За реками за горами, за широкими морями, в одном большом-пребольшом городе, жил-был крошечный уродец мальчуган, по имени Тимошка или просто Мошка, как величали его добрые люди.
Ростом Мошка был не больше пол-аршина, но голова его в объеме не уступала доброму качну капусты и казалась еще уродливее, потому что мальчуган имел обыкновение постоянно обертывать ее пестрым платком на манер чалмы, как делают турки.
Одевался Мошка тоже совсем не по людски; просто, бывало, как выйдет на улицу — чистая уморушка возьмет на него глядя: шаровары откуда-то достал широкие, ярко-красного цвета; пояс желтый с коричневыми разводами, да за него еще запихнул кинжал, величиною почти с самого себя; на плечи накинул балахон необыкновенного покроя, ноги всунул в громадные туфли с острыми, приподнятыми кверху, носками — ну совсем как есть турок, да и только.
Одни говорили, что все это одеяние перешло в наследство от отца, умершего несколько лет тому назад; другие утверждали, будто какой-то проезжий, неизвестный мужчина, путешествовавши по белому свету на ковре-самолете, подарил ему свое платье в знак благодарности за то, что он сослужил ему какую-то службу; третьи предполагали, что старая колдунья, жившая где-то далеко в лесу под горою, нарядила мальчика подобным образом на общее посмешище. Словом сказать, толков было не мало, но до правды все-таки докопаться никому не удалось, тем более, что Мошка, со своей стороны, был очень молчалив, на улице показывался редко и все больше прятался от людского глаза по разным задворкам да закоулкам. В особенности не любил он встречаться с уличными мальчишками, которые всякий раз, завидев его, принимались подтрунивать, дергать за полы, высовывать языки и петь нарочно сложенную в честь его глупую бессмысленную песню:
“Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши”.
Сердился в душе Мошка на оборванную ватагу, несколько раз даже хватался за кинжал, чтобы вспугнуть ее, но потом, должно быть вспомнив, что он ниже, меньше и слабее всех, грустно опускал головушку и, отмалчиваясь на грубые шутки, быстро семенил ноженками, стараясь поскорее куда-нибудь спрятаться.
Так проходили дни, недели, месяцы.
Взгрустнулось однажды Мошке не на шутку; досадно, обидно стало, что над ним издеваются; задумал мальчик покинуть родную сторонушку, да поискать счастья в чужих людях. И вот, поднявшись рано ранешенько, когда в городе еще все спали и на дворе, кроме собак, никого не было видно, тихонько пустился в путь-дорогу, а куда?– и сам не ведал.
Прошел он улицу, другую, третью — ни души не попалось навстречу; вышел за город, вздохнул легко, свободно. “Тут никто не станет дразнить меня”,– мысленно проговорил сам себе мальчуган и даже подпрыгнул от радости.
А кругом его было действительно хорошо, привольно.
Дорога, как змейка, вилась перед глазами и словно куда-то манила, словно приговаривала: “Иди, иди, там тебе будет хорошо, весело.
“Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши”
вдруг припомнилась Мошеньке знакомая песенка, но она на этот раз не только не опечалила его, но, напротив, еще больше придала бодрости.
Он весело оглянулся на все четыре стороны, и с любопытством рассматривая каждый попавшийся на глаза цветочек, каждую летавшую мимо птичку, бабочку, каждую ползущую по траве букашку, считал себя совершенно довольным и счастливым.
Два дня и две ночи был Мошка в дороге; наконец, на третий — притомился, да и голод почувствовал.
— Что же,– проговорил он вздохнув: — нигде не видно ни села, ни города?
Вдруг перед ним словно из земли выросла каменная стена с высокими железными воротами.
Другой на его месте может быть и испугался бы, но Мошка был не из трусливых; он смело подбежал к воротам и попробовал слегка их толкнуть ногою; ворота подались, скрипнули, открылись, и Мошка очутился в одной из улиц совершенно незнакомого ему города.
“Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши”
раздалось за спиною мальчика, но песня опять не смутила его, потому что в ней не слышалось насмешки, как бывало прежде.
