Жил был Волчок, — собака такая, роду не знаменитого и росту не богатырского,– лохматая,– морда как помело, ни глаз, ни ушей не видать,– ну, словом нехороша. Но, не смотря на это, Волчок был добрый пес;– бродяжничеством и воровством не занимался, а жил всю свою жизнь у хозяина, мужика, служил ему верно,– днем ходил со скотиною, ночью стерег хозяйский двор и за то получал свой скудный собачий паек… Но люди неблагодарны;– и вот, когда, наконец, Волчок состарился, когда у него стали зубы плохи и ноги слабы и не мог он уж лаять по прежнему,– стал на него поглядывать косо его хозяин…– Чёрт бы тебя побрал! думает.– Жрешь только; а проку уж от тебя давно никакого… И стал говорить жене, что пора бы, мол, нам с Волчком покончить.
— Да, отвечала жена;– только жаль мне его беднягу. Погоди уж еще немного; авось сам околеет.
Но мужик на это сказал, что ждать нечего и что он его завтра-же порешит.
А бедный Волчок лежал тем временем недалеко на солнце, и слышал их разговор. И стало ему очень горько при мысли, что вот наступил его последний день… Подумал, подумал, и как стало темно, тихонько ушел со двора… Куда идти и что делать: этого он не знал покуда, а хотел только убраться прочь, чтобы хозяин его не нашел и не исполнил над ним своего решения…
Идет он путем — дорогою, а на дворе уже ночь… Вдруг, возле него недалеко фыркнуло, и из кустов, над крутым оврогом, выходит к нему на дорогу кто-то… Глянул он, видит: Кобыла,– худая такая,– кожа да кости. Она была из соседней деревни и Волчок ее тотчас узнал.
— Ты как тут?
— А так, говорит Кобыла;– не по своей охоте… И стала ему горько жаловаться.– Жила, мол, я у хозяина двенадцать лет, принесла ему двенадцать жеребят; изо всех сил на него работала; а как стала стара и пришло мне не в моготу работать, он взял да и стащил меня вот сюда, под яр. Уж я лезла, лезла,– насилу вылезла.
— Ну,– говорит Волчок:– это он еще милостиво с тобой поступил. Мой хуже хотел со мною сделать… И рассказал он ей, как хозяин грозил его порешить и как он ушел.
— Куда ж ты идешь?– говорит Кобыла. Волчок отвечал, что не знает и сам;– но думает понаведаться у приятеля, тут, по соседству, нельзя ли хоть ночку переночевать… И стал он ее с собою звать,– Пойдем,– говорит,– лучше вместе; а то останешься тут одна,– волк съест.
— Пущай съест, — отвечала Кобыла.– Все одно умирать приходится.
Постоял, постоял Волчок; видит Кобыла легла;– и пошел дальше.
Дорога к соседу лежала дремучим лесом. И вот, идет он в лесу: идет, а сам, бедняга, крепко побаивается. Дело ночное, в потемках не видно, того и гляди на волка наткнешься… Не успел он этого подумать, глядь, а на встречу ему и в самом деле старый его знакомый,– большущий волк.
— А!– говорит,– Волчок! Здравствуй, любезный!.. Как это ты в такую пору сюда забрел?
Волчок оробел, но видя, что Волк его не трогает, понемногу собрался с духом.– Так и так, мол,– стар стал, хозяин не хочет даром кормить и грозил завтра со мною покончить;– так вот я и ушел.
А тот ему:– Ну, говорит, — жаль мне тебя, Волчок,– да что делать то? Всякому свой черед и теперь твой пришел. Пойдем со мною домой, к жене и к детям.
— Зачем?
— А уж известно зачем. Дело наше голубчик, такое — волчье,– есть хочется. Только тащить мне тебя тяжело, так уж ты сделай мне удовольствие, дойди сам; тут недалеко.
Волчок ничего на это не отвечал; только повесил голову и пошел. Но он не был сердит на серого, потому, думает,– что-ж! Его уже ремесло такое… Волк тоже, видя его послушание, ни сколько не гневался на Волчка за старое.– Что-ж, думает, — его уж служба была такая… И вот идучи рядом, стали они разговаривать.
Волк говорит: — Слыхал, говорит, я, что тут где-то недалеко Кобыла бродит. Не знаешь-ли, братец, как бы ее найти?
А Волчок себе на уме.– Отчего не найти, мол. Я эту Кобылу знаю и если пойду искать, то найду. Только, теперича, ты меня отпусти за это живого.
— Ну ладно, говорит Волк,– отпущу. Только ты прежде найди.
— Нет, ты сперва отпусти.
— Да ты надуешь, уйдешь?
— Нет, отвечал Волчок;– не надую. А если, теперича, я не найду этой кобылы, то сам ворочусь. Так и условие заключим.
— Ну хорошо, заключим.
Отправились они вместе к Лису, избрали его своим посредником и у него заключили такое условие, что если Волчок найдет и поставит вместо себя кобылу, то Волк дарит ему жизнь и волен он, Волчок, идти куда ему вздумается. А если нет, то обязан он воротиться сам, дабы Волк не остался в убытке.
— Ну, теперь можешь идти, сказал посредник, когда условие было заключено, — и Волчок побежал, махая хвостом,
Он нисколько не сомневался, что его дело в шляпе, помня как давеча Кобыла сама сказала, что пущай де ее Волк съест,– все одно умирать.
II.
Вернулся он на то место, где встретил ее и видит — тут,– где лежала, тут и лежит. Хотел уже прямо к Волку, объявить что нашел, да посовестился. Нет, думает, так нечестно; а надо ее сперва предуведомить, чтобы потом, когда Волк станет драть, не корила.
И вот стал он ее упрашивать:– Голубушка, говорит;– такая-сякая? Сделай ты мне милость божескую: выручи из беды?
— А что?
— Да вот что; попался я Волку и хотел он меня уже съесть; да отпустил с уговором, чтоб я поставил вместо себя охотника. Я ему и пообещал поставить тебя, помня, что ты говорила мне давеча, что, мол, — пущай съест, все одно как умирать.
Кобыла как фыркнет,– и поднялась на ноги…– Как — все одно? говорит.– Ах ты душегуб проклятый! Вишь, что затеял! Я давеча пошутила, а ты и взаправду принял… Как же? Так я и пойду за тебя охотником! Нашел дуру! Я и сама еще жить хочу.
Такой ответ весьма огорчил Волчка.– Ну, если так, говорит,– то нечего делать. Надо, значит, мне самому идти.
— Куда идти?
— к Волку назад.
— Это зачем?
— Да за тем, чтобы он в убытке не был
— Ах ты дурак! дурак!.. Да брось ты его,– не ходи. Уйдем лучше скорее в другую сторону.
— Нельзя, говорит Волчок;– у нас с ним такое условие было заключено, перед посредником.
— Перед каким посредником?
Только хотел Волчок отвечать, — глядит, а посредник то тут как тут, — сам стоит перед ними.
— Вот он и есть.
— Что это у вас тут, любезные, спросил Лис;– о чем идет спор?
Они рассказали ему о чем и просили, чтоб он решил, как следует поступить.
Посредник подумал, и говорит: — Дело это, говорит, просто. Кобыла вольна не идти, потому что она не заключала условия. А ты, Волчок, не исполнил обещанного, и потому должен идти.
