Катя была очень красивая девочка, с прекрасными вьющимися золотистого цвета волосами, почему ее и прозвали: красотка золотая-головка.
Жила она с отцом да матерью; пока была маленькая, в куклы играла, а потом, как подросла, стали ее родители посылать в школу; это очень не нравилось Кате — она не хотела учиться и почти никогда не знала урока.
Сколько ни журила ее мать, сколько ни наказывал отец, толку не вышло никакого; посудили родители между собой, порядили, да по общему совету, в один прекрасный день, решили взять ее из школы.
— Чем деньги даром бросать, лучше пусть дома живет, да хоть в какой-нибудь работе прислуге помогает.
Но Катя и этого не захотела.
Велит, бывало, мать ей комнату вымести, да пыль стереть — возьмет девочка в руки половую щетку, тряпку, и пока за ней смотрят, с грехом пополам делает свое дело, а как отвернулись — кончено: глядь, щетка — в одной стороне, тряпка — в другой, а Катя, присев где-нибудь в сторонке, спит покойно.
— Это просто ни на что не похоже,– сказала однажды мать, уходя из дома по делам, на несколько часов: — изволь к моему возвращению во что бы то ни стало довязать начатый чулок, иначе я тебя высеку.
— Хорошо,– ответила девочка.
И конечно едва скрылась мать из виду, сейчас же зажмурила глазки и уснула крепким сном. Долго ли, коротко ли спала девочка, не знаю, но когда открыла глаза, то, во-первых, услыхала где-то по близости шорох, а потом увидела перед собой какого-то незнакомого красивого царевича.
— Здравствуй, красотка, золотая-головка,– сказал он, сняв шляпу и низко поклонившись.
— Здравствуй,– отвечала красотка.
— Что ты здесь делаешь?
— Да вот, как видишь, сидела за работой, а потом притомилась — заснула немножко.
— У вас здесь, кажется, довольно скучно, домик стоит совсем в стороне, соседей никого не видно…
— Да, невесело,– позевывая, отвечала красотка.
— Пойдем со мною, будешь жить во дворце, вырастишь большая, сделаешься царицею и заживем припеваючи; я обладаю целым царством.
— А ты не заставишь меня работать?
— Тяжелой работы я, конечно, не выдумаю, но и сложа руки сидеть тоже не позволю; женщина непременно должна быть занята.
— Что же именно прикажешь делать?
— Шить, вязать, наблюдать, чтобы все было в порядке, иногда вслух почитать книгу…
— Нет, нет, царевич, не хочу я за тебя замуж, ступай своей дорогой.
И повернувшись к стенке, красотка снова уснула; но не прошло и получаса, как ее опять разбудил точно такой же шорох.
— Что это,– привстав сказала она сердито: — выспаться не дадут и, открыв глаза, увидела перед собою женщину, одетую очень нарядно.
— Здравствуй, красотка, золотая-головка,– сказала она, низко кланяясь.
— Здравствуй, бабушка,– отвечала Катя.
— Что поделываешь?
— Ничего, соснула маленько.
— Дело доброе, сон хорошая вещь; но ты, кажется, кроме того что-то работала?
— Матушка приказала чулок вязать, только мне уж больно не хочется.
— Конечно, это очень скучная работа; я сама не люблю ничего делать и удивляюсь, как люди могут заниматься такими пустяками.
— То ли дело соснуть, бабушка…
— То ли дело соснуть, дитятко…
— Приляг, отдохни,– пригласила красотка.
— Некогда, дружок, я пришла к тебе за делом.
— За делом?
— Да.
— За каким, бабушка?
— Вот, видишь ли, у меня есть сын, единственный, не то чтобы человек простой; он, знаешь ли ты, царь — над целым царством-государством; только вот уродился весь в меня, ничего-то работать не любит, а все больше во сне время проводит. И задумал он жениться, да беда в том, что ни одна девушка за него замуж идти не хочет, потому он требует, чтобы будущая жена никогда в руки не только работы никакой не брала, но даже с места не двигалась, а все бы сидела, да с утра до ночи ела, пила и спала; весь белый свет исходила я, нигде такой невесты не нашла; а вчера случайно про тебя услыхала.