Он остановился, повернул голову и увидел в нескольких шагах от себя высокую сухопарую старуху, ноги которой были обуты точно в такие же туфли, как его собственные; на голове она имела какой-то странный убор, на неуклюжих плечах длинную зеленую мантию, надетую сверх ярко-оранжевой юбки; в руках держала палку и черного жирного кота с необыкновенно блестящими глазами; другой точно такой же жирный кот, только серого цвета, стоял около на полу и, ощетинившись, с любопытством разглядывал Мошку.
— Здравствуй, дитятко,– зашамкала старушка, ласково кивая головой.
— Здравствуй, бабушка,– отвечал он и, пристально взглянув в лицо старухи, заметил, что кожа у неё была не такая как у всех людей, а совершенно темно коричневая.
— Здравствуй, здравствуй,– повторила она скороговоркой:– что скажешь хорошенького?
— Ничего, бабушка, не могу сказать тебе ни худого, ни хорошего, кроме разве того, что очень устал и сильно проголодался.
Старуха улыбнулась.
— Что же мне-то из этого,– отозвалась она немного помолчав.
— Пусти отдохнуть и дай покушать.
— Покушать?
— Да!
— Но ведь я ничего не готовлю, кроме обеда для всех собак и кошек.
— Не беда, бабушка; голод, говорят, не тетка, я и собачьему обеду рад буду.
— Ладно; только прежде расскажи, кто ты такой, откуда явился и куда пробираешься.
Мошка в коротких словах рассказал старухе всю свою печальную историю, а на вопрос, куда пробираешься — отвечал, что сам не знает, а идет просто так, куда глаза глядят.
— Тогда мы вот что сделаем,– начала старушка, дружески погладив Мошку по голове:– оставайся жить у меня в услужении, работа не трудная. Обязанность твоя будет заключаться в том, чтобы присматривать за моими собаками и кошками; их у меня не много, всего по четыре штуки тех и других.
— Что же мне с ними надо делать, бабушка?– спросил Мошка.
— Как что делать: мыть, чесать, помадить, ночью укладывать спать, днем водить прогуливаться и смотреть, чтобы они чего не напроказили. Согласен?
— С большим удовольствием; дело не мудрое, исполнить легко.
Старуха взяла Мошку за руку и ввела в домик, стены которого были сделаны из белого мрамора; в комнате, предназначенной для кошек, на полу лежали четыре голубые атласные подушки, а в соседней, так называемой собачьей, помещался длинный кожаный диван с высокою спинкою; на нем спали все четыре собаки вместе, но для каждой имелось отдельное стеганое одеяльце.
Сначала Мошке очень понравилась новая обязанность, но затем вскоре надоела до того, что он относился к ней добросовестно только в присутствии самой хозяйки, а как только она куда-нибудь отлучалась, сейчас же или ложился спать, или сам убегал из дома.
Собаки и кошки, воспользовавшись его отсутствием, зачастую затевали драки и раз даже, развозившись, толкнули стеклянный шкапчик, опрокинули его и разбили стоявшую там чайную посуду. Старуха пришла в ярость; она очень дорожила этой посудой и, позвав немедленно Мошку, сначала поколотила его чуть не до полусмерти, а затем, боясь повторения чего-нибудь подобного, послала купить висячий замок, который собственноручно повесила на дверь, ведущую в её спальню, куда вход без того всем было строго воспрещен, и куда Мошке из любопытства давно хотелось заглянуть, но все не удавалось.
Передав старухе купленный замок и едва опомнившись от полученных побоев, присел бедняжка на порог собачьей комнаты и горько-горько заплакал.
“Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши”,
раздался где-то около невидимый голос.
Мошка вздрогнул и положительно пришел в удивление, когда заметил, что голос этот принадлежал одной из собачек, которую он любил в особенности.
— Вот чудеса,– сказал мальчик: — я не знал, что здесь собаки говорят по человечьи,– и, встав с порога, подошел к своей любимице.
Собачка прыгнула с дивана, вильнула хвостом и, осторожно взяв в зубы кончик полы Мошкиного балахончика, потащила его по направлению к спальне старухи.
Мальчик не мог ничего понять и окончательно изумился, когда таинственная дверь, вдруг сама собою, растворилась и он очутился там, куда попасть никогда не думал.
