Сказание из Пошехонской летописи.
Издревле, еще при царе Горохе, существовал большой торговый город и в городе том народу тьма-тьмущая; и жил в нем наместник царский, боярин высокого рода. Столица была далеко; но от царя, из столицы, к наместнику и от наместника, тем же путем, обратно к царю, каждый день посылались гонцы. Потому — царь хотел знать, что делается в его большом торговом городе и все ли там состоит в порядке. А так как царь тот был нрава крутого и шутить не любил, то и боялся наместник очень, чтобы в городе у него не случилось чего нибудь неуказанного, зная заранее, что все такое будет приписано его нерадению и прогневит царя… Но долгие годы все шло у него спокойно и ничего неуказанного не случалось; а потому наместник писал царю, в своих донесениях, неизменно, что, мол, благодарение Господу Богу, народ тут у нас ведет себя смирно, добропорядочно и в городе все обстоит благополучно. И получал он за это разные милости царские, то к новому году, то к Пасхе.
Только вот, раз как-то, в полдень, разъезжая по городу, дабы своими глазами удостовериться все ли в порядке, увидал он на перекрестке густую толпу. Сейчас велел кучеру ехать туда и, подъезжая, издали еще кричит: — Ей! Вы! Саранча! Что у вас тут за праздник?
Но народ, завидев боярина, кинулся врознь, на утек, и не успел он подъехать, как место было уже пустое; только один дозорный стоял перед ним на вытяжку, с шапкой в руке.
— Что тут такое было?
— Ничего не было, Ваше Превосходительство.
— Как — “ничего?” крикнул боярин.– Тут их, почитай, сотни две стояло.
— Точно так-с.
— Чтож они делали?
— Ничего, Ваше Превосходительство, не делали. Так себе, смирно стояли.
— Дурак! Ты бы спросил: зачем стоят.
— Да я их спрашивал-с; только теперича, дело известное,– кого спросишь, повернется и прочь пойдет, а сзади подходят новые.
— Может случилось что нибудь?
— Никак нет-с.
— Может быть ехали шибко,– что строго запрещено,– и на кого наехали,– задавили?
— Никак нет-с… Никого не давили.
— Может быть колесо сломалось?
— Не ломалось, Ваше Превосходительство.
— Либо пристяжка постромки переступила?
— Никак нет-с.
— А либо пьяный на пол упал?
— Никак нет-с… Пьяных не было.
— Ну, то-то, смотри!
Сверкнул боярин очами грозно и велел ехать домой. Отъехав довольно уже далеко, вздумал он обернуться, глядь: а народ опять сходится и на том же месте… Что за притча?… Смутился он крепко, думая про себя: уж не бунт ли? Приехал домой, послал за полицейским чиновником и когда тот пришел, потребовал у него отчета: зачем народ собирается? Но тот не мог ничего сказать. Тогда боярин задал ему головомойку и приказал непременно узнать. Вечером полицейский вернулся с ответом.
— Ну что, узнал?
— Узнал, Ваше Превосходительство.
— Ну что же?
— Да, говорят, с неба что-то такое сыплется.
— Как — с неба? Что там такое с неба?… Дождь — что ли?
Полицейский подумал и отвечал, что надо быть дождь.
Как крикнет боярин:– Дурак! Дурак! и затопал ногами.– Дурак! Ну, какой дождь?… Сегодня весь день было ясно.
Тот почесал в голове…– Точно так, Ваше Превосходительство, только мнится, что кабы в пасмурную погоду дождь шел, люди не выбежали бы смотреть.
— Да, это правда… Ты был там?
— Сию минуту оттуда.
— Что-ж, разошлись?
— Никак нет, Ваше Превосходительство, стоят; пуще прежнего набралось.
Наместник струсил. Не желая тревожить царя, он только что отписал ему: “ничего, мол, особого нет и все обстоит благополучно…” А тут вот какое благополучие!..
— Что делать?… Приказал уже было отправить команду (в тексте стоит пожарную, но это конечно ошибка, потому что подобной роскоши в древние времена не знали), чтобы разогнать народ, но убоявшись, чтоб как нибудь не попасть за это в ответ, решил отложить до другого дня.
А между тем наступила ночь и ночью к нему приходили сыщики. Много их приходило. Он выбрал самых надежных и поручил им завтра, во что бы ни стало, узнать всю правду: как? что? зачем? почему? и с чего началось? А когда ушли сыщики, он собрал совет из всех городских старшин. Совет просидел до утра и после долгих споров, решил, что не следует принимать никаких важных мер, не узнав наперед, чем это кончится; потому де, что если благополучно кончится, то не стоит и дела из этого заводить.
