Не по матушки было по Невы-реки,
Тут плыли, выплывали два гнеды тура,
Кабы встречу им матушка родимая:
«Уж вы здраствуйте, туры, да дети малые!» —
«Уж ты здраствуй, матушка родимая!
Кабы ты же турица златорогая!» —
«Уж вы где же, туры, да были-спобыли?
Вы чего же, туры, да много видели?» —
«Ох мы были-то, матушка, во Шахове,
Уж мы были, государыня, во Ляхове,
Сорочинско славно поле поперек прошли,
А Куликово поле с угла на угол,
Стольнё-Киев-де град да из конца в конец;
Никакого чудушка не видели,
Только видели чудушко не малое,
Как не малое чудо, превеликое:
Выходила тут девица младо-красная,
Да в одной она рубашечке без пояса,
Да в одних она чулочках без башмачиков,
Приходила она да ко Поче́в-реки,
Да брала она книгу, да лист евангелье,
Приходила она да ко Поче́в-реки,
Забродила она да по колен в воду,
А ище того поглубже выше пояса,
А ище того поглубже до белых грудей;
Становилась ко камешку ко серому,
Она клала-то книгу на сер-горюч камень,
А стояла она да от зари до зари,
А читала она книгу от доски до доски,
Она сколько читала, вдвое плакала». —
«Ох вы, глупые туры, да дети малыи!
Ох вы, глупые туры, да неразумныи!
Не девица выходила да младо-красная,
Пресвята госпожа мати-богородица.
Она чует над городом невзгодушку,
Она чует над Киевом великую».
Кабы Скурла-де царь да подымается,
Скурлыта-де-ка царь да сын Смородович,
Со любимым со сватушком со Коршаком,
Со любимым со зятем со Коньшаком,
Со любимым племянником со Киршаком;
Объявил он, собака, да силы множество,
Впереди его, собаки, сорок тысячей,
По праву руку, собаки, сорок тысячей,
По леву руку, собаки, сорок тысячей,
Позади его, собаки, да числа-смету нет.
Выезжал он, собака, на чисто поле,
Хорошо он, собака, да шатры выстроил,
Баско-хорошо, собака, да верхи выкрасил,
Во шатры-де, собака, да столы выставил,
Он писал-де ярлык да скору грамотку,
Выбирал он татарина самолучшего,
Кой получше, побольше, попроворне всех,
Кабы сам он татарину наговариват:
«Ты поедь-ко, удалой доброй молодец,
Через заставы едь да караульные,
Через стены ты едь да городовые,
У ворот ты не спрашивай приворотников,
У дверей ты не спрашивай придверников,
Станови ты коня да середь улицы,
Не приказана коня, да не привязана,
Заходи ты ко князю ко Владимиру,
Заходи ты во гридню во столовую,
Ты положь-ко ярлык да на дубовый стол,
Ты положь-ко ярлык, да скоро вон поди».
Как увидел-то солнышко Владимир-князь,
Он увидел ярлык да скору грамотку,
Говорит-то тут солнышко Владимир-князь:
«Уж ты ой еси, Добрынюшка Никитич сын!
Ты читай-ко ярлык да скору грамотку».
Как читат бы Добрынька, усмехается:
«Как дают город добром, дак я добром возьму;
Не дают город добром, дак я боем возьму,
Как боем-де возьму, да кроволитьицом,
Самого-то князя я под меч склоню,
Как Опраксию-княгиню да за себя возьму,
Как соборны ихни церкви все на дым спущу».
Кабы это-де князю да за беду стало,
За досаду показалось за великую,
Кабы стал-то тут солнышко снаряжатися.
Кабы кунию-то шубу на одно плечо,
А пухов-де колпак да на одно ухо,
Он пошел по городу по Киеву,
Кабы встречу ему бо́льшая подсушина:
«Уж ты здраствуй-де, большая подсушина!» —
«Уж ты здраствуй-ко, солнышко Владимир-князь!
Уж ты што же идешь да не по-старому?
Повеся ты дёржишь да буйну голову,
Потопя-де дёржишь да очи ясныи». —
«Ох ты ой еси, бо́льшая подсушина!
Как есть у меня над городом невзгодушка,
Кабы есть у меня над Киевом великая,
Ты не знашь ли наезжего богатыря?» —
«Уж ты батюшка, солнышко Владимир-князь!
Ты не с нами думу думаешь, с боярами,
Могут они тебе способствовать».