— Что же ты про меня услыхала, бабушка?
— Что ты работать не любишь; правда, дитятко?
— Правда, бабушка, истинная правда!
— А если правда, значит мне то и на руку; не хочешь ли за моего сынка замуж?
— Отчего же, можно!– отвечала Катя.
— Так вставай-ка скорее и отправимся в путь-дорогу.
— Куда?
— В наше царство.
— Идти-то далеко придется?
— Мы пешком не пойдем, у нас такой экипаж, что всем на удивление.
Красотка молча встала с места, протерла заспанные глаза и нехотя последовала за старухой на улицу, где действительно их ожидала какая-то необыкновенная колымага, запряженная жар-птицами.
— Садись,– сказала старушка красотке, помогая ей взбираться на подножку и затем, поместившись около неё, молодецки свистнула.
Колымага помчалась вперед с быстротою молнии. Долго неслись они по горам и долам разным, много городов миновали, наконец, круто повернув куда-то за угол, остановились перед большим белым мраморным дворцом.
— Вот и приехали,– сказала старушка.
Широко распахнулись двери палат царских, несколько десятков придворной прислуги, мужской и женской, вышло навстречу; вдруг, откуда ни возьмись, подкатилось широкое бархатное кресло; красотка со старухой поместились на нем и лакеи понесли их по целому ряду роскошных, богато убранных комнат. Дойдя, наконец, до громадного зала, где все, начиная со стен и кончая мебелью, было сделано из слоновой кости, они остановились и, обратившись к старушке, проговорили почтительно.
— Ваше царское величество, куда прикажете отнести кресло?
— Ближе к входной двери,– отвечала старушка, и затем, когда желание её было исполнено, велела сейчас же пойти доложить царю.
— Ты сиди, не двигайся,– сурово сказала она красотке, заметив, что последняя сделала движение, чтобы сойти с места и полюбоваться видом из окна.
— Как, неужели я не могу даже встать со стула?
— Конечно, нет; ведь я предупреждала тебя, что сын мой ищет такую невесту, которая бы сиднем сидела на одном месте.
— А сам-то он как же? Сам-то?
— Да тоже с утра до ночи только и делает, что ест, пьет и спит, не сходя с своего кресла; но вот, кажется, и он является: увидишь, какой молодец, просто загляденье!
Старуха не ошиблась: царь действительно немедленно явился в комнату; он сидел точно в таком же широком бархатном кресле, которое, четыре рослые гайдука несли на плечах.
— “Поставьте рядом с креслом невесты”,– проговорил он лениво, взглянув на красотку.
Красотка с своей стороны стала рассматривать его очень внимательно; он был недурен собой, имел правильные черты, довольно доброе, миловидное лицо, но все это было буквально заплывши жиром.
— Как нравится тебе невеста?– вполголоса спросила старушка, нагнувшись к его уху.
— Ничего, кажется красива,– отвечал он позевывая и, отвернувшись в противоположную сторону, захрапел так громко, что красотка золотая-головка чуть не расхохоталась.
— Тише,– остановила ее старуха: — царь хочет соснуть немножко, шуметь нельзя, надо сидеть спокойно.
Красотка притаилась и, склонив свою золотую головку на подушку, тоже начала дремать.
В комнате водворилась полнейшая тишина. Прошло около часа; наконец царь проснулся и потребовал кушать; сейчас же к его креслу и к креслу красотки подвинули по небольшому столику, покрытому белою скатертью, и начали подавать блюдо за блюдом; но когда красотка протянула руку, чтобы взять нож и вилку, старуха подскочила к ней словно ужаленная.
— Что ты делаешь?– крикнула она, побледнев как полотно.