Волчок поджал хвост, свесил голову, и собирался уже идти; но посредник его остановил.– Постой, говорит.– Что ты должен идти, это верно и об этом не может быть спору. Но ты не обязан идти сейчас, потому что в условии этого не было выговорено и Волк тебе не назначил срока. Подай объявление, что ты, по обстоятельствам, не можешь явиться немедленно, а придешь после, когда тебе это будет удобно.
Волчок очень обрадовался, услыхав это, и очень дивился: как это — такая простая кажется вещь, а вот не пришла же ему самому на ум!.. Однако, он все еще сомневался, не шутит ли Лис, и чтоб увериться, стал его спрашивать…– Когда же, мол, это может быть мне удобно, чтоб он с меня шкуру содрал?
Но Лис на это сказал ему дурака, и сказал, что все от него теперь зависит. Как он, посредник, значит, решит, так и быть. А он должен об этом подумать и выслушать сперва обе стороны, какия у каждой есть доводы и причины… И велел он Волчку понаведаться, а на вопрос: когда?– отвечал, что на этой неделе ему не время, занят;– и не знает даже, когда будет время; но что Волчок должен все время, теперь, быть у него под надзором и давать знать о своем месте жительства;– и по первому требованию должен явиться к нему для разбирательства.
Сказав это, он повернулся и пошел прочь.
III.
Остались Волчок с Кобылою и, подивившись тому, как хитро рассудил посредник, стали советоваться: что делать?.. Волчок не хотел идти к своему приятелю, чтобы в лесу опять не наткнуться на волка; а больше ему было некуда. Тогда Кобыла стала ему говорить, что тут недалеко, под городом, на большой дороге, есть постоялый двор, куда она заезжала часто в былые года, с хозяином, и что на этом дворе у нея и собаки и кони знакомые. Пойдем, мол, туда, понаведаемся, авось пустят на ночь и дадут что нибудь поужинать, а там, утро вечера мудренее, завтра подумаем, как нам быть.
Волчок согласился охотно. Ему теперь все было хорошо, после того как ушел от смерти.
Шли они долго, устали, проголодались, озябли, и когда наконец дошли до места, было уже за полночь. По счастью, во двор только что вехал обоз, и в окнах светился еще огонь, и ворота были отворены. Кобыла отправилась, как знакомая, прямо в стойла к хозяйским коням и те дали ей сенца. Но Волчку ночлег дался не так дешево. Прежде чем объяснилось, кто он и с кем пришел, дворовые псы задали ему такую трепку, что он чуть не умер со страху. Дело однако уладилось и когда на дворе убедились, что не вор, то его оставили. Ночевал возле Кобылы, в стойле; но сено, которым та угощала, было ему не по нутру, а попросить другого чего у хозяйских собак он не смел и таким образом, не смотря на жестокий голод, залег, не поужинав. Но тут случилась такая оказия. Бедняга, во сне, с голодухи, и сам уж не зная как, начал тихонько выть. Вдруг, кто то пошевельнулся возле него, в углу. Это был нищий старик — шарманщик из города, которого не пустили в избу, потому что ему было нечем платить за ночлег. Не зная куда деваться, чтоб не замерзнуть, он тоже забрался тихонько в конюшню, нашел пустое стойло, сбросил с себя свой инструмент, лег в уголок, на солому, и тотчас уснул… И вот, приснилось ему, что он в городе, у окошка, взялся за ручку шарманки, чтобы играть и вертит. Но эта шарманка проклятая вместо того, чтобы тотчас играть, как следует, стала выть. Это нисколько его не удивило сначала, потому за нею водились такие штуки, и он ожидал, что вот — повоет немного, а потом все же начнет играть, Но шарманка, на этот раз, играть и не думала. Воет себе да и только, и так то протяжно, жалобно, аж на душе тошно. с дива проснулся, слушает; что за чёрт?.. Не на шутку, как будто его шарманка воет?.. Не зная, что бы это такое значило, он стал шарить рукою и в потемках, вместо шарманки, нащупал Волчка, как вскрикнет…– Ай! Дьявол!.. А Волчку, со сна, почудилось, что его Волк дерет, и он завизжал:– Караул! Поднялась суматоха страшная. Кони в конюшне шарахнулись, бьются, храпят… Петух на насесте, проснувшись, начал орать неистовым голосом. Свинья с поросятами, возле, в хлеву, захрюкала. Шарманщик вскочил и кинулся было вон; но на встречу ему, со двора, собаки бросились с лаем и это заставило его воротиться. Он высек огня, засветил серинку и только тогда, увидев в углу Волчка, догадался в чем дело.
— Ты чего воешь,– чёрт?– сказал он сердито; но убедившись из ответа Волчка, что бедняга голоден, сжалился, достал, из своей котомки краюху хлеба, — все свое достоянье, и отломил ему добрую половину; ибо он знал по опыту, что такое голода, и как обидно ложиться спать, не поужинав .– На,– ешь, сказал он;– только не вой пожалуйста.
После того, в конюшне, все успокоилось и все уснули.
Рано по утру обоз стал сбираться в путь. Отворили ворота;– шарманщик проснулся и вышел. Смотрит: за ним вышел Волчок и вышла Кобыла.– Эхе! сказал он.– Да нас тут трое… Ну, ночевали вместе,– вместе и в путь пойдем, Убедившись, что Кобыла без вьюка, он попросил ее довезти до города его инструмент. Той это было нетрудно и она согласилась охотно.
Дорогой, Кобыла с Волчком, перемигнувшись, рассказали Шарманщику о их бедственном положении и стали просить совета: что им теперь предпринять?
— Эх вы, голубчики!– сказал он.– Нашли у кого спросить! Да я и сам не знаю, куда мне деваться. Стар стал совсем; ноги не носят, инструмент тоже совсем отказывается, — после сырой погоды, иной раз, — по целым дням, бедняга, только хрипит, и ни копейки ты с ним не заработаешь.
— А что, любезный, сказала Кобыла;– правда это, что говорят, что в городе, тут у вас, есть богадельня для престарелых?
— Есть, отвечал старик.– Так что ж?
— Да я бы думала понаведаться: не примут ли?
— Тебя то?.. Нет, не примут; потому богадельня эта купеческая и туда принимают только одних купцов.
— А я, сказал Волчок; — хочу понаведаться: не наймет ли кто в дворники, дом стеречь.
— Нет, отвечал старик.– Народ, тут в городе, скуп и сторожей не держат. Да и стеречь то нечего. Как только смеркнется, все ворота на запор и до утра ни души не встретишь. Не пустят даже тебя никуда. Так и ночуешь другой раз на паперти.
— У тебя, значит, и дома нет? спросили попутчики старика.
— Нету, голубчики;– какой дом?.. Так шляюсь себе весь день под окошками; да иной раз на кухне дадут посидеть, пообогреться. А зимой, ухожу тут за город, в слободу, к кузнецу знакомому, и у него, на кузне, ночую.
— Что же ты нам посоветуешь?
— А право уж и не знаю что… Подумав однако, он стал, их спрашивать: что умеют делать?.. Ты, старая, можешь мой инструмент возить на себе?– спросил он Кобылу.
— Могу.
— Сдается мне, что с конем оно будет важнее, и мы это попробуем… Ну, а ты, хохлатый, чему учен?.. Танцевать смыслишь?
— Нет, не смыслю.
— А хочешь, выучу?
— Выучи.
Шарманщик сошел с пыльной дороги, на травку, сел, поставил Волчка на задние лапы, и начал учить его танцевать.
IV.