А оттоль-де-ка солнышко вперед пошел.
Кабы встречу ему средня подсушина:
«Уж ты здраствуй-ко, средня подсушина!» —
«Уж ты здраствуй-ко, солнышко Владимир-князь!
Уж ты что же идешь да не по-старому?
Повеся-да дёржишь буйну голову,
Потопя-де дёржишь да очи ясные?» —
«Ох ты ой еси, средняя подсушина!
Кабы есть у меня над городом невзгодушка,
Кабы есть у меня над Киевом великая,
Ты не знашь ли наезжего богатыря?» —
«Уж ты солнышко, батюшка Владимир-князь!
Ты не с нами думу думаешь, с боярами,
Могут они тебе способствовать».
А оттоль-де-ка солнышко вперед пошел.
Кабы встречу ему меньшая подсушина:
«Уж ты здраствуй ты, меньшая подсушина!» —
«Уж ты здраствуй-ко, солнышко Владимир-князь!
Уж ты што же идешь не по-старому?
Повеся ты идешь да буйну голову,
Потопя ты идешь да очи ясные». —
«Ох ты ой еси, меньшая подсушина!
Как есть у меня над городом невзгодушка,
Кабы есть у меня над Киевом великая,
Ты не знашь ли наезжего богатыря?» —
«Ох ты солнышко, батюшка Владимир-князь!
Ты поди-ко по городу по Киеву,
На царевы ты зайди да больши кабаки,
На кружала ты зайди да государевы;
Как на той же на печке на муравленке,
Тут лежит-де удалой доброй молодец;
Ни креста у его нету, ни пояса,
Ни рубашечки нет на нем полотняной,
Под одной он лежит да рогожиною,
Кабы все на вине у его пропито,
Во царевом кабаке да все заложено,
Он и спит нынче тут да трое суточки».
Как оттуль-де-ка солнышко вперед пошел,
Он идет-то по городу по Киеву,
Он заходит на царевы да больши кабаки,
На кружала заходит государевы,
Он и смотрит на печку да на муравленку,
Он увидел удала да добра молодца:
«Ох ты ой еси, удалой доброй молодец,
Молодой ты Василей сын Игнатьевич!
Тебе полно ли спать да нынь пора вставать,
От великого хмелю да просыпатися,
Уж вставай ты, Василей сын Игнатьевич,
Послужи-ко ты мне да верой-правдою,
Верой-правдою ты мне, да не изменою»
А на то-де Василей да не ослышался,
Кабы кличет-то солнышко во второй након:
«Ох ты ой еси, удалой доброй молодец,
Молодой ты, Василей сын Игнатьевич!
Тебе полно ли спать, да нынь пора вставать,
От великого хмелю да просыпатися,
Уж вставай-ко, Василей сын Игнатьевич,
Послужи-ко ты мне да верой-правдою,
Верой-правдой ты мне, да не изменою».
Как на то-где Василей не ослышался,
Кабы кличет-то солнышко во трете́й након:
«Ох ты ой еси, удалой доброй молодец,
Молодой ты, Василей сын Игнатьевич!
Тебе полно ли спать, да нонь пора вставать,
От великого хмелю да просыпатися,
Ты вставай-ко, Василей сын Игнатьевич,
Послужи-ко ты мне да верой правдою,
Верой-правдой ты мне, да не изменою».
А теперь Василей разбужается,
От великого хмелю просыпается,
Говорит-то Василей Игнатьевич:
«Уж я рад бы служить, хоть голову сложить,
Как болит-то моя буйна голова».
Наливает князь чару зелена вина,
Не большую, не малу — в полтора ведра,
Кабы турей-де рог да меду сладкого,
На закуску калач да бел-крупищатой,
Подавает-то солнышко обема рукми,
А берет бы Василей единой рукой,
Кабы пьет-то Василей к едину духу,
А за чарой-то Васька приговаривает:
«Не оммылось у Васьки да ретиво сердцо,
Не взвеселилась моя да буйна головушка».
А берет-де-ка солнышко во второй након,
Наливает-де чару зелена вина,
Не большую, не малу — в полтора ведра,
Кабы турей-де рог да меду сладкого,
На закуску калач да бел-крупищатой,
А берет бы Василей единой рукой,
Кабы пьет-то Василей к едину духу,
А за чарой-то Васька приговаривает:
«Не оммылось у Васи ретиво сердцо,
Не взвеселилась у Васи буйна головушка».
