Рассказы дедушки про седую старину.
Когда Сережа вел себя хорошо и не капризничал, то дедушка сажал его рядом, в большое сафьянное кресло с высокою спинкою, и рассказывал много, много интересного.
Сказок Сережа не любил — потому что в сказках все вымысел, все неправда… Похождения таких-же маленьких мальчиков как сам — конечно, забавляли его; но он с радостью готов был променять их на те интересные, занятные рассказы, которые передавал ему дедушка про старую Русь, и про славных русских князей, царей и государей.
Мальчуган слушал внимательно, вникал в каждое слово, и очень гордился тем, что знает много такого, чего не знают другие дети.
Знал он, например, что первая, древнейшая русская история была написана монахом Киево-Печерской лавры — Нестором; знал, что в нашей русской земле, более тысячи лет назад, жил народ, от которого мы происходим, и что народ этот называл себя “Славянами”.
Дедушка сказал, что Славяне, по большей части, жили целыми племенами, в простых, деревянных избушках, маленьких, неприглядных, построенных одна от другой далеко и имевших по нескольку выходов, на тот случай, чтобы легче было убежать, если кто из соседей вздумает напасть врасплох, что тогда случалось часто.
Городов у Славян было очень мало, всего счетом три — Новгород, где жили они сами, потом Смоленск, где жило другое племя (Кривичи) и Киев — где жили Поляне; дорого дал бы Сережа, чтобы хотя одним глазком взглянуть на такие города, по словам дедушки совсем не похожие на нынешние: ни фонарей, ни мощеных улиц, ни магазинов — в них не было, и от простых деревень они отличались только тем, что были ограждены валами, рвами и засеками, но Славянам, никогда не видавшим ничего лучшего, все это казалось и красиво и удобно; они ели, пили, веселились по-своему, ходили друг к другу в гости, и при этом были замечательно гостеприимны, они не жалели ничего для своих гостей, а если под рукою не находилось подходящего угощения, то даже крали у соседа, не считая это постыдным.
— Дедушка, красть ведь грешно?– заметил Сережа.
— Конечно, дружок,– отозвался дедушка,– но не надо забывать, что Славяне жили в давно, давно прошедшие времена, когда люди были необразованы, и не умели отличать дурного от хорошего; они не знали даже главного — не знали Всемогущего, Истинного Бога, были язычники и поклонялись идолам, т. е. различным безобразным фигурам, сделанным их-же собственными руками.
Таких богов у них было много, но главным божеством считался “Перун”, бог грома и молнии; богов своих славяне очень боялись;– для того, чтобы боги на них не сердились, и исполняли то, о чем они их просят,– приносили в жертву или плоды различные, или домашних животных, а иногда так даже людей,– одним словом, чем больше милостей просили от богов, тем значительнее давали жертву, которую обыкновенно клали на землю и жгли или перед самым идолом, или-же по близости реки или озера, где, как они думали, жил водяной дедушка с длинной седой бородой, да резвились русалки с распущенными волосами. Конечно, ни такого водяного дедушки, ни таких русалок, на самом деле на свете никогда не было; мы с тобой, Сережа, это понимаем — но Славяне рассуждали иначе; они готовы были с кем угодно спорить, будто русалки каждый год, перед праздником Троицы (иначе “Семик”) выходят из-под воды, гуляют на земле, а затем опять куда-то пропадают.
В честь их Славяне справляли даже праздник, пели песни, водили хороводы; праздник русалок проходил у них шумно и весело, но еще того веселее проходил праздник “Купалы”, молодежь ждала его с большим нетерпением, принарядившись по праздничному, целою толпою отправлялись в лес собирать разные травы, купались, зажигала костры, прыгали через них… Этот праздник справляют у нас в деревнях и теперь, только называют его не просто “Купалой”, а “Иваном Купалой”, потому что он приходится в Иванов день.
Про него Славяне рассказывали много чудес: они говорили, будто накануне, ночью, деревья, растущие в лесах, ведут между собою разговоры, и, сойдя с мест, ходят взад и вперед как люди…
Правды тут опять таки нет, но Славяне в это верили, и каждый год, накануне праздника Купалы, не только всю ночь гуляли по полям и лугам, прислушиваясь к шелесту листьев деревьев ближайшего леса — но и на рассвете, вернувшись домой усталые, измученные, боялись даже задремать, чтобы не пропустить минуты, когда встанет солнышко и покажется на небе — покажется не просто, не так как всегда, а с шумом выедет из своего чертога на трех конях — серебряном, золотом и бриллиантовом, и, повстречавшись с месяцем, игриво рассыплется в тысячу тысяч огненных искорок.
Такой проделки ясного- солнышка славяне ожидали каждый год, но, конечно, не дождались, потому что ничего подобного никогда быть не могло.
Оба эти праздника т. е. “семик” и Купало, справлялись летом; из весенних-же праздников, главным считался праздник “масленицы”, когда они весну встречали, а зиму провожали, для чего делали из соломы женское чучело, под названием Мара или Марани, и сжигали его.
Был у Славян также и зимний праздник “Коляда”, справлялся он зимою, в конце Декабря, как раз в то самое время, когда мы нынче справляем наши рождественские праздники но так как Славяне не знали, что значит устраивать ёлку, то их детям этот праздник, конечно, не приносил собою той радости, которую нынешние рождественские праздники приносят нашим деткам, особенно когда детки умны и послушны, и когда они получают за это различные игрушки, гостинца и лакомства; у Славян-же этот праздник от будних дней отличался тем, что они ничего не работали и ходили по городам и деревням славить божество, и, собрав подаяния, приносили богам жертвы; жрецов, у Славян не было, и обязанности их исполнял старший в роде.
Вот каковы были наши предки более тысячи лет назад; жили они в бедности, на знали никаких удобств, большею частию занимались рыболовством, били лесных зверей, разводили стада, пчельники, и торговали с соседними народами.
Особенно важной торговли быть у них, конечно, не могло, потому что времена тогда переживались очень тяжелыя, порядка никакого нигде не было, ни дорог, тоже,– вся земля почти сплошь была покрыта дремучим лесом, на каждом шагу встречалась опасность наткнуться на хищного зверя, или на лихого человека, да на грабителя.