Собачка находилась тут же, она смотрела на него веселыми смеющимися глазками. Это ободрило Мошку; он начал с любопытством осматриваться кругом и, удивляясь на каждом шагу различным драгоценностям и редкостям, которыми была завалена комната, с любопытством разглядывал все по порядку.
Чего-чего только ни насмотрелся он тут! Одна вещь казалась лучше, дороже и красивее другой. Мошке хотелось все пересмотреть, все перетрогать, но он только боялся, чтобы их не настигла на месте преступления старуха и готовился выйти обратно, как нечаянно задев рукою за голубую фарфоровую вазу, уронил ее на пол и разбил в дребезги.
— Что теперь делать?– с отчаянием воскликнул бедный мальчик:– бежать, бежать скорее без оглядки, куда глаза глядят.
И уже бросился к двери, как вдруг услыхал шаги.
“Пропало все”,– подумал Мошка, с отчаянием ломая руки.
— Нет, не все пропало,– опять заговорила собачка человеческим голосом:– там, в углу, стоят большие туфли и палка с набалдашником в виде львиной головы,– надевай скорее эти туфли, бери палку и марш вперед, все будет отлично!
Мошка в первую минуту не мог ничего сообразить, но затем, когда собачка взяла вторично конец его балахона и почти силою подвела к углу — исполнил её приказание и сейчас же почувствовал, что ноженки его вдруг задвигались сами собою и побежали до того быстро, что он не мог остановиться.;
Только тут мальчик догадался, что туфли и палка заколдованы и что с их помощью он действительно может убежать далеко от старухи, которая теперь, конечно, со злости готова не только приколотить его, но даже убить до смерти.
Бежит Мошка, бежит вперед, наконец усталость разбирает, хочет присесть на траву, отдохнуть, а ноги не останавливаются.
— Что тут делать?– опять вскрикивает бедняжка чуть не со слезами и к довершению удивления слышит, что палка говорит ему в ответ:
— Сбрось туфли, тогда от тебя будет зависеть, идти вперед или остановиться.
Послушался Мошка палочки, сбросил туфли, и действительно, сейчас же остановился, прилег на траву, закрыл глаза и крепко-крепко заснул.
Во сне приснилась ему собачка-добродетельница, которая объявила, что если он хочет быть богат и счастлив в жизни, то должен пуще глаза беречь туфли и палочку, потому что с помощью первых может бежать, куда только вздумает, а с помощью второй непременно рано или поздно отыщет несметное сокровище.
— Но каким же образом?– спрашивает Мошка.
— Придет пора, узнаешь,– отвечала собачка.
— Нет, ты скажи. Мне очень хочется знать, каким это образом я найду несметное сокровище.
— Ишь, какой любопытный; ну да изволь, так и быть, скажу, коли тебе уж больно хочется.
— Как же, как?– допытывался Мошка.
— А вот, как пойдешь, значит, по белому свету разгуливать, опираючись на дубинку со львиной головой, то старайся заприметить, где и в каком именно месте застучит она о землю; если стукнет три раза, значит тут находится золото, а два — так серебро; ты сейчас и старайся докопаться.
— Ну, а насчет туфель-то как быть?
— Насчет туфель дело самое простое: хочешь сидеть на месте — сними, хочешь идти куда, чтобы никто не догнал — надень… Вот и все.
— Ну, а…
Но тут над самым ухом Мошки раздался какой-то шум, который разбудил его; он поспешно открыл глаза и первым делом осмотрелся кругом, тут ли его туфли-скороходы и дорогая дубинка.
То и другое по счастью оказалось нетронутым и спокойно лежало на прежнем месте. Тогда, не долго думая, Мошка поднялся с травы, взял в руки палочку, ноженки всунул в туфли и что твой вихрь помчался вперед по дороге. К вечеру остановился он около большого, пребольшого стеклянного дворца, такого красивого, что и описать трудно.
— Вот бы пожить в этом дворце,– подумал мальчик, сбросив с себя туфли, причем, конечно, сейчас же остановился, намереваясь тихими неслышными шагами пробраться во внутренние комнаты, но у входа его задержал привратник.
— Куда лезешь?– грубо спросил он Мошку.
— Разве нельзя?