Наливает солнышко во трете́й након,
Подавает-то солнышко обема рукми,
А берет-то Василей единой рукой,
Кабы пьет-то Василей к едину духу,
А за чарой-то Васька приговаривает:
«Как оммылось у Васьки да ретиво сердцо,
Взвеселилась моя да буйна головушка,
Бы могу нынь служить да верой-правдою, —
Ни креста-то у меня нет, ни пояса,
Ни рубашечки нет у меня поло́тняной,
Кабы нету-то у меня да коня доброго,
Кабы нету у меня сбруи лошадиноей,
Кабы нету у меня приправы молодецкоей,
Кабы нету у меня туга лука,
Кабы нет у меня стрелочки каленоей,
Уж и нет у меня палицы буевоей,
Кабы нет у меня копейцо бурзамецкое,
Кабы все на вине да у меня пропито,
Во царевом кабаке да все заложено».
Как пошел тут солнышко Владимир-князь,
Он пошел к чумакам, да целовальникам:
«Ох вы ой еси, чумаки да целовальники!
Отдавайте всё Васеньке безденежно».
Кабы отдали всё Васеньке безденежно,
Кабы стал-то Василей снаряжатися,
Кабы стал-то Василей сподоблятися,
Как седлал он, уздал да коня доброго,
Как садился Василей да на добра коня,
Как тугой-от-де лук да принатягивал,
Калену свою стрелку принаправливал,
Кабы сам ко стрелы да приговаривал:
«Полети-ко ты, стрелочка каленая,
А повыше ты дерева шарового,
А пониже ты облака ходячего,
Залети-ко ты, стрелка, во чисто поле,
Залети-ко Скурлы ты да глазом правыим,
Уж ты выйди-ко, стрелка, ухом левыим».
Как садился Василей на добра коня,
Погонил-де Василей во чисто поле,
Кабы сива-то грива да расстилается,
Кабы хвост-де трубой да завивается,
Кабы из роту коня да пламя мечется,
Из ноздрей у коня да искры сыплются,
Из ушей у коня да дым столбом валит.
Пригонил-то Василей во чисто поле,
Как приехал он на заставу татарскую,
Выбирал он татарина самолучшего,
Как получше, побольше, потолще всех,
А схватил он татарина за резвы ноги,
Кабы стал он татарином помахивать,
На праву руку махнет — дак цела улица,
На леву руку махнет — с переулками:
«Хоть ты тонок на жилах — не сорвешься,
Хошь и сух на кости, да не изломишься».
Он и всю тут силушку повыкрошил,
Он и добрым конем да всех повытоптал,
Как поехал он ко князю ко Владимиру,
Приезжает он ко князю ко Владимиру.
Как заходит во гридню да во столовую,
Как садит его солнышко за дубовой стол,
Как поит-то его да зеленым вином,
Как поит-то его трое суточки.
Собиралися все бояре толстобрюхие,
Собиралися ко князю ко Владимиру,
Как по полу солнышко похаживает,
Тихосмирную речь да выговаривает:
«Ох ты ой еси, удалой доброй молодец,
Молодой ты, Василей сын Игнатьевич!
А чего же тебе да нынче надобно?
Ты бери-ко города да с пригородками,
Ты бери-ко села да со деревнями».
Говорит-то Василей сын Игнатьевич:
«Мне не надо города да с пригородками,
Мне не надо села да со деревнями,
Ты дозволь-ко-ся мне чего мне надобно:
Я куды-де пойду, да куды поеду,
Мне бы пити-де вино везде безденежно».
Говорят на то бояре толстобрюхие:
«Кабы нам боле Васенька не надобно,
А топере у нас Васенька отказано».
Говорит-то Василей таковы речи:
«Уж ты солнышко, батюшка Владимир-князь!
А ище ли я вам, Васенька, понадоблюсь?»
Говорят-то бояре во второй након:
«Кабы нам боле Васенька не надобно,
А топере у нас Васенька отказано».
Говорит-то Василей таковы речи:
«А ище ли я вам Васенька понадоблюсь?»
Говорят-то бояре во трете́й након:
«Кабы нам боле Васенька не надобно,
А топере у нас Васенька отказано».
Как вскочил-то Василей на резвы ноги,
Он схватил-то столешенки кедровые,
Он убил всех бояр да толстобрюхиих.