Где-же тут было думать о том, чтобы вести большую торговлю, где искать выгоды, когда кроме того Славяне еще и в домашней жизни не знали покоя, так как различные племена их беспрестанно между собою ссорились; один род восставал, против другого, войнам, неурядицам и грабежам конца не было…
Думали, думали Славяне, что предпринять, что сделать,– и наконец собрав “вече” (сходку), порешили отправить послов в соседнюю землю Варяго-Руссов, где — как они давно уже слышали — был заведен строгий порядок.
— Призовите оттуда князя, который-бы управлял нами, заботился, о нас, и не давал в обиду,– указали они послам, когда последние окончательно снарядились и сели в лодки, чтобы отправиться в путь.
Хотя земля, где жили Варяги, находилась и не особенно далеко, но послы Славянские все-таки оставались в дороге довольно долго, во-первых потому, что плыли, не торопясь, с роздыхом, а во-вторых — еще и потому, что лодки их были устройства самого простого, и конечно не могли подвигаться вперед, даже на половину так скоро, как нынешние корабли и пароходы.
— Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет, приходите княжить и владеть нами!– сказали послы, добравшись наконец до земли Варяго-Руссов, где в ту пору жили три родных брата — Рюрик, Синеус и Трувор. Братья согласились исполнить их просьбу и, забрав с собою всех родичей и всю Русь, вскоре поплыли на нескольких больших лодках в землю Славян, заводить порядок.
Славяне встретили их с великою радостью, и, как только они сошли на берег, поднесли хлеб-соль.
Братья Варяги жили вместе не долго) они порешили, что им будет гораздо легче и удобнее вести дела каждому отдельно, а потому разделили землю Славянскую на три равные части.
Рюрик построил себе город Ладогу, и поселился в нем, Синеус построил город Белозерск, а Трувор — Изборск.
Через два года Синеус и Трувор умерли, Рюрик остался княжить один и перебрался в Новгород.
О княжении его нам мало известно; летописец говорит только, что он рубил леса, строил города, и отдавал их в управление своим дружинникам; между этими дружинниками были два храбрых воина, Аскольд и Дир; Рюрик почему-то обделил их, не дал ничего;– они обиделись такой немилости, и с досады стали просить отпустить их в Греческую землю вместе со всеми родичами. Рюрик согласился? дружинники забрали все свое имущество, сели в лодки, поплыли вниз по реке Днепру, и вскоре увидели на одном из берегов небольшой городок; высадившись, они стали допытываться у жителей, кому он принадлежит, как называется, и кто его построил?
— Город этот называется Киевом; построили его три родных брата Кий, Щек и Хорив, а принадлежит он теперь их потомкам, так как сами они давно умерли — отвечали жители, и принялись подробно рассказывать про то, как потомки кие, Щека и Хорива платят громадную дань Хазарам, народу степному, не принадлежащему к Славянскому племени.
Выслушав речь Киевлян — Аскольд задумался, затем отошел в сторону, подозвал к себе Дира, начал говорить с ним шепотом, и наконец, снова вернувшись к толпе стоявших по близости жителей Киева, громко объявил, что если потомки кие, Щека и Хорива согласятся сделать их князьями Киевскими, то они вступятся за них и освободят от дани Хазарам.
— Думаем, что согласятся,– отозвались Киевляне, продолжая с любопытством разглядывать незнакомых путешественников,– а впрочем наверное не знаем”, коли хотите получить точный ответ — оставайтесь до завтра, соберем вече…
— Что же — останемся, почему не остаться? Торопиться некуда,– заметил Аскольд, и, дождавшись следующего утра, вместе с Диром и некоторыми главными своими родичами, отправился на вече, где собравшиеся горожане, давно уже толковали о том, что незнакомцев следует оставить в Киеве, и провозгласить князьями.
Рюрик, между тем, продолжал спокойно жить в Новгороде, он назывался уже, не родовым старшиной, как прежде, а “великим князем” — но княжить ему пришлось не долго,– он умер в молодых годах, оставив после себя маленького сынка Игоря, за которого всеми делами великокняжескими, стал управлять родственник его Олег, человек храбрый, мужественный, задумавший, во что-бы то ни стало, покорить под свою власть живущие по близости племена Славянские.
Слава о его мужестве и отваге, далеко неслась по всей земле, не раз слыхали про него и новые князья Киевские, но так как дело это их не касалось, то решили молчать до поры до времени.
Однажды, когда они пировали в княжеском дворце со своими витязями, наружная дверь дворца вдруг отворилась и на пороге показался какой-то незнакомый человек, одетый по дорожному.
— Кто ты такой, и что тебе надобно?– спросили его витязи.
— Я, варяжский купец — отвечал незнакомец, почтительно поклонившись,– послан сюда моими товарищами, которые плывут на лодках из своей стороны в Греческую землю, и желают повидаться с киевскими князьями, чтобы передать им поклон от князя Новгородского.
Витязи доложили Аскольду.
— Почтим послов Олега,– отозвался Аскольд, выслушав доклад витязей, и поспешно встал с места, чтобы в сопровождении Дира и некоторых приближенных, сейчас-же отправиться на берег реки, где стояли лодки купцов варяжских, но едва успел к ним подойти, как вдруг на него со всех сторон набросились спрятанные в лодках воины.
— Это не могут быть посланные князя новгородского!– с ужасом воскликнул тогда Аскольд,– князь новгородский никогда не был изменником!
— Ты прав — князь новгородский никогда не был изменником!– повторил чей-то невидимый голос, и затем, из толпы воинов смело выступил вперед сам правитель Олег, держа за руку маленького сына Рюрикова — Игоря,– он и теперь является сюда не как изменник, а как князь великий! Является для того, чтобы объявить тебе и брату твоему Диру, что вы не князья, и не княжеского рода, настоящий князь вот!– добавил он после минутного молчания, указывая на стоявшего подле малютку, который, словно предчувствуя что-то неладное, со страхом прижимался к его коленам.