Это угомонило боярина и он лег спать; но на другой день, едва проснулся, как ему донесли, что улицы уже все полны народу. Перепугался он пуще прежнего, поднял опять тревогу, созвал к себе всех полицейских, топал ногами, сердился, кричал и посылал ежеминутно за сведениями. Но посыльные приходили один за одним, все с тем же ответом: толпа; — по улицам ни пройти, ни проехать, и никакого толку нельзя добиться, что это такое.
Наконец, к вечеру, стали являться сыщики. Боярин их принимал по одиночке и, расспросив, отпускал.
Первый, который пришел, донес, что он слаб на ногах, а потому не мог протискаться в тесноте и не видал ничего своими глазами, но за то обошел кабаки, харчевни и успел выведать все доподлинно, как и с чего оно началось… И рассказал он вот что:
Случилось, мол, это еще три дня назад… Вышел на улицу из ворот, человек с ушатом, поставил его на землю, посмотрел вниз, на дно, потом на небо, потом опять вниз, на дно, и отошел. Это видали издали двое господ прохожих, подошли, посмотрели тоже на дно, потом на небо, и опять на дно. Потом начали толковать между собою, а сами стоят, поглядывают, то на небо, то в ушат. Вот тот, что вынес ушат-то, подождав добрым порядком, подходит к ним, снял шапку и поклонился.– А что, мол, почтенные господа, насмотрелись? Господа усмехнулись промеж себя и один молвил:– да, говорит:– насмотрелись. А как, по вашему, дивно?– “Да, дивно.– Так, говорит, уж не обидьте, пожалуйте что нибудь за показ. Господа засмеялись и один из них бросил в ушат двугривенный; после чего оба еще посмотрели в ушат и ушли. А за ними другие идут, остановились и стали тоже смотреть на небо, потом в ушат, и видят: в ушате двугривенный.
— Что это, мол, у тебя? А он им:– Сами изволите видеть: монета.– Откуда?– Да Господь Бог послал; сверху упала. Подивились прохожие и хотят уйти, а он им опять:– пожалуйте что нибудь за показ. И бросили они тоже что-то; да не успели еще отойти, как подходит баба с детьми, за нею другие и собралась кучка. Все смотрят, расспрашивают, дивятся и платят, кто грош, кто копейку, а кто побогаче — серебряную монету…– С этого с самого, Ваше Превосходительство, и началось.
Боярин слушает…– Что же дальше?
— А дальше-то я уже и не знаю что.
— Да что же сначала было в ушате?
— Не могу знать-с.
Вспылил боярин; кричит, ногами топает…
— Дурак! Дурак!… Пустяки выспросил, а самого главного не узнал. Сейчас пошел, узнай, что в ушате прежде было… И прогнал сыщика.
На смену его явился другой, но, к великой досаде боярина, оказалось скоро, что и этот сам ничего не видал.
— Слаб на ноги, что ли?
— Никак нет, Ваше Превосходительство, благодарение Господу, на ноги не могу пожаловаться, а только, значит, меня уже больно многие знают и доставалось не раз; так что я уж давно не показываюсь в народе и на этот раз не посмел, а ходил по пивным и харчевням и разузнал самое главное. Дело вот в чем; с неба серебряный дождик сыплется,
— Ты врешь?
— Никак нет-с, не вру.
— Давно ли же это?
— Да не могу знать давно ли. А только заметили это третьего дня, и стали выкатывать кадки на улицу и в кадки эти сбирают божию благодать. И от этого высыпало народу такая тьма.
— Какой же такой серебряный дождь?… Монетою, что ли?
— Мелкой монетою, Ваше Превосходительство.
— Чеканенною?
— Чеканенною.
Вспылил боярин; кричит, ногами топает…
— Дурак! Дурак! Ну, возможная ли это вещь, чтобы с неба чеканенная монета сыпалась? Ну, где ее там будут чеканить?.. И прогнал сыщика.
Явился третий.
Этот был в самой толпе; но за большой теснотой, простоял целый день на месте. Видел однако все, что делается. Народу гибель: на улицах, в окнах, на воротах, заборах и крышах. Шум, говор, давка и руготня. Все смотрят вверх, а сверху падают мелкие серебряные монеты (с неба или не с неба того не заметил). Их ловят, а если кто не поймает сразу, то происходит драка… Холодно; к вечеру очень озяб и отощал; а потому пил сбитень и ел горячие пирожки… Покуда ел, мазурики из кармана вытащили два пятака, платок и тавлинку с нюхательным.