— Конечно, нельзя, здесь живет царь и его прислуга; посторонним лицам вход воспрещается.
— Нельзя ли мне поступить в число царской прислуги?
Привратник засмеялся.
— Какой ты слуга, когда тебя от земли не видно!
— Это ничего не значит: мал золотник да дорог. Поди доложи царю, что я прошу, как милости, разрешить мне сделаться царским скороходом.
— С твоими-то крошечными ноженками,– возразил привратник, расхохотавшись громче прежнего.
— Да, с моими крошечными ноженками,– отвечал Мошка, и при этом так грозно взглянул на своего собеседника, что тот сейчас же отправился к царю передать убедительную просьбу мальчика.
— Хорошо,– сказал царь:– но прежде чем зачислить его в свиту, я хочу сделать испытание. Пускай завтра утром он явится на зеленый луг, который находится перед дворцом, и покажет нам свое искусство; одновременно с ним пойдет туда же еще другой скороход, ростом вдвое выше его и конечно гораздо сильнее; оба они должны будут по моему приказанию три раза обежать круг взад и вперед, и если ему удастся опередить большого скорохода, тогда я не только соглашусь принять его в число моих верных слуг, но еще награжу так щедро, что он не ожидает.
Привратник слово в слово передал Мошке решение, полагая, в глубине души, что Мошка не согласится выдержать испытание; но Мошка, напротив, чрезвычайно обрадовался и с полною уверенностью на успех нетерпеливо ожидал следующего дня.
Как только на дворе начало светать, показалось солнышко, встал он с постели, умылся, причесался, Богу помолился и, взяв под мышку туфли, вышел на зеленый луг, куда по прошествии некоторого времени приехал царь с царицей, царевной и многочисленной свитой.
— Ну, уж скороход, от земли не видно,– слышалось со всех сторон.– Где ему тягаться за рослым силачом, который может придавить его большим пальцем; лучше бы и не пробовал.
— Я сам того же мнения,– сказал царь: — но бедняга так убедительно просил, что мне не хотелось отказать ему. Пусть потешится.
И дал знак рукой, что состязание начинается.
Оба противника вышли на середину. Стоя рядом с высоким, статным мужчиной, Мошка казался еще меньше, еще уродливее.
Но вот пустились они в бег и — каково чудо, каково диво!– великан не успел обогнуть круг, как наш каплюшка достиг цели окончательно.
Все так и ахнули.
— Вот так молодец, вот так удалец!– слышалось отовсюду.
— Подойди сюда,– сказал царь, ласково кивнув головой мальчику.– Я вижу, что ты действительно малый хоть куда; охотно делаю тебя моим скороходом и кроме того даю ежегодно по сто червонцев золота.
Мошка низко поклонился, он был совершенно доволен; на следующий же день поступил в число царской свиты и считал себя счастливейшим человеком в мире.
Но видно вечного счастья на земле не бывает; так случилось и с Мошкой.
Придворная прислуга, заметив, что царь ласкает и любит крошечного скорохода, стала завидовать ему и иногда причиняла различные неудовольствия.
Мошка сначала не замечал этого, но потом, когда однажды кто-то из царских конюхов его уж очень сильно обидел, затосковал не на шутку и, спрятавшись в глубину сада, горько расплакался.
Часа три проплакал бедняжка; наконец, когда начало смеркаться, взял в руки лежащую дубинку и поплелся домой. Не успел он выйти за угол, как вдруг почувствовал, что дубинка задрожала и три раза стукнула о землю… Тогда вспомнил он предсказание собачки, и вынув из-за пояса кинжал, принялся усердно разрывать землю, в глубине которой, действительно, оказался глиняный горшок, наполненный червонцами.
Радостно забилось сердечко мальчугана; он начал поспешно набивать карманы и, придя домой, тщательно спрятал под подушку, с намерением при первом удобном случае наградить завистливого конюха и прочую прислугу для того, чтобы они относились к нему более благосклонно; но и тут не посчастливилось бедняжке: конюх после первой же получки начал хвастать товарищам, и между ними пошли толки, откуда, мол, Мошка берет такое множество денег; положим, царь платит ему хорошо, но все-таки дело должно быть не совсем чистое. Вместо благодарности за полученные червонцы, конюх, через посредство более близких к царю людей, постарался донести обо всем случившемся; царь ужасно разгневался и, не желая подробно расспрашивать Мошку как и что было, велел засадить в тюрьму, чтобы затем казнить смертной казнью.