Аскольд и Дир хотели возразить, но Олег не дал им опомниться, и сделав знак своим войнам, приказал тот-час же убить их, а сам остался жить в Киеве, назвав его “матерью городов русских”.
С той поры Киев считался столицею, главным городом нашей земли русской, в которой Олег царствовал тридцать три года, сражался в это время с соседними народами, покорял славянские племена, и даже предпринял поход в Грецию.
Все походы его были удачны, народ не раз удивлялся этим удачам, и прозвал его “вещим” что значит — “мудрым”. Много ходило разных толков о нем, много было в этих толках правды, но, под час, много и выдумок, так например, рассказывают, будто за несколько лет до своей смерти, он однажды призвал к себе в чертоги кудесника, и спросил, какою смертью суждено ему умереть, пасть ли на войне, или от болезни какой?
— Умереть-тебе, князь, от своего собственного, любимого коня — отвечал кудесник, и, не желая больше объяснять, сейчас же вышел из дворца.
Олег призадумался, как ни любил он своего коня, но умереть ему все таки не хотелось. Он перестал ездить на нем, приказал поставить в отдельное стойло, кормить отборным зерном, беречь, холить — но на глаза себе никогда не показывать.
Прошло несколько лет, Олег позабыл о предсказании кудесника, и узнав случайно, что конь уже околел, пожелал видеть его кости.
— Врут все эти кудесники,– сказал он, расхохотавшись, и оттолкнул ногою вырытый из земли лошадиный череп; но тут вдруг из этого самого черепа выползла змея и ужалила его в ногу так сильно, что он немедленно скончался,– княжить пришлось Игорю.
Игорь захотел тоже завоевывать соседние земли и народы, как делал Олег, но ему это не удавалось.
Отправившись однажды в землю Древлянскую, он вздумал взять с древлян громадную дань, и, натворив всякого насилия, уже собрался вернуться домой, как вдруг ему показалось, что собранного добра слишком мало; тогда, не долго думая, он снова пошел в землю Древлянскую, взяв с собою только немного вооруженных воинов; Древляне этим воспользовались и, вместо того, чтобы повиноваться и выдать дань,– убили его.
На Руси-же в то время был обычай такой, что оставшиеся после убитого человека родственники должны были непременно мстить за его смерть.– Древляне это знали; испугавшись мести Ольги (жены Игоревой), они начали думать, каким-бы способом склонить ее на свою сторону; думали, думали и додумались: снарядив 20 выборных мужей, они послали их в Киев, где жила Ольга, и приказали, во что-бы то ни стало, уговорить ее выйти замуж за их собственного князя “Мала”
— Мы посланы к тебе, матушка княгиня, с такою речью,– начали послы, когда Ольга позвала их в княжеские палаты,– мужа твоего, мол, мы убили, потому что он нас обижал и грабил; ты теперь вдова; можешь второй раз выйти замуж, за кого пожелаешь, так выходи-ка за нашего князя Мала, он князь добрый, хороший, да и сама наша земля Древлянская не худая…
Ольга покачала головой, предложение Древлян показалось ей дерзким, в первую минуту она хотела приказать их выгнать, но потом передумала, решив в своих мыслях прежде хорошенько над ними посмеяться.
— Пожалуй,– отвечала она им, стараясь казаться серьезною,– вы правы, почему мне не выйти замуж вторично — да еще за такого завидного жениха, как ваш князь мал, я согласна. Но прежде чем объявить о моем согласии народу, мне желательно возвеличить вас, чтобы все видели и знали, что вы для меня гости знатные, желанные, не простые…
Послы низко поклонились.
— Да, не простые, продолжала Ольга,– идите туда, где оставлены ваши лодки, садитесь в них и ждите, пока я пришлю звать вас, когда-же посланные мои придут за вами, то вы с места не трогайтесь, а прикажите им нести вас вместе с лодкою на плечах, через весь город, с честью великою. Послы поверили словам хитрой княгини, очень довольные тем, что им так легко и скоро удалось уладить дело, они поспешно вернулись на берег, и, никому не говоря ни слова, важно расселись в лодках.
Ольга тем временем приказала выкопать глубокую яму, и когда приказание ея было исполнено, послала звать к себе сватов Древлянских.
— Не пойдем мы к ней ни пешком, ни на конях не поедем, а извольте нести нас в этой самой лодке по всему городу!– отозвались послы, помня наказ Ольги.
— Что-же, мы люди подневольные, должны делать, что приказывают,– отвечали посланные Ольги и подняли на плечи ладью.
Сваты сидели спокойно, гордо закинув головы назад, они с улыбкой смотрели друг на друга и рассчитывали на торжественную встречу в княжеских палатах, на знатное угощение и вообще на всякие почести, но вместо того, по приказанию княгини, совершенно неожиданно для них — были выброшены на дно ямы, глубина которой достигала нескольких саженей.
— Довольны вы честью?– спросила тогда Ольга, заглядывая в яму, и, не дождавшись ответа, приказала закидать сватов каменьями.
Киевлянам она строго-на-строго запретила рассказывать обо всем случившемся, и через несколько дней после печального приключения со сватами сама отправила посольство в землю Древлянскую, с таким наказом: “Коли хотите, чтобы я вышла за вашего князя, так присылайте посольство познатнее… Иначе Киевляне меня не отпустят”.
Древлянам в голову не могло прийти, что будущая княгиня их станет обманывать; они поверили её словам, и полагая, что отправленный ими первый отряд послов, вероятно, остался в Киеве, очень скоро снарядили другой, из людей самых богатых и знатных, которые, надеясь на торжественный прием будущей супруги своего князя, отправились в путь с большим удовольствием.
Прибыв в Киев, они были встречены великокняжескими витязями, и только что успели высадиться на берег, как сейчас-же получили приглашение отправиться в баню, чтобы с дороги пообмыться, да по обчиститься, а потом предстать перед ясные очи княгинюшки.
Такое приглашение их нисколько не удивило; встречать почетных гостей подобным образом в старину был обычай, а потому они спокойно последовали за витязями и, как говорится, не успели глазом моргнуть, как эти-же самые витязи впихнули их в горячую баню, затворили двери и приказали стоявшей вокруг страже поджечь баню сразу со всех четырех сторон. Искать спасения было невозможно; несчастные Древляне, конечно, сейчас-же погибли.