На вопрос: много-ли наловил монеты? отвечал: ничего.
— А возле, другие?..
— И возле никто не поймал, потому близко не падало; а видал издали, да и то самую малость. Всего, на моих глазах, три раза упало.
— Чеканенная?
— Сам не видал, а слыхал, говорят, чеканенная.
— Дурак! крикнул боярин; — не может быть! И прогнал его прочь.
Явился четвертый.
Этот был любознательнее и, желая увидеть откуда монета падает, влез на крышу. На крыше узнал в лицо двух мазуриков и одного разносчика, саешника. Следил за ними все время и видел, как что-то бросали сверху. Издали не заметил, что именно, однако думает, что монету.
Посмотрел на него боярин с усмешкой.– Ну, выдумал!– говорит.– Ах, ты простота! простота! Ну, что ты мне басни рассказываешь?.. Ну, сбыточное ли то дело, чтобы мазурики стали серебряную монету в народ бросать? Что у них куры ее не клюют, или в кармане тесно?.. Пошел! И прогнал сыщика.
Явился пятый, поклонился боярину молча и подал ему две бумаги.
Тот смотрит…– Что это такое?
— Счеты, Ваше Превосходительство.
— Какие счеты? Зачем?
— А вот, соизвольте выслушать. Товарищи, я чай, уж докладывали Вашему Превосходительству, что сверху серебряная монета падает; и это сущая правда. Только теперича деньги счет любят. Вот ради этого, сегодня, с утра, взял я с собою двенадцать верных людей, поставил их в разных местах и велел считать сколько монеты сверху в народ упадет. Дело это не так мудрено, как кажется, ибо летит все один сорт, самая значит мелочь, пяти копеечники, и хотя таких издали не видать, но слышно; потому каждый раз, на том месте, где упадет, кричат, ура!.. Только, теперича, не великие суммы набрали. Мои молодцы по улицам сосчитали, а я записал; и вот, как изволите видеть, всего, за нынешний день, упало на 38 рублей 75 копеек… 775 пятачков, значит.
— Чеканенных?
— Чеканенных, Ваше Превосходительство.
— Сам видел?
— Сам видел, Ваше Превосходительство.
Боярин пожал плечами, взглянул на бумагу и спрятал ее в карман…– А это еще что?
— А это, Ваше Превосходительство, та же проделка, только с другого конца. По тому счету значится,– сколько народ получил; а по этому,– сколько он заплатил?
— Как — заплатил?
— А так, мол. Тут у меня сосчитана выручка уличных торговцев и промышленников: сиречь прежде всего воришек и нищих, а то еще пирожников, сбитенщиков и разного рода других. Я их следил по кабакам и харчевням и слышал все их разговоры. Похваляются, что такой де был урожай, какого и не запомнят. Пятачки-то, значит, посеянные сам-семь воротились. Да оно и понятно. Сами извольте сообразить:– весь день, народ на улице, на морозе, — голодный и смотрит, разинув рот, на небо, ждет кому даровой пятак выпадет, а того не чувствует, что карманы-то у него тоже разинуты и из карманов те же гулящие пятаки под ручку с его трудовыми рублями уходят.
Выслушал все боярин; заглянул в другую бумагу, и ту спрятал туда же, в карман…– Ладно, мол; это годится к сведению, да только не в этом суть. Все вы люди усердные, но не единый из вас далее своего носу не видит. Мне нужно совсем не то. Мне нужно знать, откуда смута сия идет и какие под ней укрываются беззаконные умыслы? А этого мне никто из вас до сих пор не узнал… Что, там есть еще кто?
— Есть, Ваше Превосходительство,– один.
— Пошли его.
Явился шестой и как только увидел его боярин, очень обрадовался, потому что то был его любимый сыщик, на котораго он больше всего полагался.
— Ну, что? молвил он, потрепав его по плечу.– Ты у меня человек надежный верно все выведал?
— Все выведал, Ваше Превосходительство.
— Ну, доноси.
И стал ему доносить сыщик шепотом.– Все это, мол,:– что в народе рассказывают, что будто монета с неба сыплется,– чистые сказки. И тоже, если вам кто докладывал, что воры подбрасывают,– и это все выдумки. А вот, мол, что я расскажу, так это сущая истина… Летят над городом нашим птицы, с виду простые голуби;– но то не простые голуби, а гонцы. И летят они от Китайского Богдыхана к Французскому королю, с казной несметною. А та казна нужна Французскому королю, чтобы собрать войско и идти на нашего Государя войною.