Мошка струсил, что его настигли врасплох и едва успел захватить с собою одну туфлю; другую же, вместе с заколдованной палочкой, оставил в стеклянном замке.
“Как тут быть?– думал мальчуган, молча следуя за царской стражей:– на одной ноге далеко не убежишь!”
Но тем не менее, воспользовавшись минуткой, когда стража, проводив его до темницы, расположилась немного отдохнуть в ожидании тюремного сторожа, плутишка ловким, незаметным образом надел дорогую для него туфлю на правую ногу, и не успел моргнуть глазом, как очутился далеко за городом.
Солдаты спохватились; тюремщики забегали в разные стороны, осыпая крошечного скорохода градом ругательств. А он, подпрыгивая на одной ножке, все бежал себе вперед, да вперед без оглядки.
Проскакав таким образом более суток, Мошка страшно утомился; придя в густой, непроходимый лес, сбросил туфлю, сел под дерево и начал думать горькую думу, как бы полегче да поискуснее вывернуться из беды и, главное, добыть от царя другую туфлю и дубинку, без чего, конечно, не рассчитывал ни на какие удачи в продолжение остальной части своей жизни.
Сколько бедняга ни ломал головы, придумать ничего не мог; с отчаянием поднял глаза кверху и вдруг совершенно неожиданно для самого себя только тут заметил, что дерево, под тенью которого он расположился, было все усыпано превосходными красными яблоками.
Молча протянул мальчик руку, сорвал одно из них и принялся кушать; яблоко оказалось очень вкусным; но чем больше он ел их, тем сильнее начинал чувствовать жажду, желая утолить которую, встал с места, чтобы подойти к журчавшему по близости светлому ручейку и вдруг… о, ужас!– увидал в воде отражение своей физиономии и заметил, что у него выросли длинные-предлинные ослиные уши.
“Час от часу не легче”,– подумал бедняга, заливаясь горючими слезами.
“Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши”
раздалось за его спиною; он обернулся, и увидев, что Заколдованная туфля сама собою подошла к нему, живо надел ее и опять заскакал вперед без оглядки.
Долго ли, коротко ли продолжалось это скакание, Мошка не мог отдать отчета, потому что думал об одних своих ушах и очнулся только тогда, когда почувствовал, что туфля опять свалилась с ноги и он лежал в изнеможении под точно таким же деревом как-то, с которого сию минуту рвал сочные яблоки; но на этот раз дерево было усеяно уже не яблоками, а грушами.
Аппетитно смотрели они на мальчика. Мошка сначала боялся попробовать; но потом не выдержал, сорвал одну и принялся кушать; когда груша была съедена, опять почувствовал бедняга сильную жажду. Осмотрелся кругом, увидел по близости большое озеро, со страхом подбежал к нему, нагнулся и… радостно захлопал в ладоши, потому что об ослиных ушах больше не было и помину.
“Тимошенька, Мошенька,
Попляши, поскачи,
Твои ножки хороши”
на этот раз сам себе запел Мошка и пустился в пляс как безумный.
“Теперь дело выиграно, теперь я знаю что сделать, чтобы вернуть мои сокровища”,– сказал он многозначительно и, нарвав спелых груш, всунул ногу в туфлю и поскакал к тому дереву, где росли красные яблоки.
“Корзиночку бы надо раздобыть”,– сказал он, остановившись около яблони.
И не успел моргнуть глазом, как туфля его, снятая с ноги, вдруг куда-то помчалась.
— Стой, стой!– крикнул отчаянно в след ей Мошка:– я пропаду без тебя.
Но туфля не слушала. Мошка упал духом.
Горевать ему долго не пришлось, потому что менее чем через час времени она вернулась обратно с круглою плетеною корзинкою, в которой лежало что-то черное.
— Вот спасибо,– радостно сказал мальчик.– Мало того, что раздобыла корзинку, а еще угадала мои мысли и положила туда именно то, что мне надобно; спасибо за все, а главное за то, что сама воротилась.