Уничтожив, таким образом, второе Древлянское посольство, хитрая княгиня Ольга, кажется, могла-бы угомониться, но она, между тем, еще не успокоилась и решила в душе довести задуманную месть до конца, для чего через некоторое время опять отправила послов в землю Древлянскую, чтобы предупредить князя Мала, что идет к нему, и просить его приказать наварить побольше меду, да приготовить прочих разных хмельных напитков и привезти все это на могилу Игоря.
— Прежде чем отпраздновать свадьбу, хочу справить по нем “тризну”,– велела она сказать в заключение.
Тризною славяне называли поминки по умершим своим родственникам; справляли они такую тризну обыкновенно на могиле покойного: боролись, скакали, бегали в перегонку и, в знак горя, царапали себе лицо.
Не подозревая обмана, Древляне сейчас-же принялись за дело, наварили целые сотни бочек пива, раздобыли вина хорошего и отправили все это, с новым отрядом воинов, на то место, где находилась могила Игорева, и куда вскоре прибыла Ольга.
— Что сталось с нашими послами, которых мы два раза посылали к тебе?– спросили ее Древляне.
— Они идут позади,– отвечала Ольга и прямо прошла на могилу мужа, припала головою к сырой земле, залилась горючими слезами и не двигалась с места до тех пор, пока приближенные дружинники, наконец, напомнили, что: “пора, мол, начинать справлять тризну”.
Тогда Ольга села посреди окружающих, и пир начался обычным порядком, дружинникам своим она потихоньку шепнула, чтобы они постарались напоить Древлян до-пьяна, дружинники исполнили ея поручение очень охотно, и когда Древляне охмелели настолько, что с трудом передвигали ноги, то приказала рубить их мечами, а сама вернулась в Киев, стала собирать войско и на следующий год, уже открытою войною, пошла на Древлян, взяв с собою маленького сына, Святослава. Древляне смело вышли ей на встречу) обе рати вскоре столкнулись на поляне, но ни та половина, ни другая не решалась начинать действовать до тех пор, пока малютка-Святослав не бросил своею детскою ручкою первое копье в неприятельское войско.
Так как он был еще слишком мал и не имел достаточно силы, то копье, конечно, полетело не далеко и сейчас же упало к ногам его собственной лошади, но этого все-таки было вполне довольно — воины Ольги воодушевились.
— Вперед! Вперед!– закричали они громко и с ожесточением бросились на Древлян, которые пришли в такой ужас от их нападения, что бросились бежать, чтобы укрыться в ближайшем городе Коростыни, воины Ольги пустились за ними следом, окружили город со всех сторон, но взять его все-таки не могли никаким способом.
Ольге пришлось простоять около Коростыни целое лето.
— Силою тут, видно, ничего не возьмешь,– сказала она тогда,– надо действовать хитростью…
И, отправив послов в Коростынь, велела объявить Древлянам, что если они согласны заплатить ей дань, то она оставит их в покое.
— Рады-бы мы заплатить тебе дань, мудрая княгиня,– был ответ Древлян,– да ты, ведь, не угомонишься и опять придумаешь новую месть за смерть мужа.
— Я уже три раза мстила за него — довольно. Теперь хочу помириться с вами, взять дань и возвратиться в Киев.
— Что-же — коли так, коли правду изволишь молвить, то мы согласны. Получай с нас дань, хочешь медом, хочешь мехами, или чем другим, для нас все единственно…
— Ни меду, ни мехов, ни чего другого мне ненадобно, вы за последнее время обеднели, я не стану разорять вас и потребую очень немногого: дайте мне только с каждого двора но три воробья, да но три голубя.
“На что ей воробьи да голуби”, подумали Древляне и, конечно, очень обрадовались, что от них требуют так мало. Достать воробьев и голубей им ничего не стоило, так как у них при каждом почти жилище имелись голубятни для голубей, а крыши этих жилищ состояли из досок или камыша и воробьи постоянно сказали там гнезда.
Поймав тех и других птиц столько, сколько требовала Ольга, Древляне понесли их к ней с великим восторгом, но восторг, однако, продолжался не долго.
Хитрая княгиня потребовала подобную дань не спроста.
— Ступайте домой,– сказала она Древлянам, и как только они удалились, сейчас-же раздала птиц своим дружинникам, приказав навязать на хвост каждой птице тряпку с серой, и когда на дворе начнет смеркаться — сначала поджечь эти тряпки, а потом выпустить птиц на свободу.
Дружинники исполнили все, как им было приказано.
Целой стаей полетели испуганные воробьи и голуби прямо в город Коростынь и в один миг рассеялись но своим гнездам, отчего почти все дома города загорелись разом.
Жители города в первую минуту решительно ничего не могли понять, но потом, догадавшись об угрожающей им опасности, пустились бежать вперед без оглядки, и со страху, вместо того чтобы удаляться от ратников Ольги, натыкались прямо на них и, конечно, тут-же падали мертвыми.
Уложив, таким образом, почти все Древлянское войско, Ольга, наконец, успокоилась, считая месть свою оконченною, она не желала больше воевать, не жаждала человеческой крови, а напротив, как бы старалась загладить вину перед Древлянами,– объехала сначала всю их землю, потом землю русскую; везде оказывала милости, устраивала новые порядки, исправляла дороги, строила мосты, судила по правде.
Встречаясь с христианами, которых за последнее время в Киеве развелось порядочно, она очень любила беседовать с ними, зазывала к себе в терем, и чем чаще повторялись эти беседы, тем больше и больше начинала она задумываться над тем, что поклоняться идолам и исповедовать языческую веру — не стоит, что есть другое, невидимое, божество, молиться которому хорошо и отрадно! Что есть другая — лучшая вера, которая учит нас быть добрыми, честными, милостивыми…
И вот, чтобы ближе узнать эту веру, она решилась съездить в главный город греческой Империи, Царьград или Константинополь, где ее исповедовали уже давно, и где Ольга, наконец, тоже приняла христианство, получив имя Елены.