Не ожидал он от этого ничего особенного; а так, больше из жалости, принял своих попутчиков в часть. Но супротив ожидания, дело, как это нередко случается, удалось. Зрелища в городе были редки; вернее сказать, никаких не было и новая свита его бросилась всем в глаза…– Смотри-ка! Смотри-ка!.. Старик то какую штуку показывает!– заговорили, высовываясь в окно. А штука была такая. Шарманщик шел впереди, без шарманки. За ним шел Волчок в красной куртке и с палкой в зубах. За ними,– Кобыла, покрытая старым ковром, с шарманкою на спине. Она была в лентах, с пучком каких то огненных перьев на голове, и в этом виде смахивала на черномазую, разряженную старуху. Когда народ высовывался в окошко, дивясь,– процессия останавливалась, Шарманщик снимал шарманку и начинал играть. Тогда Кобыла, покачиваясь под музыку и вертя головой, начинала ходить кругом, как девка, что в праздники ведет хоровод; а Волчок, на задних лапах, вертелся возле неё, потряхивая, как парень, своею косматою головой.
Зрители, в городе, были очень довольны этой проделкой; выбегали даже на улицу, чтобы поглазеть поближе, и Шарманщик, вдруг, стал получать хорошую выручку.
Он делил ее каждый день на четыре части, честно и безобидно. Одна шла ему, другая Волчку, третья кобыле, а четвертую он откладывал про запас. И все были сыты, и все стали веселы;– Кобыла даже поправилась в теле. Только Волчок порой сокрушался, вспоминая, что он отпущен на срок и что не сегодня — завтра, посредник может потребовать от него, чтобы он исполнил условие. Но время шло, а его все не требовали и даже о месте жительства его не было никакого запроса. Ссылаясь на это, товарищи утешали его, говоря, что условие верно забыто; а если и не забыто, то Бога, милостив, как нибудь обойдется.
Таким образом прошло с месяц и в течение этого времени их полюбили; — Волчка особенно. Все в городе знали его по имени и не было почти дома, из которого он не получал бы подачки в роде остатков от пирога или кусочка сала.
Но больше всех полюби в их один купец, богатый, больной старик, который жил в подгородной, на хуторе, и не мог уж ходить от слабости, а целый день сидел у окна. Для купца был истинный праздник, когда к нему приходил Шарманщик со свитой, потому что он был бездетен и вдов, и в своем одиночестве очень скучал. Натешившись представлением, которое он заставлял повторять по нескольку раз, он приказывал отвести Кобылу в стойло и накормить овсом; а Шарманщика и Волчка зазывал к себе и держал иногда до утра, угощая, чем Бог послал. На Волчка он не мог насмотреться, так он казался ему забавен с своей лохматою рожею, в красной куртке…– А ну-ка, Волчок,– покажи как солдат марширует с ружьем?– говаривал он. Шарманщик тотчас брал в руки шарманку и начинал играть марш. А Волчок становился на задние лапы и выступал по комнате, чинно в лад, с своею палочкою за место ружья.
— Ай — молодец! Молодец! Гренадер! говорил старик, катаясь со смеху;– Смотри-ка! Смотри! И усы самые гренадерские! что у другого фельдфебеля нету таких!.. А ну-ка, Волчок,– попляши!.. Шарманщик сейчас начинал играть: “Во саду ли в огороде”… и Волчок начинал плясать. После чего купец его подзывал к себе и долго гладил по голове. Ну, одним словом, такого почета и такой ласки — бедняга, даже и в годы цветущей юности не мог бы себе ни от кого ожидать. Понятно, что если до сей поры ему не мила была смерть, то теперь и подавно; — при одной мысли идти на съедение Волку, ему становились не любы, под час, и ласки и лакомства; — казалось, сейчас воротился бы с радостью на старый мужицкий двор, где ему доставались только пинки, да черствые корки хлеба, лишь бы эта беда не висела над головой. Товарищ его, старый Шарманщик, смотрел на это совсем иначе.– Эх, милый! говаривал он.– О чем сокрушаешься? Все мы, и бедные, и богатые, осуждены на смерть, и все в отпуску на срок, и ни единый из нас не ведает — когда этот срок настанет… Но ему хорошо было так говорить, потому что он не был повинен идти на казнь и не боялся, что Волк сдерет с него шкуру. А бедный Волчок ждал этого каждый день… Раза два или три он подсылал даже тайком знакомых, к посреднику, наведаться, как идет его дело; но знакомые возвращались с ответом, что посредника не нашли; удрал куда-то и никому неизвестно, когда вернется.
V.
А между тем, счастье ему, как на смех, валило. Случилась такая вещь, что уж подлинно ни одной собаке и в голову не придет. У купца был приемыш, малый лет 18-ти, большой негодяй и повеса, которому еще с детства отказано было, по духовной, имущество старика. Но товарищи, купеческие сынки, в трактире, за рюмочкой, часто над ним подсмеивались.– Погоди, мол, когда то еще получишь. Твой старый хрен только вид показывает, что собирается умирать; — а гляди: протянет е еще лет с десять.
Приемышу было досадно слушать такие речи, тем более, что в кармане его часто бывало пусто. скрыть это от товарищей, он занимал потихоньку деньги. Но так как платить ему было нечем, то и это скоро не помогло. Ему перестали верить. Тогда, вместо того чтоб идти к старику и признаться ему откровенно во всем, он сделал то, что будь сказано не в укор, у купцов нередко делается. Подпивши с товарищами, ночью вернулся домой и залез в сундук к своему нареченному тятиньке. Штука, на другой день, открылась и окончилась для приемыша очень скверно. Первый же раз после этого, когда он явился домой, Купец позвал его, изорвал при нем завещание и выгнал из дому вон.
Этот случай расстроил в конец старика и он слег. Смерть была близка, а вокруг ни детей, ни жены, никого кто был бы мил ему хоть на грош, кроме Шарманщика да Волчка. в последнее время он поселил их совсем у себя и они до конца не отходили от смертной его постели. Старик охал и жаловался и только одно утешение у него было об эту пору — Волчок…– Поди-ка сюда, голубчик, говаривал он; и Волчок, в красной куртке, с жалобным визгом подползши к нему, лизал его исхудалую, желтую руку…– Вот, говорил он Шарманщику,– вот братец, смотри:– что он такое?.. Собака! Гиес! А, воистину тебе говорю, он лучше нашего брата. Смиренно сердце его и не кроется в нем корыстных, лукавых мыслей… в сундук не залезешь, Волчок?.. Нет!– вижу уж по глазам, что не залезешь. Милый ты мой! Ты не такой! Ты и за малое благодарен от всей души.
…И затем опять Шарманщику:– А ты, мол, не обижайся, приятель. Я не в укор тебе говорю… И я ничего о тебе дурного не думаю. Ты человек простой и честный… Скажи мне по правде, как перед Богом, могу я на тебя положиться, что ты исполнишь мою последнюю волю свято и неуклонно?
Шарманщик ему поклонился в ноги и отвечал, что исполнит все.
— Ну, слушай же. Завтра придет сюда строкулист и будет писать мое духовное завещание. По этому, новому завещанию, делаю я тебя своим душеприказчиком. Знатную часть моего имущества, которое велико, я отказываю монастырю, что здесь у нас за городом, на вечное поминание моего имени и молитвы за упокой души. Другую, какая будет указана в завещании, ты раздашь больным, престарелым, калекам и нищим нашего города. А третью, тоже немалую, я доверяю на совесть твою, и о ней в завещании уже не будет сказано ничего, а кроме того, что я повелеваю употребить ее согласно воле моей, как она тебе, со слов моих перед смертью, стала известна, и что в этом никто, ни под каким предлогом, не может требовать у тебя отчета. Часть сия, к которой причитается и это мое земное жилище, будет принадлежать Волчку; а ты, за него, будешь всем управлять по усмотрению; но так, чтобы все твои действия клонились на пользу Волчка и к его удовольствию. И ты всегда должен помнить, что он Волчок, по смерти моей, тут настоящий хозяин, а ты у него только приказчик. Но затем, ты и сам можешь всем пользоваться, насколько то будет по чести и совести, не в убыток Волчку. Кобылу тоже не забывайте, что вам не в убыток, ибо ей малое нужно. Живите все трое тут, до самой смерти, и поминайте меня.
