Ише был-то жил купец да всё богатой-от;
Ай имел он многи́ себе лавки торговые,
Ай имел он себе все молоду́ жону,
Молоду себе жону, ишше едину́ю дочь,
Ай еди́ну-то дочь им всё любимую.
А ведь было у ёго много жило кухарочёк,
Ай кухарочек, ведь много прислужничков;
Тут имел-то он себе да полей, нив много;
Он любил-то смотреть-ходить стоячу рожь,
Прилюбилось на полях, нивах, пондравилось.
Посылает он свою всё дочь любимую:
«Ты сходи-ко-се, сходи-ка на чисто́ полё,
Ты нажни, нажни-сходи да нам хоть по снопу домой».
Он давал-то ей во ручушки стальнёй всё серп.
И пошла-то тут одна она всё жита жать;
Она сноп-от нажала и другой же жнёт.
Тут как видит, — едёт всадник на бело́м кони́,
На бело́м-то кони всадник подъезжат близко:
«Тебе бог што помо́шшь, да красна девица!»
Благодарила она его, всё низко кланялась.
Соходил-то со своёго коня доброго:
«Уж ты дай мне-ка серпа́, девица душа красная».
А как красна та девушка да испугается,
Дочь отеческа всё догадалася:
Она видит, шчо наехал — не простых тут лиц;
Она тут скоро собирается домой итти.
Говорит-то ей да всё тут всадник-от:
«Я ведь сноп тебе нажну да вот другой нажну;
Ты подай-ко мне расчёт, всё золоту казну».
Говорит она ему всё таковы слова:
«Благодарю-то я тебя, да доброй молодец!
Ты пойдем-ко ко мне в дом, к родному батюшку;
С удовольствием тебе он запла́тит всё»,
Он нашол-то все несчасьём1 красну девушку,
Распростился он с ей скорёхонько.
Сам садился он да на добра́ коня.
Она приходит тут к своим родителям,
Ко тому она купцу всё ко богатому,
Ко своей-то ко родимой милой матушки.
Как пришла-то она, сле́зно прирасплакалась,
Она батюшку своёму приразжалилась:
«Уж ты вой еси, родимой милой батюшко!
Ты послал ты меня да на великой смех:
Я пришла к себе на полюшко на чистоё;
Тут наехал ведь всадник на добро́м кони́,
На добром-то всё кони да всё на белом-то,
Просмеял-то он меня, да красну девицу».
Как ведь тут купец вины на ей всё не поло́жили:
«Виноваты ведь мы да всё как сами-ти;
По грехам-то ведь-то нашим так случилося, —
По тяжки́м-то нашим сотворилося!»
Стали тут на ей многи женихи всё тут свататься,
И купцы на ей да все бога́тыря;
Не пошла-то тут она, не пожелала всё:
«Провожу-то я свою жисть красной девицёй,
Попрошаюсь во греху богу в напрасном всё».
Да родился-то у ей да всё ведь сын-от тут;
Ай родители ее́ сына́ возро́стили.
Говорит-то ей купец да таковы речи:
«Посажу-то я своёго внука милого
На свое-то ёго место, в свои лавочки».
Говорит-то ведь внук да таковы слова:
«Уж ты гой еси, родима моя матушка!
Не хочу я жить у вас да всё у дедушка:
Отвези ты меня в какой-нибудь хоть в город всё,
Ты отдай меня купцам, гостям торговыим».
Прирасплакалась родима ёго матушка:
«Мне-ка жаль-то ведь с тобой будёт расстатися!»
Как дала ему с собой да злата, се́ребра,
Што несчётно ёму дали золотой казны;
Отвезла она да в славной город же,
Как во ту ли его матушку во каменну́ Москву;
Отдала она купцу его в прикашшички;
Торговать-то он ведь стал да всё с прибытками;
Вострота его была да всё великая.
Ай один купец его перезывать все стал:
«Я поло́жу-то тебе ведь жа́лованьицё великоё».
Переходит он в другу торгову лавочку;
Сам ведь круг-то он ведь лавочки расхаживат,
Скоро едёт тут карета золочёная;
Тут сидит-то во кареты красна девица,
Шчо сидит она да всё высматриват
На младого на этого прикашшика;
Поглядела на его, сама приза́рилась;
Говорит-то своёму она кучеру:
«Ты сворачивай к торговой к этой лавочки».