Крестил ее царьградский патриарх (патриархом называется главный архиерей православной церкви),– а крестным отцом был сам Император.
Когда обряд крещения окончился, то патриарх стал учить мудрую княгиню разным церковным уставам и молитвам, а на прощанье перед отъездом в Киев сказал речь: “благословенна ты в женах русских, потому что оставила тьму и полюбила свет) благословят тебя люди русские до последнего рода!” Ольга вернулась в Киев успокоенная душою и очень довольная.
Сына своего Святослава она воспитывала сама до тех пор, пока он возмужал и вырос.
Несколько раз она предлагала ему креститься, но Святослав на это не соглашался из страха, что над ним станут смеяться его дружинники, которые, большею частью, состояли из язычников) дружинников же своих Святослав любил больше всех и всего на свете,– время проводил в постоянных боях и сражениях с соседними племенами)–отправляясь в поход, не брал с собою ни возов, ни шатров, ни котлов для варки кушанья, спал под открытым небом, ел сырое лошадиное мясо, одежду носил самую простую и жил так почти постоянно, до тех пор, пока, наконец, в битве с Печенегами пришлось ему сложить свою удалую голову, после чего печенежский князь велел оковать его череп в золото, и на веселых пирах пил из этой чаши вино, вместе со своими воинами.
После Святослава остались три сына: Ярополк, Олег и Владимир; жили они каждый в своем городе, но жили очень не дружно.
Вскоре после смерти Святослава оба старшие князя до того перессорились между собою, что пошли друг на друга войною, во время которой Олег бежал с боя, упал в ров и был задавлен навалившимися на него туда-же лошадями.
Тогда третий сын Святослава, Владимир, живший в Новгороде и конечно узнавший обо всем случившемся, решил отомстить Ярополку за смерть брата и стал набирать свою собственную дружину, чтобы идти на него войною, но прежде чем выступить в поход, послал к Полоцкому князю Рогвольду своих витязей, сватать за себя дочь его Рогнеду, не зная того, что Рогнеда раньше уже просватана за Ярополка.
— Не хочу идти за Владимира, пойду за Ярополка, — отвечала Рогнеда послам, которые, вернувшись в Новгород, передали ответ ея Владимиру.
Владимир рассердился, отложив поход на брата, немедленно пошел войною на Полочан и, отняв у них город Плоцк, убил Рогвольда и двух его сыновей, а Рогнеду взял себе в жены силою.
Покончив таким образом с Плоцком, он отправился на Ярополка войною; у Ярополка войска было не много, но он все-таки оборонялся довольно долго) а потом, по совету одного подкупленного Владимиром боярина, наконец, согласился сдаться.
— Пусть войдет в мой шатер и лично просит прощения!– потребовал Владимир. Яронолк согласился исполнить требование брата, но едва успел подойти к шатру, как стоявшие около два варяжских воина, по сделанному знаку Владимиром, поразили его мечами”, несчастный князь упал замертво, а Владимир после этого стал один княжить над землей русской и перебрался на жительство в Киев.
Не мало пришлось ему вести войн с соседними племенами, с соседними народами,– но он этого не боялся, всегда бодро стремился вперед, почти всегда выходил победителем и после каждого счастливого похода долгом считал, в знак благодарности своим богам и кумирам, приносить различные жертвы.
рассказывают, что однажды, вернувшись после замечательно удачного похода на Ятвегов, Владимир призвал к себе самых именитых витязей и отдал приказание, наметить какого-нибудь из живших в Киеве юношей — для принесения его в жертву Перуну.
— Бросим жребий на всех юношей и девиц, которые находятся в Киеве,– сказали тогда витязи,– на кого жребий падет, того и зарежем.
Сказано — сделано; стали тянуть жребий… Жребий пал на маленького мальчика, сына одного варяга-христианина. Витязи, не долго думая, сейчас-же отправили к нему несколько человек вооруженных воинов, с приказанием привести малютку.
— На что он вам,– с ужасом спросил варяг, сразу догадавшись, в чем дело.
— Нужен.
— Да на что именно?
— Он должен быть принесен в жертву могущественному Перуну, по воле великого князя Владимира,– отвечали воины,– мы пришли за ним по приказанию великокняжеских витязей.
— Не дам я своего сына на пагубу, не дам ни за что на свете,– возразил варяг-христианин, охватив обеими руками испуганного малютку, — буду биться до последней капли крови… Ваш Перун не Бог, а просто кусок дерева… Сегодня стоит — завтра сгниет… Бог есть один настоящий, истинный, которому покланяются Греки… Он сотворил небо, землю, звезды, луну, солнце и человека. А ваши боги разве могут сделать что-либо подобное? Уходите вон! Не видать вам моего сына, как своих ушей…
Сообразив, что со стариком, как говорится, пива не сваришь, и что он ни в каком случае не уступит — воины вернулись обратно и передали витязям весь разговор.
Витязи рассвирепели, рассвирепел и народ, стоявший тут же, и целою толпою повалил к жилищу старого варяга.
— Подавай нам сына в жертву Перуну,– громко кричала толпа, окружив со всех сторон домик несчастного христианина, который, выйдя на крыльцо и не выпуская из объятий совершенно обезумевшего малютку, снова принялся уговаривать язычников, напоминать им про истинного Бога и молить о помиловании, но язычников это не тронуло. Они бросились вперед, словно звери разъяренные, подрубили топорами балки, на которых держалось крыльцо, и только-что успели отскочить в сторону, как сначала это самое крыльцо, а затем и крыша домика с треском рухнула на землю, придавив собою пораженных ужасом отца и сына.
Это были первые мученики-христиане в Киеве.
Слыхать про такие случаи, а иногда даже видать их Владимиру приходилось нередко.
Припоминая различные рассказы про христианскую веру бабушки своей, мудрой княгини Ольги, и прочих христиан, живших в Киеве, он стал все чаще и чаще спрашивать себя, что лучше — поклоняться идолам или же сделаться христианином, и каждый раз после таких дум становился печальным.
Приближенные витязи это замечали. Не догадываясь о настоящей причине тоски-кручинушки своего князя, они старались всячески развлечь его, придумывая разные забавы.