VI.
Неделю спустя после этого умер купец и Шарманщик с Волчком остались в доме его хозяевами. Звали они и Кобылу к себе; но сделали это больше из вежливости, потому — и она и они понимали, что ей там не место.
И зажили они втроем, дружно, что называется душа в душу. И было у них всего в изобилии; дом как полная чаша. Чего только захочется, сейчас в город пойдут и купят. И всегда вместе, т. е. Шарманщик с Волчком; а Кобыла-то больше любила уединение и оставалась все время в стойле.
Бывали них я гости. к Шарманщику приходили из города его знакомые: сперва только нищая братья; а потом завелись и другие, повыше. Сам городничий даже бывал иногда. Но старик не делал разбору и всех принимал одинаково, т. е. радушно и ласково.
к Волчку приходили тоже его друзья, сперва собаки из города, а потом, когда слух прошел по всей окрестности, что он живет хорошо, стали его навещать и бывшие его сослуживцы из деревень… И все оставались довольны его угощением.
Наконец, проведал и тот мужик, у которого он жил на дворе столько лет. Пришел вместе с женой, покаялся в прежней своей неблагодарности и слезно просил у Волчка прощения. Волчок был не злоблив и все простил. Тогда, стали его навещать и мужик с женою; приходили сам друг и порознь, ели и пили в доме его до отвалу и каждый раз выпрашивали себе какую нибудь подачку: то ржи на посев, то овсеца, то на пряники для детей или на рубашку. И Волчок все давал охотно.
Сам он обходился со всеми скромно и старшим оказывал должное уважение. Жил без затей, не чванился;– прислуги, кроме одной кухарки, не заводил;– платья опричь новой куртки не шил;– сапог даже себе не заказывал; а ходил всегда на босую ногу и ел из простой скудельной посуды. Не взирая однако же на его смирение, многие начинали догадываться, что Купец завещал все ему и что он — настоящий хозяин в доме, а не Шарманщик… И стали ему завидовать.
— Вишь псу то нашему, — волк его режь!– счастье какое! говорил однажды мужик, старый его хозяин, возвращаясь к себе от Волчка, с женой… Оба несли по мешку на плечах и в тех мешках были подарки Волчка.
— Да, отвечала жена.– Даром что пес, а вот поди!.. барином зажил!.. Я чай успел уж забыть как бывало, у нас, по целым дням, голодал?
— И как я его плетью будил, когда бывало, поутру, заспится? сказал мужик.
— Да, отвечала жена.– Где уж теперь это помнить! Теперь не он нам, а мы ему должны кланяться.
И стало обоим очень обидно, что они, хозяева, должны теперь кланяться своему старому псу.. Молчали, молчали,– вдруг мужик стал; сбросил мешок свой наземь и хлопнул себя ладонями по бокам.
— Чего ты?– спросила жена.
— Дурак я,– дурак! молвил мужик.– 14 как это мне до сих пор на ум не пришло?
— Да что такое?
— Как — что?… Да пес-то ведь наш!
— Наш и есть.
— И если правда теперича, что в городе говорят, что Купец ему завещал свое богатство, так ведь и все это, что его,– все теперь наше?
— Вестимо наше!
— Чего-ж мы плошаем?.. Шарманщика испугались, что-ли?.. Да нешто я ему продал пса то?.. Вот погоди, я ему нос утру!.. Приду, да возьму Волчка на веревку, и уведу к себе… А там поди, тягайся.
— Ну, нет; так нельзя, сказала жена.
— Нельзя?.. А почто нельзя?
— По то, отвечала жена, — что Волчка то мы уведем, либо нет, это еще неизвестно; а то известно, что ни дома его, ни сундуков с казною мы этим путем не получим. Потому где уж нам, бедным людям, с таким богачом тягаться? Все за него заступятся; а нас осрамят и осудят.
Мужик почесал в голове…– Как же теперича делать то?
— А так, отвечала жена;– что надо сперва попытаться миром.
И решили они попытаться миром.
VII.
А тем временем и другая беда угрожала Волчку.
Летом, покуда леса были густы и всякой добычи вдоволь, Волка не больно манило на старое мясо Волчка и он не спешил заявить свое право, тем более, что он не знал даже, где Волчок находится. Но когда наступила глубокая осень, и ловля в лесу стала плоха, и охотнику нашему доставалось иной раз, целую ночь, бродя у жилья, на голодное брюхо, заниматься только одною музыкой,– тогда бедняку, само собой, припомнилось и условие. И стал он всем горько жаловаться, что вот мол как нынче народ стал нечестен!.. в когтях держал, и отпустил с уговором, и при посреднике было заключено условие; — и все ни почем!.. Нет, уж другой раз его так не надуют!.. Уж если бы он только знал, где найти этого подлеца Волчка, так уж он бы ему спуску не дал!..
И вот, этак жалуючись, встретил он как то однажды посредника.
— Что ж это, мол, господин посредник, так разве можно?
— А что?
— Да Волчок то!.. Ведь ни кобылы заместо себя не поставил, ни сам не пришел!
— Послушай, братец, молвил ему на это посредник.– Ты сам виноват,– дал маху. Вольно ж тебе было такое условие заключать.
— А что?
— Да ведь ты забыл ему срок назначить. Сказано: должен вернуться. А когда? про то ничего не сказано. Ну, вот он и отлынивает… Некогда, мол, делами важными занят;– после когда нибудь, на досуге, зайду.
— Да разве же это честно?
— Конечно, не честно. Да что будешь делать? Умирать то ведь никому не хочется.
— И куда только этот шельмец запрятался? Уж если бы мне только проведать, уж я бы не посмотрел, что сидит крепко;– добрался бы.
— Слушай, сказал ему на это посредник: — по правде тебе сказать, я и сам до него добираюсь. Потому что имею в деле этом свои расчеты; и если теперича ты обещаешь мне вести себя осторожно, слушаться, значит, меня во всем, то я тебя научу, где его найти.
Волк обещал и тогда посредник сообщил ему под секретом, удивительное известие о том, что Волчок получил наследство и живет теперь у себя на хуторе, барином. И стал он его уговаривать:– Что, мол, тебе в его старом мясе? Это плохая пожива и мы можем теперь от Волчка почище что получить.
Потолковав этак еще немного, вышли они из лесу и, пробираясь тайком, без дороги, отправились вместе на хутор.
VIII.
Лежит Волчок у себя на хуторе, на дворе, на новом, тесовом крылечке, на чистой соломке;– ковров он не любил и комнаты днем тоже не жаловал, ибо всю жизнь прожил на свежем воздухе и очень к нему привык.
