Из собрания И.А. Худякова
1860 год.
МУЖИК И НАСТАСЬЯ АДОВНА.
Жил мужик с женой; он пошел Богу молиться; а жену дома оставил. И приказывает он своей хозяйке: «если у тебя дом пропадет, пиши ко мне.» Она сына родила, и то не написала ему письмо. А жиды узнали, что она родила сына. Он подходит к колодезю; и жидёнок выскочил, кричит: «дядюшка! что дома не знаешь, отдай мне.»—Он говорит: я, говорит, все дома знаю!—«Нет, говорит, не знаешь: отдай мне.»—Нет, говорит, не дам.
А жидёнок и не дал ему напиться.—Он так и пошел дальше; шел, шел, чоботы истоптал, просфиру изглодал, костыль изломал. Подошел опять к колодцу, хотел напиться. Выскочил жидёнок. «Дядюшка, отдай мне что дома не знаешь!»—Нет, говорит, не отдам.—Так не напился и пошел дальше; шел, шел, чоботы истоптал, просфиру изглодал, костыль изломал.
Подошел опять к колодцу, хотел напиться. Опять жидёнок выскочил. «Дядюшка, что дома не знаешь, отдай мне!»—Тот думал, думал: «ну, говорит, возьми.» Тот и дал ему воды напиться.
Пришел мужичек домой; хозяйка его встречает, и сын вырос большой. Он вдруг заплакал. Она отвечает ему: «друг мой милый! О чем ты заплакал? Нам дал Бог сынка!» Он и говорит: «нам, говорит, этот сынок не кормилец, не поилец. Я его отдал к жидам.» Сын заплакал. «Ну, говорит, батюшка, благослови меня, я пойду!» Он благословил его; он и пошел.
Шел, шел; видит: стоит избушка на веретенных пятках, на куриных лапках, стоит, повертывается. Он говорит: «избушка, избушка! стань к лесу задом, ко мне передом!» Избушка повернулась; он зашел в избушку. Лежит старуха из угла в угол; одним ухом одета, а другой в головах. Отвечает она: «что, говорит, русским духом пахнет! Что, говорит, добрый молодец, дело пытаешь или от дела лытаешь? Куда идешь?»—Не скажу; сперва напой, накорми, потом спрашивай.
Она его напоила, накормила, спать положила. Выспался, встал. Она его и спрашивает: куда, добрый молодец, идешь?—Он ей отвечает: «я иду, бабушка, к Аду. Мне, говорит, Ад—троюродный брат.» Эта старуха ему и отвечает: «вот на́ тебе клубочик; куда этот клубочик покатится, туда и ты ступай!»—Он распростился; пошел за клубочком.
Клубочик катился, катился, да к избушке и прикатился. Стоит избушка на курьих лапках, на веретенных пятках, стоит, повертывается. Он говорит: «избушка, избушка! стань к лесу задом, ко мне передом!» Взошел в избушку. Сидит старуха из угла в угол. «Что, говорит, русским духом пахнет? Что, добрый молодец, от дела лытаешь или дело пытаешь?»—Дело пытаю!—«Куда, добрый молодец, идешь?»—Не скажу; сперва напой, накорми, потом спрашивай.—
Она его накормила, напоила; спать положила. Встал он. «Куда, добрый молодец, идешь?»—Я, говорит, иду к Аду. Мне Ад—двоюродный брат!—Она ему дала клубочик: «куда мой клубочик покатится, туда ты и ступай.» Он распростился, пошел за клубочком.
Клубочик катился, катился, опять подкатился к избушке. Стоит избушка на курьих лапках, на веретенных пятках, стоит, повертывается. «Избушка, избушка! стань к лесу задом, ко мне передом!» Он взошел в избушку; там старуха. «Что, говорит, русским духом пахнет? Куда, добрый молодец, идешь?»—Не скажу; сперва напой, накорми, а потом спрашивай.—Она напоила, накормила, спать положила. Встал. Она его и спрашивает: куда, добрый молодец, идешь?—«К Аду.»—Ад мой родной брат.—«Как мне, бабушка, подойти?»
Она и говорит: «на́ тебе, говорит, огоньку; на́ тебе крупиц; на́ тебе махоточку (род горшка); на́ тебе ложечку. Сядь ты возле пруду, кашку сиди да поваривай. Прилетят его тридцать три дочери в пруд купаться. Ты подкрадься: у Настасьи Адовной унеси сорочку!» Он распростился и пошел.