Ласковый к дружине и очень любивший пиры и разгулы, Владимир охотно шел на такие забавы, из которых любимою его забавою была охота.
Вот и рассказывают, что однажды, возвращаясь с охоты, куда витязи тоже потащили его, чтобы развеселить, Владимир вдруг вспомнил про жену свою Рогнеду и про маленького сына Изяслаеа, которых он давно-давно не видел и к которым теперь пожелал, заехать.
По тогдашнему обычаю, жен можно было держать много; Владимир имел их несколько, и потому, конечно, не мог навещать часто.
Рогнеда этим очень печалилась; до других жен ей, конечно, дела не было, но за себя, и в особенности за малютку Изяслава она так досадовала, что задумала даже посчитаться с Владимиром и, дождавшись минуты, когда он после ужина заснул в соседнем тереме, тихонько прокралась к кровати, чтобы убить его.
Взяв со стола лежавший там длинный, острый нож, молодая женщина уже высоко занесла его над своей головою, как вдруг Владимир пошевельнулся…
Рогнеда невольно отступила назад.
Услыхав шорох, Владимир открыл глаза…
В тереме огня не было, но, благодаря слабому отблеску месяца, как раз в эту минуту выглянувшего из-за тучи, сразу узнал свою жену.
— Это ты, Рогнеда?– вскричал он, быстро соскочив с кровати и схватив ее за руки.
— Я…– отозвалась молодая княгиня упавшим голосом.
— Зачем ты пришла сюда, что тебе от меня надобно?
— Я пришла за тем, чтобы сказать тебе, что ты не любишь ни меня, ни нашего сына… Ты убил моего отца, мать, братьев, женился на мне силою, увез из родной земли и теперь покинул.
Владимир крепко сжимал в своих руках руки Рогнеды и смотрел на нее такими-сердитыми глазами, что она задрожала от страха; несколько минут в тереме продолжалось упорное молчание, не было слышно ни малейшего звука, затем, наконец, Владимир заговорил первый:
— Оденься в княжеское платье, то самое, в котором венчалась, и жди моего прихода в твой терем завтра,– проговорил он шепотом, с силою оттолкнув ее прочь.
Несчастная княгиня сразу поняла и догадалась, что ей не несдобровать, пожалела о своем поступке, но уже было поздно, Владимир вышел из терема с тем, чтобы вернуться туда только на другой день для кровавой расправы.
Рогнеда же всю остальную часть ночи провела без сна, обливаясь горючими слезами, а как только на дворе стало немного светать, разбудила князька Изяслава и начала учить его, как просить у Владимира помилования.
Изяслав слушал внимательно, старался запомнить то, что ему говорила мать, и как только на следующее утро Владимир Цришел в терем с мечом в руках, выступил вперед и проговорил слабым, дрожащим от волнения голосом:– “отец, ты не один здесь!”
Владимир невольно опустил руку, он не решался убить мать на глазах сына и, пригласив в терем своих бояр и витязей, рассказал им все, как было, и просил посоветовать, что делать дальше.
— Конечно, пощади княгиню ради ребенка,– сказали бояре, взглянув с участием на малютку Изяслава, который, прижавшись к коленям матери, громко всхлипывал и в то же время не выпускал из своей маленькой ручки игрушечный меч, словно решившись защищать им свою “родимую” до последней возможности.
Владимир несколько минут стоял молча, затем, обратившись к боярам, проговорил уже совершенно покойно:
— Будь по вашему!– И приказал отменить казнь, а Рогнеду вместе с Изяславом отправил в Полоцкую область, которую дал им в полное владение.
Весть о помиловании Рогнеды скоро разнеслась не только по всему Киеву, но и но всему околодку, в народе стали ходить толки о том, будто Владимир не казнил жену потому, что новая христианская вера приказывает каждому человеку прежде всего быть милостивым, что Владимир об этой вере постоянно толкует, все реже и реже приносит жертвы идолам, реже поклоняется им и о чем-то серьезно задумывается.
Так как Киев был тогда главным торговым городом земли русской, то туда съезжалось много людей изо всех стран, исповедующих различные религии.
Услыхав о том, что Владимир не прочь переменить языческую веру на другую, каждый из них пытался предложить ему свою.
Первыми пришли болгары-магометане, потом немцы, потом евреи, потом греки. Владимир выслушивал каждого, расспрашивал, вдумывался. По рассказам, больше всех вер ему по сердцу пришлась вера греческая, он очень долго беседовал с присланным оттуда мудрецом (философом) и с любопытством разглядывал картину, которую этот философ привез с собою.
На картине был представлен страшный суд, праведные стояли по правую сторону престола Божия и шли в рай, а грешники — по левую и шли в ад — на муки вечные.
— Хорошо тем, которые стоят одесную (т. е. направо), — вскричал Владимир, не отрывая глаз от картины.
— Крестись, коли хочешь быть в числе их,– отозвался на его замечание философ, и снова принялся рассказывать о своей вере, обычаях и обрядах.
— Дай срок, надо обдумать,– сказал Владимир, и когда послы греческие отправились обратно в Грецию, снова созвал своих бояр и городских старцев.– Приходили ко мне магометане, предлагая принять свою веру,– обратился к ним князь, когда все они собрались в его палаты,– потом пришли немцы, и те хвалят свой закон, после них пришли евреи… Наконец, приходят греки… Ихний закон мне больше всех понравился; они так интересно рассказывают про начало сотворения мира, про всемогущего Бога, который любит каждого человека, как отец родного сына, хранит его, милует. Любо было мне слышать их речи, все бы кажется слушал, не наслушался, вот я и решил собрать вас сюда, чтобы спросить совета, какого закона лучше придерживаться, что вы на это мне скажете, что посоветуете?
— Что сказать, батюшка князь, что посоветовать? Сам ты знаешь, что каждый хвалит свое; поэтому решить за глаза, какой закон лучше и какого закона следует придерживаться — мудрено; у тебя есть много людей умных, которым ты можешь довериться;– пошли их разведать, как служат Богу разные народы и потом прикажи рассказать.
Совет бояр понравился Владимиру; он в тот же день выбрал десять человек самых смышленых и умных мужей и разослал в разные страны разведывать, как где совершаются церковные службы.