Дело шло к вечеру и он успел уже вкусно поужинать. Кухарка изжарила для него нарочно, сегодня, курчонка, которого он запил молочком… У него на дворе была своя корова…
Смеркалось; по небу шли густые, серые тучи; за воротами осенний ветер гудел, постукивая в калитку и то разыгрываясь, то упадая.. Вот стихло, и по тесовой крыше,– кап! кап!– закапал дождик. Лежит Волчок;– слышит — калитка скрипнула и на двор к нему шасть сам господин посредник; — франтом таким,. что твой купец,– в рыжей шубе с белою выпушкой,– с большим, пушистым хвостом, и с своими косыми, хитрыми глазками.
Увидев его, бедный Волчок весь обомлел от страха; — хотел вскочить, чувствует — ноги подкашиваются;– хотел, завизжать,– голосу нет, но посредник и сам, повидимому, был не совсем спокоен. Вошедши, он долго нюхал, осматривался, и только когда убедился, что на дворе нет никого постороннего, подошел ближе, вошел на крылечко и сел.
— Здорово, любезный друг, сказал он.– Как поживаешь?
Волчок, весь дрожа, отвечал:– ничего, мол;– живу помаленьку.
— Ну что делишки?.. Поправился?
— Да, славу Богу, сказал Волчок.– А ты?
— А я к тебе, братец, по делу. Условие помнишь?
— Помню.
— Ну что же, как думаешь?… Не пора ли нам наконец пойти туда, куда мы обещали пойти?
Волчок не знал, что и сказать.
А тот ему: — Что это, мол, любезный, — у тебя лихорадка, что ли, что ты весь дрожишь?… Это напрасно… Ты меня не бойся… Ты мне как отцу родному, по правде скажи;– не хочется — что-ли?
— Не хочется, провизжал Волчок.
— Ну что-ж; если не хочется, то ведь я тебя не тащу сию минуту… Мы подождем, посмотрим. Только вот что… Тому то, другому, теперь круто приходится и больно уж он надоел мне. Все пристает:– Терпел, терпел, — говорит,– наконец моченьки нет. Пойду, говорит, я сам к нему и как бы он там ни запирался, а уж я найду случай, уж доберусь до этого шельмеца… То есть это он так говорит, потому очень уж он сердит на тебя за твои отсрочки. А я ему говорю: подожди. Я де к Волчку сам пойду и постараюсь уладить дело твое без ссоры. Из чего вам теперь ссориться? Он живет в избытке и, помня свой долг, не откажет тебе пособить в нужде… Правда?… Ведь не откажешь?
— Нет, отвечал Волчок:– не откажу.
Тогда посредник завел обиняками речь о его хозяйстве и о том, что дескать нет ли тут у него на дворе какой нибудь живности, кур, например, или индюшек, — и получил от него в ответ, что есть и то и другое.
— А не дашь ли покуда мне парочку? Я бы ему отнес теперь же, чтобы его успокоить. Кстати он тут недалеко.
Волчок отвечал, что даст охотно; — только надо сперва поговорить об этот с приказчиком, чтобы не вышло шуму; потому, тут у него, в сенях, гости,– собаки из города, которые если почуют тревогу и увидят его, посредника, на дворе, по глупости ихней, могут ему попортить шубу.
Услыхав это, посредник проворно вскочил.
~ Ну, говорит:– если так, то ты без меня поговори с приказчиком; да приготовь мне парочку покрупнее;– я зайду к тебе завтра, об эту пору, и буду ждать тебя там, за воротами. Только чур у меня, смотри, чтобы твоих городских приятелей завтра и духу тут не было.
Волчок обещал исполнить все в точности и когда посредник ушел, кинулся со всех ног к приятелю своему, Шарманщику.– Беда! говорит.– Так и так. Приходил посредник, — уплаты требует., и рассказал ему все.
— Ну, молвил Шарманщик: — это еще не большая беда. Парочку кур можно им дать; — можно пожалуй даже барана дать, лишь бы только от них отвязаться. Предоставь это дело мне. Я завтра пойду к нему сам и потолкую с ним обо всем по своему.
IX.
На другой день, рано поутру, явился мужик, старый хозяин Волчка, — прямо к Шарманщику в горницу;– помолился на образа, поздоровался и погладив бороду, сел.
— Чайку не хочешь ли? молвил Шарманщик.
— Много благодарим. Стаканчик можно.
И вот, стали чаи распивать. Мужик, как ни в чем не бывало, повел разговор о своих делишках… Трудно, мол… Бьемся как рыба об лед… Неурожаи, подушные… Малые дети совсем заели… ртов больше чем рук и т. д.– говорит, а сам на Волчка поглядывает:– не уйдет ли из комнаты.
На третьем стакане, Волчок ушел. Тогда мужик притворил двери, вздохнул, погладил бороду и начал такую речь:
— Пес то, мол, у тебя давно ли?
— с весны, отвечал Шарманщик — А что?
— Так; ничего… Купил или сам пристал?
— Сам пристал.
— Так-с… Я это больше на счет того что как теперича он был мой, так значит, мой и остался. И волен я его, когда захочу, увести к себе.
— Как увести к себе?
— А так, что я ему отпуску не давал; и он, сколько теперича лет, мою хлеб-соль ел,– мою скотину стерег… Как есть — мой. Хочу тут оставлю, хочу на веревке с собой уведу.
Шарманщик перепугался.– Что ты! Что ты, голубчик! Побойся Бога!.. Да ведь он тебе был ненужен, и ты его утопить хотел?
— А что-ж?… Хотя бы и утопить?… Моя животина,– что хочу, то с нею и делаю.
Видит Шарманщик, мужик — кремень, и совести у него не более чем у Волка. Надо, значит, с ним иначе как нибудь… Взял, да как стукнет по столу кулаком, даже посуда запрыгала…– Ах ты, говорит, Иуда! Так то ты, говорит, платишь за все наши ласки и милости?… А ты забыл, как ты с женою Волчку тут земно кланялся, и просил у него прощения?… Хорошо же; — вот я пойду сейчас к исправнику: — он у нас тут, на прошлой неделе, закусывал. Вот он те ужо турнет!… Будешь ты у меня тут куражиться! Ах ты неумытая рожа! Ну ты помысли только:– ну с кем ты тягаться вздумал?… Да ты знаешь ли, дурень ты этакой, — что такое теперь Волчок?… Волчок теперь, в городе, два магазина имеет; приказчиков держит… Контору завел… Купцом первой гильдии делается!
Мужик почесал в голове и стало оно ему того, не то совестно; а так, как то несообразно… Ну как, в самом деле, купца первой гильдии на веревке к себе тащить?.. И тоже, если это правда, что сам исправник тут был,– закусывал,– и это тоже неладно. Однако он был себе на уме, и сделал вид, что нисколько не сомневается. Только стал чуточку посмирнее.
— Эх ма! молвил он.– Вишь ты какой прыткий!.. Сейчас и к исправнику!.. А чего ершишься то, сам не знаешь… Нешто я пса обижать хочу?.. Ни-ни!.. И в мыслях того не имел… А я так, к слову приплел; то есть больше на счет того, что как теперича, значит, он стал богат, а мне почитай есть нечего, то и не подобает ему, собаке, жить лучше своего господина… Пускайай он со мною честно поделится.
— Как так — поделится?
— А так… Пускай, как следует, от меня на волю откупится. Тогда и живи себе тут как хочешь. Записывайся в мещане, а либо в купцы; — мне это все единственно… Мне только мое подай.
— бессовестная твоя душа! возопил Шарманщик.– Да ты у нас тут выпил и сел, и деньгами, подарками всякими, получил больше, чем самая дорогая собака стоит!