Боярин слушает, руки себе от удовольствия потирает…– А! вот оно что! мол.– Добрался таки я наконец до правды. Только как же так, братец? Зачем же казну-то с птицами посылать? Разве нельзя обыкновенным способом?
— Нельзя, Ваше Превосходительство;– узнают.
— А! вот оно что! Тайные умыслы, значит?
— Тайные, Ваше Превосходительство: самые что ни на есть из тайных — тайные. Хотят, значит, к нам, как снег на голову.
— Ну, так! Я это знал. Я и сам это думал… Только вот что… Если теперича они эту казну Французскому королю везут, то для чего же они ее у нас тут роняют?
Сыщик прищурил глаза и усмехнулся зело лукаво.
— Штуки! Ваше Превосходительство… Роняют безделицу, да и ту не даром. Хотят народ у нас взбунтовать.
— О!.. В самом деле?
— Точно так-с… Извольте сообразить. Вот уж который день весь город на улице. Шум, беспорядок, драка и у кого какое путное дело есть, все это брошено… А опосля, хватятся, заработков-то нет, кормиться нечем; ну, и пойдет смятение повсеместное, ропот великий; а тут они нас и накроют.
— Так!.. Именно так!.. Ну, братец, спасибо! Вижу, что я на тебя не даром надеялся. Я о тебе самому Царю напишу, в столицу, и выйдет тебе за службу твою награда достойная… А теперь ступай прямо отсюда в приказ и дожидайся там меня. Я велю записать твое донесение.
На другой день поутру, чем свет, боярин отправил гонца с донесением, в котором прописано было от слова до слова все слышанное. После чего боярин писал:– Несмотря де на все сие множество разноречивых истолкований, о коих, по долгу службы, он умолчать не смел, — он, тем не менее, мнит, что токмо единое из них верно,– сиречь, что летят де от Богдыхана Китайского голуби и т. д. Что все раскрыто и обнаружено, по его указанию, сыщиком (имя и отчество)… И за сим он испрашивал указания, как поступить.
В свое время, пришел из столицы указ, в котором прописано было следующее:
— Сообразив все в донесении вашем изложенное, постановили:
— Первое. Распорядиться, ни мало ни медля, поимкою голубей, летящих с казною от Богдыхана Китайского к нашим врагам и на сие употребить, под должным надзором и руководством, сыщика, того самого, что открыл вражий умысел. При сем, в награду за верную службу, жалуем ему сих голубей (буде поймает) и со всею найденною на них казною (буде такая окажется).
— Второе. Запретить наистрожайшим образом,– чтобы отныне и впредь, в городе вашем, с неба или откуда ни есть, никакой, ни мелкой, ни крупной монеты не сыпалось. А буде кто, усомнившись, что такой наш указ может остаться без исполнения, станет еще утверждать, что что-нибудь сыплется и, бросив работу, будет шататься по улицам, учиняя смуту,– такого (или таких) — запирать тотчас в рабочий дом и держать там, доколе не поумнеет.
— Третье. Усматривая из донесения, что смута, в городе вашем,– помимо других более важных причин, произошла отчасти и оттого, что народ у вас любит зрелища, а таковых не имеется, предписываем: — по праздникам и воскресным дням, ставить на площади городской большую кадку, красиво расписанную и с надписью на наружной её стороне: “пустая.” К той кадке всех допускать беспрепятственно, дабы могли убедиться своими глазами, что надпись на ней гласит неложное; а за- показ взимать умеренный сбор.
— Четвертое. В память сего замечательного события выбить серебряную медаль с изображением, на одной стороне, пустой кадки и возле неё головы со взором удивленно поднятым горе, а на другой стороне, подобной же кадки и возле неё подобной же головы, со взором опущенным долу, сиречь на дно оной кадки;– а вокруг каждого из сих двух изображений, с обеих сторон медали равно, три буквы: Д., Р. и К.; а что сие означает, то — Должен Разуметь Каждый. Медаль сию, подлинную, хранить в городском приказе, а снимки с неё, выбив из бронзы, раздать, за приличную плату, всем жителям города, принимавшим участие в оном событии.
Указ был исполнен в точности и в городе существует до сих пор предание о том, как некогда шел серебряный дождь. И у многих из жителей хранятся еще — от праотцев их — бронзовые медали с вычерченным изображением и с буквами Д. P. К.