Мужи эти побывали у болгар-магометан и у немцев, но богослужение ни тех, ни других им не понравилось; они поехали к грекам.
Греческий император, узнав, с какою целью к нему приехали послы великого князя Владимира, принял их с большою честью и пригласил на следующее утро пройти в церковь, сказав патриарху, чтобы он служил обедню как можно торжественнее.
Послы пришли в церковь первыми и были поставлены так, что могли видеть и слышать всю службу отлично.
В церкви было зажжено множество свечей, отблеск которых отражался на золотых и серебряных ризах образов; послы Владимировы никогда не видывали ничего подобного; они пришли в неописанный восторг — в особенности когда с клироса раздалось церковное пение, стройное, дружное, никогда еще ими не слышанное…
— Мы не знали, на небе ли мы, или на земле,– сказали они, вернувшись в Киев и передавая великому князю подробности всего ими виденного,– мы чувствовали только и понимали сердцем, что там Бог пребывает с людьми, что та служба лучше ” и великолепнее всех, которые мы раньше видели!
Владимиру так понравился рассказ послов про греческую церковь и про греческое богослужение, что он несколько раз заставлял их повторять его.
— Бабушка твоя Ольга, которая была мудрейшая из людей, не приняла бы греческого закона, если бы он был дурен,– беспрестанно повторяли ему приближенные бояре.– Крестись с Богом! Крестишься ты — и мы за тобою последуем…
После этих слов Владимир уже не колебался; он решил во что бы то ни стало сделаться христианином. Смущало его только одно:
Чтобы сделаться христианином, приходилось креститься,– креститься надо было у греков, а ему крепко не хотелось обращаться к грекам с просьбою, и потому он задумал взять Св. Крещение с бою, т. е. идти походом на греческий город Корсунь.
Поход удался; Корсунь был покорен.
Тогда Владимир, ободренный удачей, начал грозить грекам тем, что пойдет и на столицу их Царьград, если только греческие императоры (в то время их там было двое) — Василий и Константин — не согласятся выдать за него замуж свою сестру Анну.
Мы не можем выдать сестру за язычника,– возразили императоры, полагая, что ответ их огорчит Владимира; но Владимиру он, напротив, пришелся как нельзя больше по душе.
— Коли так,– отозвался тогда князь,– то я могу креститься.
Оба императора отправились к сестре и подробно передали обо всем случившемся.
Молодая царевна залилась горючими слезами; ей не хотелось покидать родную Грецию, не хотелось ехать в Русь — страну почти еще дикую, где половина народа поклонялась идолам, но так как отговариваться было нечем, то она села на корабль и в сопровождении многочисленной свиты и Царьградского духовенства, скрепя сердце, поплыла в Корсунь.
Владимир приготовил торжественную встречу, но сам участвовать в торжестве не мог, потому что в это время, как говорит предание, у него вдруг до того сильно разболелись глаза, что он ничего не видел.
— Крестись скорее, коли хочешь исцелиться,– посоветовала ему невеста-христианка.
Владимир послушал совета, на следующий же день просил приехавших Царьградских священников крестить его, и как только епископ возложил на него руки, так сейчас же начал видеть по прежнему.
— Теперь я узнаю истинного Бога!– вскричал тогда князь, пораженный чудом, увидав которое, дружинники его тоже пожелали креститься.
Владимир, конечно, им в этом не препятствовал.
Пробыв несколько времени в Корсуне и обвенчавшись с царевной Анной, он вернулся в Киев, где первым делом отдал приказание рубить и жечь всех идолов, а Перуна привязать к хвосту лошадиному, стащить с горы и бросить в Днепр. Народ плакал навзрыд, ужасался такому распоряжению, но спорить с великим князем не смел, князь же на следующее утро разослал по городу гонцов с приказанием созвать всех жителей на реку, чтобы креститься.
Сам он, рядом со своею молодою супругою и приехавшим вместе с нею из Корсуни духовенством, стоял на берегу, народу собралось множество — желающих променять идолопоклонническую веру на христианскую оказалось гораздо больше, чем можно было предполагать, мужчины, женщины, дети, старики,– все направлялись к реке, чтобы погрузиться в воду, одни стояли в воде по шею, другие по грудь… Взрослые держали на руках младенцев, на берегу оставались те, которые уже были крещены раньше.
Священники читали молитвы, а великий князь Владимир, слушая их, смотрел на свой народ, радовался и просил Бога не оставить этот народ великими милостями, просил им уже не деревянного Перуна, которому прежде бывало приносились разные жертвы, а настоящего, всемогущего Бога, Который не требует от нас никаких жертв, а хочет только, чтобы мы были честными, хорошими людьми и жили так, как нам приказано жить в Св. Его писании.
Крестив таким образом больше половины Киевлян, Владимир начал строить церкви на тех местах, где прежде стояли идолы, и рассылать священников по остальным городам и деревням, чтобы заставить креститься всех, кого возможно: он видел на самом себе, что быть христианином гораздо лучше, чем оставаться язычником, и с той минуты, как принял Св. Крещение, сделался совсем другим человеком.
Прежде для него ничего не стоило проливать человеческую кровь при каждом удобном случае, теперь же — он даже на войну выходил только тогда, когда являлась крайняя необходимость.
Помня, что христианская вера велит быть милостивым, он часто приглашал-на княжеский двор нищих, убогих, калек… раздавал им деньги, хлеб, питье, а тем, которые были больны или слабы и не могли прийти сами, рассылал подаяния по домам.
Народ любил его всей душою, прозвал Красным Солнышком земли Русской и память о нем сохранилась на всегда до сих пор про него поются много песен, в которых величают его самого и прославляют могучих богатырей.
Поется в них не только про одну какую-нибудь быль, а вообще про все старое да бывалое; поэтому такие песни называются былинами: хвалят они доброго великого князя земли русской — Владимира Красное Солнышко, называют на поле ратном “грозным”, а на пиру великокняжеском “ласковым”.