— Ничего; я хотела приняться за обед.
— Но ведь тебе же сказано, что двигаться нельзя; будь покойна — накормят…
И действительно, чьи-то невидимые руки начали усердно подносить к её рту ложки и вилки.
— Я сыта,– сказала, наконец, красотка:– больше не могу…
— Нет, дитя мое, ты должна кушать до тех пор, пока кушает жених твой.
Красотке подобный обычай показался немного странным, но делать было нечего — пришлось поневоле покориться.
Таким образом, протекла целая неделя; в воскресенье была назначена свадьба.
Красотка, которой привольная жизнь и безделье сначала даже нравились, начала в конце-концов тяготиться и с завистью смотрела на придворную прислугу, свободно разгуливавшую по всем комнатам; она стала даже жалеть, зачем ушла от родителей; помышляла не на шутку, как бы улизнуть из этого заколдованного мраморного дворца.
Присела бедняжка однажды к окну своей комнаты, пока жених почивал, и залилась горькими слезами.
— О чем так растосковалась?– раздался вдруг сзади чей-то слабенький, пискливый голосок.
Красотка обернулась и увидела в углу маленькую серенькую мышку. Живо рассказала ей девочка все, что накопилось на душе.
— Жаль мне тебя,– отозвалась мышка, и вызвалась пособить горю, приказав ночью, как только все в доме улягутся, непременно выйти в сад, но так, чтобы никто не заметил и не слышал…
— Как спустишься с балкона,– продолжала она, привстав на задние лапки:– сделай вперед три шага и тихонько топни ногой о землю; я сейчас явлюсь перед тобой, как лист перед травой, и научу что делать.
Золотая головка искренно поблагодарила маленькую покровительницу и, дождавшись назначенного часа, в точности исполнила все её указания, как ей было приказано.
— Я здесь!– отозвалась мышка, выпрыгнувшая из норки.– Идем!
— Куда?– шепотом спросила золотая головка.
— За железную ограду.
— А потом?
— Прямо домой, конечно; разве тебе не хочется?
— Напротив, очень, очень хочется, но только я боюсь решиться…
— Почему так?
— Если царь догонит — беда!..
Мышка улыбнулась и, заслышав где-то по близости человеческие шаги, не теряя ни минуты, одним взглядом превратила царскую невесту в точно такую же серенькую мышку.
— Теперь видишь, что царь догнать не может, а если и догонит, то не узнает тебя,– заметила мышка скороговоркой и шмыгнула вперед.
Красотка золотая-головка последовала за нею; шли они долго разными улочками, закоулочками; наконец выбрались в чистое поле.
— Теперь прощай,– сказала тогда мышка:– иди все прямо, с дороги не собьешься… как раз к дому выйдешь.
— Хорошо; спасибо тебе, дорогая, но только вот что…
— Что?
— Неужели мне придется вернуться к отцу и матери не прежней золотой-головкой?
— Конечно.
— Как, разве я навсегда останусь в мышиной шкуре?– с испугом спросила молодая девушка.
— Навсегда ли, нет ли — не знаю. Превратить тебя снова в прежнюю красотку не в моей власти; я сделала что могла — вывела из границ царства, вечно спящего, докучливого царя-царевича, короля-королевича… а затем прощай…
И мышка скрылась из виду.
— Вот тебе и раз!– вскрикнула красотка: — час от часу не легче! Жить с таким отвратительным, ленивым человеком, как мой нареченный жених — не весело… но еще того скучнее — вечно оставаться мышкой.
Делать, однако, было нечего: волей-неволей пришлось в мышиной шкуре отправляться домой.
Не успела несчастная переступить порог, как вдруг из-за угла выскочила огромная черная кошка; в один миг бросилась она на девушку и уже готовилась проглотить целиком, как последняя, сделав быстрый прыжок вперед, снова преобразилась в прежнюю красотку золотую-головку.