А мужик усмехается.– Собака собаке рознь, мол. Был дешев пес; а вот, по милости Божией, вырос теперь в цене. Сам говоришь:– два магазина имеет в городе и контору… Купцом первой гильдии делается… Счастие, значит, такое — мое, и мне от счастия своего нече отказываться.
Шарманщика аж в вот бросило.– Ну, думает,– попал я на кулака! как есть ничего ты с ним не поделаешь!
— Выкупу, значит, желаешь?– спросил он.
— Да, если милость будет.
— А много?
Мужик вздохнул…– Да как те сказать? Я и сам не знаю… Мы люди темные; денег больших и счесть не умеем… Делить тоже хитрое дело. Того и гляди обидишь либо себя, либо товарища. А мы лучше, теперича, так порешим. Пустите вы нас сюда и будем жить вместе,– что ваше, что наше, — все, значит, единственно.
Как услыхал это Шарманщик, так и стало ему совсем уже ясно, чего от них хочет мужик. То есть значит: отдай ему все и пусти его тут, на хутор, хозяйничать. А он над тобой величаться будет и будет тобой помыкать, как своим холопом… И стало это ему обидно… Сидит, молчит.
А тот, подождавши немалое время, опять к нему:
— Так как же, мол?.. По рукам, что-ли?
— Нет братец, так нельзя.
— Отчего?
— Да так, мол;– тут есть одно препятствие… Это Шарманщик так говорит; а сам себе думает:– Погоди, приятель, я те загну штуку!
— Препятствие, ты говоришь?
— Да… Волчок не властен распоряжаться своим добром, пока не уплатит долга.
— Какого такого долга?
— А так… Случай такой с ним был… Не по своей вине… Запутался бедный… Великий и тяжкий долг принял на себя. Вот выслушай, я тебе расскажу. После того, как выжил ты от себя Волчка, попался он в лапы Волку, и этот Волк, также, как ты, хотел его извести; но, будучи поумнее тебя и рассудив, что ему от того мало пользы, отпустил его с уговором:-чтобы, дескать, поставил ему вместо себя, что нибудь поценнее, а не поставит, так чтоб вернулся сам. Договорившись об этом, избрали они себе посредника и у посредника заключили условие.
Мужик почесал в голове…– Так-с… Ну, а далее что?
— А далее то, что бедняге, значит, не посчастливилось. Не поставил он вместо себя ничего, и должен теперь заплатить, что обещал.
— Да ты не врешь?
— Нет, братец, не вру. По этому самому делу, вчера и посредник сюда приходил. Толковали они с Волчком, там на дворе, без меня, и Волчок мне рассказывал; говорит,– на мировую согласны; только теперича, также как ты, выкупа просят… Так вот, это оно и есть — препятствие. Потому, как же теперича всем угодить?.. И тебе выкуп, и ему выкуп!..
— Эх ты, простота! молвил мужик.– Да ты бы ему сказал, что Волчок не волен сам распоряжаться своим добром, потому у него есть хозяин. Пущай ко мне обратится; а я ему нос утру.
— О! в самом деле?
— Право-слово — утру.
— Ну хорошо; я с ним поговорю сегодня вечером. А ты завтра зайди, понаведайся… Ладно?
— Ладно… И с этим мужик ушел
X.
Вечером, в сумерки, услыхали на хуторе, что кто то стучит в калитку.
— Кто там?– отозвался Волчок.
— Это я,– отвечал Лис.
— Один?
— Нет, — с Волком. Он сам пришел; хочет с тобою поговорить.
Волчок испугался страшно и сейчас побежал, сказал Шарманщику.
— Иди, говорит Шарманщик;– не бойся; — они тебя не тронут; потому им теперь мало тебя. Иди, и зови их сюда.
Но Волчок воротился с ответом, что на двор не хотят войти, а просят их обоих за ворота.
— Ну, нечего делать,– пойдем.
Вышли они за ворота,– те двое стоят, дожидаются. И начал Шарманщик им так говорить:
— Вот что, мол, любезные. Господин мой, Волчок, рад бы всею душою вам угодить,– значит, выдать вам за себя такой выкуп, какого вы пожелаете;– только тут есть препятствие. Отыскался, мол, старый его хозяин, мужик такой, самый что ни на есть, человек завидующий;– пришел к нам сюда и говорит:– мой — говорит — это пес и со всем добром, то есть все — значит — что господин Волчок имеет, весь хутор, и живность, и деньги, все это его, мужиково. А коли кто, говорит, от Волчка, по долгу, уплаты требует, то пусть ко мне обращается… Так вот, я уже и не знаю, что нам теперь делать… Боюсь того мужика.
— А где, говорят,– этот мужик?
— Мужик, мол, дома теперича; — но будет сюда завтра поутру.
Потолковали те между собою…– Ну, ладно, молвил посредник.– Завтра поутру и мы придем.
На другой день поутру явился мужик и, следом за ним, другие. Стучатся в калитку. Мужик говорит Волчку с Шарманщиком: — оставайтесь вы тут, на дворе, я один пойду;– и вышел.
— Здорово, мол, господа! Зачем пожаловали?
Они ему рассказали зачем.
Крякнул мужик; погладил бороду:– Эх ма! говорит.– Мудреный вы народ, как я вижу. Дело, как есть, совсем простое; а вы тут крючки загибаете… Что вам Волчок обещал?
Волк говорит;– Обещал, говорит, твой Волчок вместо себя поставить Кобылу, а не поставил, должен, по условию, сам прийти,
А мужик ему:– Ну, говорит,– нечего делать. Уговор лучше денег. Обещал так должен прийти.
— А выкупу не желаешь дать? спросил посредник.
— Нет, не желаю.
— Да ведь тебе в убыток?
Мужик вздохнул.– Да, говорит, это правда; в убыток! И мне его оченно жалко;- однако я так хочу.
Не поверили те; думают:– шутишь любезный! Это ты так только разговоры ведешь, чтобы не дорого запросили.
— Ну, коли так, сказал Волк,– то пусть приходит. Я его буду ждать сегодня ночью, вон там у лесу.
А мужик ему:– Ладно мол, жди, беспременно придет.
Те постояли,– видят — мужик молчит… Что ж больше делать то?.. Повернулись и прочь пошли.
А мужик воротился на двор.
— Ну, говорит:– скажите мне, братцы, спасибо.– Я с ними покончил,
— Как так?
— А так, говорит:– Волчок должен по условию сам идти, ну и пойдет. Сегодня ночью пойдет. И место назначили: тут недалече, у лесу. Да только вы, братцы, не бойтесь, я его в обиду не дам. Я сам с ним пойду, и вот те Христос! приведу назад целого.
Шарманщик смекнул в чем дело. Он понял, что мужику теперь не расчет, чтобы собаку сели. Но бедный Волчок плохо верил своему хозяину и боялся его пуще Волка;– а потому он весь дрожал, и не ел, не пил ничего; а когда, наступила ночь, забился куда то за хутор, в хворост, так что насилу нашли. Наконец, однако, Шарманщику удалось его как то уговорить и он пошел. Мужик тоже пошел… И Шарманщик пошел за ними поодаль, на всякий случай.
Ночь была темная, ветер гудел и ни в какую сторону не видать ни эти; так что они с великим трудом добрались до лесу и еслиб не волк, который давно уже их поджидал, — ни за что не отыскали бы места. Но у Волка глаза горели в потемках, как фонари, и ничего не евши уже два дня, он щелкал зубами от голоду… Поэтому только его и нашли.
И вот, как стали они подходить, слышат оклик:– кто идет?
— Отвечай, шепнул потихоньку мужик.