Не теряя понапрасну времени, Мошка сейчас же вынул лежавший в корзинке черный плащ, накинул его на плечи, затем привязал там же спрятанную седую бороду, и набрав множество красных яблок, смело отправился по направлению к стеклянному дворцу, где жил так несправедливо поступивший с ним царь.
“Узнать кажется мудрено,– думал Мошка:– я устрою ловкую штуку”.
И благодаря своей покровительнице туфле очень скоро пришел к давно знакомому месту.
День клонился к вечеру. Мошка знал, что в это время царь перед чаем любит лакомиться фруктами, а потому, прокравшись незаметным образом к балкону, подставил корзинку на подоконник; сам же спрятался по близости в кусты и, затаив дыхание, с нетерпением ждал, что будет. Но вот дверь, ведущая с террасы во внутренние комнаты, скрипнула и на пороге показался царь в сопровождении жены и дочери.
— Папа,– заметила последняя:– посмотри, какие превосходные яблоки!
Царь молча кивнул головой и подошел к корзинке, чтобы отведать превосходных на вид яблок.
Но едва успел он скушать одно из них, как вдруг царица всплеснула руками и вскрикнула.
— Что случилось?– удивился царь и, повернувшись к ней лицом, в свою очередь, изумился, когда заметил, что у неё и у царевны, тоже покушавших вкусных яблок, вдруг выросли ослиные уши. С отчаянием бросился он к зеркалу, в котором — увы!– ясно увидел свое собственное безобразие.
Сейчас же были разосланы верховые во все четыре стороны света, чтобы созвать лучших докторов; но все усилия их вылечить царскую семью от страшного недуга остались безуспешными до тех пор, пока Мошка, наконец в волю натешившись над ними, вышел из кустов и неожиданно появился в комнате.
Длинный плащ и седая борода так изменили мальчика, что никто из присутствующих не подозревал, что пред ними стоит бывший царский скороход Мошка.
— Кто ты такой?– спрашивали его придворные.
— Доктор,– отвечал Мошка,– стараясь говорить густым басом.– Проходил мимо и слышал, что здесь какой-то необычайный недуг приключился; так вот, значит, пришел предложить свои услуги.
Остальные доктора с недоверием переглянулись между собой и хотели без церемонии выпроводить незваного гостя, но царь запретил им делать это и, подозвав крошечного человечка в темной мантии, обещал с ног до головы осыпать золотом, серебром и драгоценными каменьями, лишь бы только он вылечил его, царицу и царевну.
— Можно,– отозвался Мошка:– только для этого необходимо, чтобы я обошел все комнаты стеклянного дворца и сам по своему усмотрению избрал ту, которая мне покажется удобнее для операции.
Царь велел слуге подробно показать Мошке расположение комнат, и когда одна из них, именно та, где находилась оставленная туфля и волшебная дубинка, была выбрана, последовал туда в сопровождении царя, царицы, царевны и всей свиты.
Мошка важно выступил на середину, сунул руку в карман и, вынув крупные спелые груши, подал одну из них царице, приказав немедленно скушать.
Царица исполнила его приказание, и каково же было её счастье, какова радость. По мере того, как она кушала грушу, ослиные уши её делались все меньше и меньше и в конце концов совершенно пропали.
То же самое проделал он с царевной.
— Теперь моя очередь,– радостно вскричал царь, протягивая руку, чтобы тоже получить лекарство.
— Очередь-то твоя,– отвечал Мошка:– только лекарство то от меня ты не получишь.
— Почему?
— Потому, что не разузнав, действительно ли я виноват перед тобою, велел засадить в темницу и казнить смертною казнью.
— Помилуй, когда же это могло быть, если я тебя совершенно не знаю и сегодня вижу в первый раз.
Мошка вместо ответа сбросил мантию и бороду. Царь так и ахнул.
— Так это ты, негодный мальчишка! Но с тобою мы живо расправимся. Эй!– закричал он, обратившись к прислуге:– схватите его…
Но Мошка этим временем успел всунуть ноги в туфли, захватил дубинку и, запев свою любимую песенку: “Тимошенька, Мошенька”, как вихрь промчался мимо разгневанного царя, и навсегда скрылся из виду.