Так все и случилось, как старуха сказала. Те дочери улетели; а у Настасьи Адовной он украл сорочку. Она накрылась платочком и подходит в нему. «Здравствуй, добрый молодец!»—Здравствуй, красная девица!—«Не видал ли ты, говорит, мою сорочку?» Он ей отвечает: она у меня. «Отдай мне ее!»—Я, говорит, не отдам: поди за меня за̀муж.—«Я иду за тебя за̀муж; приходи к моему батеньке.» Он ей отдал сорочку; она и полетела.
Он приходит к её батеньке. Взошел в сенцы. У него в сенцах колокола висят, а на колоколах мужики висят. Он испугался. «Знать мне тоже будет!» Однако ударил в большой колокол. Отец их зашумел (закричал): кто там?—Отвечает он: «я твой нареченный зятюшка!» Он к нему выходит; в горницу его к себе ввел; на стул его посадил. Они все тут тридцать три дочери пяльца шьют. Он стал у него спрашивать: которую берешь? Он ту и выбрал, у которой сорочку украл. Они сейчас пошли венчаться. Обвенчались.
Приходят к отцу; он сделал им иную горницу. «Ну, говорит, дети, вы мне в ночь спашите пашню и посейте пшеницу. Выростет пшеничка, вы ее сожните и обмолотите; измелите и мне пирожек испеките.» Зять его и заплакал: как это можно в одну ночь?—Она ему отвечает: «ложися, мой друг милый. Утро мудренее вечера!»
Он лег спать; она каши наварила, за окно покидала. «Мыши и крысы, собирайтесь пашню пахать!» Кто пашет, кто пшеницу сеет, кто жнет, кто возит, кто мелет, кто пирог печет. Испекли ему пирожек. Она его и будит: «вставай, друг мой милый; вот надо тебе пирожек нести!»—Он встал да понес.
Приносит к отцу; он ему опять приказывает: «теперь ты мне в ночь мост построй; бархатом убери, а тафтой убей.» Он пришел опять, заплакал. Хозяйка ему и говорит: «о чем ты плачешь?»—Батюшка приказывает мост сделать, тафтой услать, бархатом убрать.—«Ложись спать! Утро вечера мудренее.» Он лег спать; она опять каши наварила, за окно покидала: «мыши, крысы, собирайтесь мост делать!»—Тотчас кто лес рубит, кто столбы становит, кто устилает, кто убивает. Она его будит: «ну, друг мой милый! вставай; пора батюшке идти сказывать.»
Он пошел, сказал. Отец и говорит: «любезный мой зятюшка! сделайте мне в ночь церковь; мне к обедне ехать.» Пришел её хозяин (муж), опять заплакал. Она и говорит: «что ты плачешь!»—Как же мне не плакать; батюшка приказал в ночь церкву построить!—И она заплакала. Мыши не влезут и крысы не влезут: как же они станут ее работать. Они поставили самовар; чаю напилися; обернулися голубчиками и полетели.
Летели, летели. Она ему и говорит: «друг мой милый, Иван царевич! Прислонись к земле: не гонится ли за нами батюшка родимый?» Он опустился к земле, говорит: близко! Он обернулся пастухом, а жена его обернулась скотиной. Вот отец подходит к зятю, не узнает его; говорит: «здравствуй! Не видал ли тут, говорит, двое пробежали?» Я, говорит, не вижу, как вороны летают.—Отец и мать уехали дальше. Они опять обернулись голубочками и полетели……
Летели, летели; она ему и сказывает: «друг мой милый! опустись к земле: не гонится ли за нами батюшка родимый?» Он опустился к земле, говорит: «близко!» Он обернулся прудом, она уточкой. Они подъехали, хотят эту утку поймать; она все ныряет. Мать догадалась: «это моя дочь.» Взяла перстень, швырнула (бросила) его в воду. «Как этот перстень пропадет, так и ты пропадешь!» И уехала мать-то. Эта дочь нырнула, перстень подняла и на ручку надела.
«Что жь нам с тобою делать? Давай состроим хоромы и будем жить.» Они жили, жили; он соскучился. «Я пойду, говорит, к своему отцу, матери побывать.» Она ему отвечает: ступай, мой друг милый! со всеми поздоровайся, только с большой снохой не здоровайся!
Он приходит домой; со всеми поздоровался, только с большой снохой не поздоровался. Думает: «что же я с большой-то снохой не поздоровался?» Взял да и поздоровался. Как поздоровался, так и забыл про свою хозяйку (жену). Она без него три года жила одна. А он на другой жене женится. Старуха шла, да к ней и зашла. «Ты, милая тетенька, не знаешь, что твой хозяин женится!» Они приходят к нему; он ужь женился, сидит за столом, чай пьет.
Новая жена-то сахару кусок уронила; старая-то кусок подняла и подала. Он по перстню, что̀ в пруд был брошен, и узнал. Он эту жену бросил, а с старой опять стал жить.
(Записана мной в с. Жолчине).