Волчок, весь дрожа от страху, и говорит:– Это я, мол, Волчок; пришел к тебе сам, по условию.
— Так выкупу, значит, не хочешь дать?
— Нет, не хочу.
— Ну так я тебя сем,– сказал Волк и кинулся на него с разинутой пастью. Только ошибся немного. в потемках, с разбегу, вместо Волчка, угодил на рогатину.
Как взвоет бедняга.– Разбой!.. Караул!.. Надули!..
А мужик ему:– Полно, дурак! не ори! Нешто не видишь я: это я за Волчка тебе выкупъ принес.
Но тому не до выкупа:– Разбой! кричит.– Караул!
– А!.. тебе, этого мало? сказал мужик.– Так на вот еще. Выхватил острый топор из за пояса, да как свиснет Волка по голове;– тут и дух вон.– Ну, говорит, — теперь он больше ж вам не придет за уплатою… Помни же ты, Волчок, мою услугу. Помни, скотина, по гроб — как я тебя сегодня от лютой смерти избавил.
Сказав это, взял, спорол с Волка шубу, чтоб даром не пропадала и, попрощавшись, ушел.
XI.
Волчок с Шарманщиком были ужасно рады. Как бы то ни было, все уж одним злодеем меньше. Волчок даже плясал, возвращаясь домой… Да только они недолго радовались.
Дня через два, рано поутру, к ним по стучался кто-то. Отворили ворота;– смотрят: большущий воз с сундуками, тряпьем и всякого рода хламом. На возу сидит мужикова жена,– такая веселая, развеселая,– и правит; а возле неё ребятишки. Сзади мужик, с мешком на спине, ведет в поводу лошаденку; на лошаденке навьючены борона и соха. За мужиком, девка скотину гонит;– и все это, гурьбой, к ним на двор… Шарманщик так и руками всплеснул:– Господи Иисусе! Что это?
А мужик ему: — Ничего, говорит, — любезный;– это я на зиму к вам. У вас тут, сдается мне, потеплее будет. Ну что глаза то пялишь? Не татары какие наехали, а свои. Ступай, шевелись,– отводи нам место пошире.
А дети, тем временем, увидав Волчка, очень обрадовались. Повыскакивали к нему, кричат:– Мамка! Мамка! Гляди-ка,– Волчок то нашъ! Нашъ Волчок!.. Да какая на нем красная куртка!..
И Волчок кинулся к ним со всех ног, визжит, ласкается. Такая уж у него была душа — простая, незлобивая. И не помыслил он, что вот, попал опять к мужику в неволю.
Но Шарманщику это было крепко не по нутру. Думал он, — думал: что делать то?.. Вытолкать вон,– силы нету; сам стар, а в доме, опричь его, только одна кухарка. Да и боялся он мужика. Думает, — озорник,– долго ли до греха?.. А пойти в город жаловаться, наживешь, пожалуй, еще и хуже беду. Нарядят следствие; станут таскать каждый день к допросу, станут затягивать и не кончат, покуда не оберут тебя до чиста… Надумавшись, он решил потерпеть маленько, то есть, значит, на первый раз, ссоры не заводить; а посмотреть что будет.
И вот, повел он приезжих гостей по хутору. Мужик с женою глядят — не нахвалятся.– А ну-ка, мол,– отвори: это у вас тут, что за комната?
— А это, мол, опочивальня покойного нашего благодетеля. Вот и постель его собственная… А вот и кивот с образами… Лампадка перед Святым Мефодием Мучеником так и теплится все это время, ни разу не загасала с тех пор, как помер старик… и это блюдется по его завещанию.
Идут они дальше…– А это что?
— А это трапезная… Вот и стол, за которым, как был здоров, он гостей своих угощал. Сам тут вот сидел, в голове… А вот и портрет его… с больного уж списан.
Глядят мужик с бабою и дивятся — как хорошо написано. А из рамки глядит на них, словно живой, бледный, сухой старик; густая белая борода по пояс; глаза такие большие и строгие… И стало им словно жутко, как разглядели они эти глаза. Отошли в сторону, чтоб их не видать; — а глаза словно как бы повернулись и все смотрят прямо на них.– Пойдем прочь,– шепнула жена, и они ушли.
Осмотрев хутор, мужик выбрал себе с семьей две лучшие горницы: опочивальню купца и другую, рядом. Шарманщик с Волчком поместились в чулане, с другой стороны; а трапезная, где висел портрет, осталась порожнею.
На первый день все обошлось ладно. Мужик, на новоселье, был весел, потряхивал головой, потирал руки и гладил бороду. Обедали, как и прежде, все за одним столом; только мужик занял, на этот раз, хозяйское место, а Волчка посадил с правой руки и был к нему очень милостив, гладил его по спине и сам накладывал ему кушанье. с Шарманщиком тоже он обошелся ласково, звал его братцем, и, выпив, стал после обеда его обнимать. Ты де, такой-сякой! Отец! Благодетель!.. И мы с тобой душа в душу, по гроб приятели!.. Никому, мол, тебя в обиду не дам… Я за тебя, да за Волчка — в огонь готов, потому люблю вас все единственно как своих родных детей.– Ну, словом, рассыпался таким сахаром, что у Шарманщика даже слезы выступили — с радости или с горя — этого мы не знаем, но знаем, что и он тоже выпил.
Только вот теперича, выспавшись, на другой день поутру, мужик и говорит Шарманщику.– А где, говорит,– у Волчка казна хранится?
Шарманщик глядит…– На что тебе?
— А на то, говорит, что как, значит, теперича я ему господин и старший тут в доме, так мне это следует знать и я должен смотреть, чтоб все было цело.
— Не хлопочи,– будет цело и без тебя.
Слово за слово,– поспорили. Мужик осерчал… Веди, говорит, — сейчас к сундуку! Подавай ключи! А не то я те в бараний рог скручу!
— Ну, нет, брат, молод еще! Шалишь! Не скрутишь!
— А вот ты у меня поершись еще! Вот я тебя пошалю!.. Ключи!
— Отстань!
— Подавай ключи, говорю!
— Отстань!.. Убирайся к дьяволу!
— Не дашь — значит?
— Не дам.
Мужик подскочил, — хвать его за бороду. Шарманщик как заорет… Прибежала жена мужикова, и та на него. Вдвоем повалили, стали искать ключей;– туда, сюда, в сапоги, в карманы, за пазуху… нет ничего. Тогда они бросили старика; только ругались весь день и за стол вместе с собой не пустили. Волчка тоже обидели: на этот раз не посадили вместе с другими, а дали есть на полу, на плошке… Прошло еще несколько дней, его уж и в чистые горницы перестали пускать. Как только сунется, а мужик за плеть, и кричит:– вон отсюда, лохматое рыло!– И уходил он, поджавши хвост, в холодный чулан, к Шарманщику. И красную куртку отняли у него;– баба ее на своего меньшого надела… День за день этак, стали их прибирать к рукам, и стало им очень плохо. Мужик завладел всем домом; одного только ему не доставало — ключей от хозяйского сундука. Чего уж только они с женой не делали, чтоб выманить их у Шарманщика! И обещали то ему, что ничего на тронут и сманивали поделить казну, и туда, и сюда,– ничего не берет… Уперся старик. Ни ласками, ни угрозами ничего с него не возьмешь; — был, значит, верен старому своему благодетелю и хранил последний его завет, как святыню… И думал он про себя думу крепкую; думал и день и ночь о том, как бы ему освободиться от этой напасти? Но долгое время не мог ничего придумать.