Прославляют и богатырей могучих, из которых самым сильным считается богатырь Илья Муромец, тот самый, про которого писали, будто он победил страшного Соловья-разбойника, сидевшего на десяти дубах и свистом своим убивающего каждого, кто только решится взглянуть на него; но Илья Муромец не побоялся разбойника, подъехал к десяти дубам совсем близко, и когда разбойник засвистал так громко, что богатырский конь от страха даже на колени упал, то сам богатырь смело пустил каленую стрелу ему в голову и в один миг ранил настолько сильно, что он уже не мог сидеть на дереве и покатился вниз кубарем — а Илье Муромцу этого только и надо было.
Приподняв Соловья с земли, он молодецки прыгнул на спину своего коня боевого и поскакал в город Киев прямо к палатам великокняжеским, где в это время было пированье и почетный пир —
“Было столованье и почетный стол.
“Много на пиру было князей и бояр,
“И русских могучих богатырей.
“Все на пиру наедались,
“Все на пиру напивались,
“Все на пиру перехвастались.
“Сам Владимир Князь по горенке похаживает,
“Черные кудри расчесывает”.
И вот вошел богатырь в палаты великокняжеские, снял шапку, иконам святым помолился, на все четыре стороны раскланялся, а князю с княгиней по особому поклону отвесил, низкому-пренизкому и стал хвастать своим подвигом.
“Гой еси ты, сударь Владимир князь!
“Посмотри мою удачу богатырскую,
“Как я привез Соловья-разбойника во двор к тебе!..”
Владимир пожелал разглядеть Соловья ближе; богатырь поднес птицу к ногам его, приказав свистнуть в полсвиста.
Соловей встрепенулся — закричал по звериному —
“Засвистал, злодей, по соловьиному,
“Залаял, собака, по собачьему,
“А князь и бояре испугались.”.
“По двору наползались,
“И Владимир князь едва жив стоит
“С душой княгиней Апракееевной”.
— Уйми ты Соловья-разбойника!– громким голосом приказывает князь Владимир Красное Солнышко,– уйми Соловья-разбойника, эта шутка нам не надобна.
Илья Муромец погрозил “Соловью”‘. Соловей испугался угрозы богатырской и сейчас замолчал, но как князь, так равно и все окружающие долго еще не могли успокоиться, продолжая дивиться диву-дивному.
— Ты останешься мне служить навсегда,– сказал Владимир, обратившись к могучему богатырю, который действительно с этого достопамятного дня уже постоянно находился в числе придворного штата князя “Красное Солнышко” и вместе с прочими богатырями охранял заставу Киевскую.
Из других богатырей самыми главными считаются после Ильи Муромца — тихий Дунай сын Иванович, Алеша Попович, Чурило Пленкович, Добрыня Никитич, про всех про них песни поются, всех их в этих песнях прославляют, да хвалят, про каждого рассказывают что-нибудь интересное.
Про Добрыню Никитича, например, песня сложилась такая:
Любил он, этот самый богатырь, Добрыня Никитич, купаться в реке, да не так, как обыкновенно купаются люди,– т. е. поплавают, побарахтаются, поныряют и выпрыгнут на берег, нет, он уж, бывало, как засядет в воде, так целый день-деньской из нее выйти не хочет, готов ни есть, ни пить — только бы купаться-плескаться дали ему, а до остального — ни до чего дела нет…
— Купайся, коли тебе уж охота такая, только по крайней мере не заплывай далеко,– уговаривала его родная матушка.– Почай река, где ты купаешься, река бурная, бедовая… Да это все бы еще ничего, при твоей силе богатырской, положим, справиться можешь с какими угодно волнами, но главная-то беда заключается в том, что она течет как раз мимо пещеры Змея Горыныча.
— Ну так что же?– с улыбкой отозвался Добрыня и ласково смотрел в глаза родимой матушке.
— Как что? Разве ты не знаешь, что Змей Горыныч только тем и занимается, что таскает к себе в пещеру всех девушек красных и всех добрых молодцев, которые на глаза ему попадаются.
— Пускай таскает, не перечу, — со мною же ему наверное сделать этого никогда не удастся!
На такое замечание старушка-матушка Добрыни Никитича только головой покачала, сам же Добрыня Никитич не хотел слушать её речей, по прежнему каждый день с утра до ночи пребывал в Почай реке и нисколько не думал остерегаться Змея Горыныча, который однажды действительно напал на него в ту минуту, когда он спускался с берега и не имел при себе никакого оружия.
Богатырь, однако, не струсил.
Вспомнив, что на нем надета пуховая шапка, он поспешно снял ее с головы, еще того поспешнее набил песком и со всей силы пустил в змея, чтобы засыпать ему глаза.
Змей старался отвертываться, но ловко брошенный песок все-таки дело свое сделал, т. е. настолько залепил Змею глаза, что он решительно не мог ничего видеть.
Добрыня Никитич этим воспользовался, оттолкнув Змея в сторону и не дав ему время опомниться, он выпрыгнул на берег, схватил лежавший там вместе с платьем его меч и отрубил Горынычу голову, после чего сейчас же оделся я пошел в пещеру, где нашел много всякого богатства, золота, серебра, камней разноцветных и, кроме того, увидал человек двадцать пленников и пленниц, которые были прикованы цепями к почерневшей от сырости стене пещеры.
Все они были молоды, красивы, но на лице каждого из них выражалось горе и страдание.
Добрыня Никитич, всегда отличавшийся добрым сердцем, ради которого и имя получил “Добрыни”, не мог без содрогания смотреть на несчастных мучеников, в особенности когда в числе их увидал вдруг родную племянницу князя Владимира, Забаву Путятишну, давно уже похищенную Змеем в свои горные хоромы.
Не долго думая, храбрый богатырь разорвал толстую цепь, которою девушки были прикованы к стене и, освободив красавицу, вывел ее на свободу…
Много таких былин сохранилось у русского народа.
Все они очень похожи на сказки, хотя в каждой из них все-таки есть немножко правды, так как они рассказывают про то давно-давно прошедшее время, когда люди были еще очень мало образованы и главным образом старались отличиться друг от друга не умом, а силою.
В. Андреевская.
Издание Н. С. Аскарханова.
6, Троицкая ул., 6.