, ухватило их лодку то, и угнало далеко, далеко от гавани, прямо в открытое море.
V.
Плывут они день, плывут два, буря не унимается… На третий день, по утру, ветер упал маленько, и на западе стало прояснивать… Глядят они:— берег недалеко.
И вот, пригнало их ветром к земле; — и вышли они на берег пустынный; а лодку бросили..
Бродили, бродили по берегу, — не видать ни души. Наконец, попадается им человек какой то. Стали ему говорить по русски, а он головой мотает и выговорить то порядком не сможет; а так только курнычит что то. Ну, плохо дело! Догадались, что значит их далече занесло… Как быть то? Как воротиться назад, в свою землю?..
— А что, голубчик Антонов, с тобой деньги есть?— говорит генерал.
— Нету, Ваше Превосходительство, ни гроша;— а с вами?
— Да и со мной тоже.
— Ну, делать нечего,— говорит матрос.— Надо наняться в работники; да зашибить деньжонок, а без того и думать нечего;— домой не воротишься.
— Эх! хорошо тебе братец!.. Ты человек привычный; а мне каково? Сам знаешь, наш брат не умеет работать.
— Ничего,— говорит матрос;— я такую работу найду, что и уменья не надо.
Шли они, шли,— приходят в деревню. Нанимаются в пастухи. Общество согласилось и порядило их на целое лето. Матрос пошел за старшего пастуха, а генерал за подпаска… Так — таки вплоть до осени, и пасли они деревенскую скотину;— после того, собрали с мужиков деньги и стали делиться. Матрос разделил деньги поровну;— сколько себе, столько и генералу;— пришлось ровно по десяти рублев на брата. Вот, генерал видит, что матрос ровняет его с собою;— и показалось это ему обидно.— Бога ты, говорит, не боишься, Антонов! Как же это ты, братец, ровняешь меня с собой? Ведь я же все таки генерал, а ты простой матрос!
— Как бы не так, Ваше Превосходительство. Мне бы разделить на трое. Две части себе взять, а с вас и одной довольно, потому ведь я настоящим пастухом был, а вы подпаском.
— Ну, Бог с тобой!.. Не хочу я с тобой из за этого ссориться, потому я тебе все таки жизнью обязан… Пойдем, сядем сюда, потолку ем-ка хорошенько… Как же бы нам теперь сделать, чтобы домой воротиться?
Сели они на пригорке… Ваше Превосходительство,— говорит матрос;— а что дадите;— сию минуточку ворочу вас домой?
— Да что же мне дать то? Ну, так и быть, вот десять рублей; всю заработку отдам.
— Но рукам.
— По рукам.
Как хлопнет ему матрос в ладонь то,— тот и очнулся… Смотрит:— он у себя, в своей комнате и кругом все по старому…
Ухватил он себя за лицо; щупает: не во сне ли?.. Смотрит на платье, видит как был, так и есть… Сейчас позвонил;— прибегает денщик… Где барыня?.. Дети?
— Да не вернулись еще мол;— сами изволите знать;— сейчас только уехали.
— Как так?.. А наводнение?.. Да, что у вас тут, все ли благополучно?
Денщик глядит на него; рот разинул.
— Никакого наводнения не было, говорит; все, слава Богу, благополучно.
Смекнул наконец генерал… Эхе! мол.. Так вот она штука-то!.. Ах ты разбойник этакой!.. Да куда же он делся?.. Антонов!..
А Антонов стоит сзади его; весь в струнку вытянулся;— руки по швам.
Увидал его генерал… Глядит;— головою покачивает… Шельма ты! шельма!.. Да ну, делать нечего; уговор лучше денег!.. На, бери мою заработку. Только чур, никому не рассказывать.
И получил Антонов, в тот вечер, две красненьких:— одну за подпаска,— от генерала; другую за пастуха,— от капитана.
А немец-харчевник и до сих пор не может забыть своего несчастья. Пуговицы он бережет и всем, кто приходит к нему, показывает… Вот, мол, как обидел его матрос!