XII.
Только вот начал он замечать, что новые их жильцы не любят той горницы, где висел портрет покойного старика… Совсем перестали в нее ходить и заперли на замок… Потом, тесно что-ли им показалось, дверь отворили, вошли, взяли портрет, сняли его с гвоздя и вынесли на чердак.
— Хе! хе! смекнул про себя Шарманщик.– Вот оно дело то как! Совесть то, значит, есть и у вас, у разбойников!
Около этого времени, ходил он как то однажды в город;-покупки разные по хозяйству делал. в одной лавке спросил мелку на 5 копеек, и дали ему мелку. Потом, пошел в другую;– дайте-ка, говорит, — холста кусок… И дали ему холста… Купил еще кой чего; воротился домой, заперся у себя в чулане и что то такое работал там потихоньку.
А мужик, между тем, имел на уме другое. Большой дубовый сундук, с железными скобами и с тяжелым немецким замком, стоял под постелью, в опочивальне; и в сундуке том, как он догадывался, спрятана была вся казна, доставшаяся в наследство Волчку. Мужик, само-собою, считал эту казну своею собственностью и ему разумеется не терпелось прибрать ее поскорее к рукам; ибо без этого, думал он, что толку и в хуторе? Только слава одна, что стал тут хозяином, а на самом деле, хозяин тот, у кого ключи от казны и кто может ходить в сундук, когда ему вздумается. И крепко это было ему обидно, что вот, сколько уж дней тут живет, а до сих пор не добился до своего, не видал даже что в сундуке… Что делать-то? Жаловаться?.. Но он боялся суда, как огня, ибо чувствовал, что и совесть то у него нечиста, да и порядки судейские ему неизвестны. Пожалуй еще придерутся и, за его самовольство, отнимут все. А разломать сундук тоже не смел; боялся, чтобы за это хуже еще не досталось. Думал он, думал,– ночи, иной раз, не спал от этого думанья… И вот, наконец, пришло ему в голову:-дай-ка попробую не удастся ли отворить замок без ключа… Тогда дело в шляпе:– бери что хочешь, все можно свалить потом на Шарманщика, потому у него ключи… Не сказал он об этом ни слова жене, дабы не проболталась; выгнал даже ее из опочивальни.– Я, говорит,– тут один буду спать; а у тебя и там, с детьми, места довольно.
И вот, когда ночью все стихло, встал он тихонько с постели, засветил у лампадки грошовую свечку, поставил ее на сундук, достал, нарочно для этого изготовленную у слесаря, пару отмычек и принялся за замок.
Пытает… хочет отмычку ввести и не может попасть. Руки трясутся, а по лицу пот крупными каплями… Вдруг,– что это такое?.. в сенях собака завыла!.. И вот слышит он, по лестнице с чердака,– стук! стук! кто то идет… Вот в сени сошел… вот в смежной комнате: стук! стук! стук! стук!.. дверь скрипнула и на пороге явился покойный купец;-ни дать ни взять как на портрете, только вместо кафтана, саван, и сам весь бледный как полотно. Взглянул он на мужика сердито и погрозил ему пальцем.
А тот ни жив, ни мертв. в очах помутилось; затрясся весь, как осиновый лист и бух лицом на пол. Долго ли так лежал, он после не мог и припомнить; но когда, наконец, очнулся и поднял голову, то в комнате уже не было никого.
На другой день поутру, встал он не весел; — не пьет, не ест ничего… Глядит,– жена тоже как будто сама не своя… Чего ты?-спрашивает.
А она ему: — Ох! говорит,– плохо дело!
— А что?
— Да что, говорит:– приходил сегодня ночью ко мне покойный купец!
-Как так?
— Атак, говорит.– Слышу я ночью, в просонках, Волчок этот, проклятый, воет;- открыла глаза, смотрю: — а покойник то тут, в дверях и стоит!.. Еле не умерла со страху!
— Ахти! молвил мужик.– Это значит он у нас, у обоих был!
Однако, за день, страху поубыло. И вот, пришла опять ночь;–и легли они спать.
На другой день жена видит: мужик сам не свой,– не пьет, не ест ничего, и так то все косо на двери поглядывает…– Что с тобой?– спрашивает.
А он ей:– Ох! плохо, мол!.. Приходил этот проклятый купец опять. Да на этот раз, мало видно ему показалось вчерашнего, подошел к самой постеле, да как хватит кнутом по спине!.. Вон, говорит,– отсюда!.. Чтоб духу твоего тут завтра не было.
— Ахти! отвечала жена.- Ведь он и у меня тоже был!
— Как так?
— Да так, мол… Вошел тоже в комнату и тоже стегнул кнутом. До сих пор вся спина горит; словно огнем лизнуло!
И стали они советоваться что делать. Жена говорит:– уберемся отсюда скорей! но мужик был жаден и ему не хотелось этого.
И вот, решили они подождать еще денек. Авось, мол, угомонится, оставит в покое; — а чтоб отделаться от него, призвали попа из города. Попъ отслужил молебен и окропил весь дом святою водой.
Пришла опять ночь. Ни мужик, ни жена не спят — боятся. в полночь, вдруг слышит баба: в почивальне мужа идет возня и кто то охает. Перепугалась до смерти; знает уже, что сейчас и её черед;– скорее, долой с постели, в одной сорочке, из комнаты вон, на двор. Дрожала, дрожала там, наконец слышит: тихо все.. Шасть потихоньку в сени, глядит: а покойник то тут как тут, словно ее дожидается. Хвать ее за косу, да как начнет по спине, кнутом… Возил, возил! Насилу живая ушла!
Поутру встречаются… Ни на одном лица нет.
— Ну, что, говорит мужик,– был?
— Ох! Чтоб его!.. был!.. А у тебя?
— И у меня был.
— Выпорол?
— Выпорол ужасти как!. А тебя?
— Ох! Уж не спрашивай! Сам видишь, едва на ногах стою.
И не стали уж больше расспрашивать. Скорее давай собираться прочь. Пожитки взвалили на воз; впрягли лошаденку; — другую навьючили; — девке велели скотину гнать, и кричат старику:– Голубчик! Пожалуйста отвори ворота.
А тот дивится:– Куда это?– спрашивает.
— Домой,– отвечает мужик;– восвояси.
— Чтож так? Али вам у нас тут не нравится?
— Не, отвечала баба.– Не ладно у вас тут… и хотела еще что то сказать, да глянула на мужика, видит,– тот плетью грозит;– боится, значит, чтобы не проболталась… Влезла на воз, сама охает, спину почесывает; зовет детей. Влезли и дети… Старик отворил ворота.
— Ну, с Богом! говорит.– Счастливый вам путь.
А Волчок, простая душа, визжит, под лошадь бросается, словно как бы обидно ему, что вот — приятели уезжают.
Так и убрались вон. И с той поры, на хуторе, больше их не видали.
И остались Шарманщик с Волчком, да с Кобылой — по прежнему. И жили они, по завещанию их благодетеля,– мирно, дружно… Волчок купцом первой гильдии сделался; — и бывала на хуторе, у него в гостях, вся городская знать; но чаще бывали нищие и бездомные… Собаку ли выгонят, прямо к нему. Он примет, накормит и поместит у себя:– живи сколько душе угодно. Лошадь ли продают на убой живодерам, он уже заранее знает, сейчас перекупит, поставит к себе в конюшню и кормит и холит до смерти.
И жил он долго, поминаючи купца, своего благодетеля… И когда умер, многие горько о нем сожалели.