Говорит-то всё ёму, да добру молодцу:
«Ты какой ходи́шь ведь, молодец, разгуливашь?» —
«Я сидел-то, красна девица, в торговых своих лавочках;
Мне-ка што-то как прискучилось;
Я ведь вышел посмотреть на светлу всё на улицу».
Говорит-то тут деви́ца-душа красная:
«Ты веди, веди меня скоро во лавочку».
Он приводит ей да всё ведь в лавочки;
Она брать у его, побрать, товары-ти берёт да всяки-разные;
Набрала́-то у его всё на три тысячи,
Попросила у его пера всё лебединого,
Написала всё ёму да тут записочку,
Написала ёму, всё запечатала.
«Не явлюсь-то я к тебе как, доброй молодец,
Через три тебя денёчка поры-времени, —
Ты возьми моё письмо ты скоро распечатывай,
Находи ты по письму да ты как всё меня.
Может, худо будёт зайти, дак ты не бойся же,
Хорошо будёт зайти, дак ты не бойся же, —
Проходи ко мне смеле; тебя пропустят жо».
Тут ведь говорит она ему всё таковы речи:
«У меня-то нет с собой всё золотой казны;
Привезу-ту я тебе хоть через три разве денёчика,
А не привезу токо к тебе, дак вот оставлю я тебе и всё записочку,
Вы до тех пор не смотрите, не читайте-тко».
Ай прошло-то три денёчка поры-времени.
Как прошло-то тому времени да всё три де́нечка,
Запечаловался тут всё доброй молодец:
«Я немаленьку шуточку нашу́тил тут, —
Надавал-то я теперь да на три тысячи!
Да хоро́ша ведь матушка всё славна каменна́ Москва;
Написала хоть она всё адрес свой, —
Написала хоть она, быват, мне-ка чужо́ имя, чужу фамилью всё;
Я зайду-то как неладно — засадя́т меня, дородня добра молодца.
Мне сказать разве́ купеческим всё деточкам;
Не скажу-то я купеческим всё деточкам, —
Засадя́т меня, дородня добра молодца.
Я отдам-то лучше, из матушки отдам всё золотой казны».
Ай подумал он ведь тут, всё себе да прираздумыват;
Распечатывал он скоро-то ее́ письмо.
На письми, всё в письми было́ написано:
«Молодой ты ведь всё как лавочник,
Ты дороднёй ты уда́лой доброй молодец!
По натуры-то твоей, по востроты твоей,
Я не знаю-то тебя да называть-то как:
Заходи-ко ты ко мне, ко красной девици,
Ко моёму всё ты да ко величеству:
У тебя была брала не из простых родов,
Не из простых у тя родов, да дочка царская,
Дочка царская брала, да царя белого,
Царя белого у тя всё православного.
Заходи ты прямо всё ко мне крыльцём паратным жо».
Он не на́ймуёт себе да всё добра́ коня.
Он пошол-то, исхитрился, будто как в проходочку;
Он идёт-то всё к дворцу да он ко царскому,
Ко тому он ко крылечушку да ко пре-Красному,
Ко пре-Красному да ко паратному,
Ко паратному всё к золочёному.
Да стречают тут его да низко кланялись,
Не доносят-то царю ее́ да православному,
Тут стречают-то ее́ да всё прислужницы,
Все прислужницы ее́ да сенны девушки;
Провели-то его да до царевны-то.
Тут дрожат всё его да ножки резвые.
Она скоро скакала царевна на резвы́ ноги,
А брала его за рученьку за правую,
Целовала всё его в уста в саха́рные,
Ай садила-то на свой она диван да рыта бархата,
Как сама-то всё она скоро и вон ушла.
Тут ведь думаёт дороднёй доброй молодец:
«Рассказать, думат, про то ушла да она батюшку,
Она батюшку своёму, ца́рю белому,
Ца́рю белому, своёму православному».
Приудрогло у его всё ретиво́ сердцо,
Прокатились из очей слёзы горючие:
«Теперь скоро-то меня да будут бить, казнить,
Будут бить меня, казнить, ли будут весити».
Шчо приходит тут царевна тут к ёму скорёхонько,
Нанесла-то всяких водочок заморскиих.
Говорил-то молодой право прикашшичок,
Говорил-то он ведь ей да всё таки речи:
«Уж ты гой еси, ты всё вашо величество,
Молода же ты царевна! не держи меня, всё не удёрживай;
Я не буду я сидеть-то у тебя да всё ведь пить с тобой,
Мне не линия с тобой сидеть всё простому-ту,
Всё простому мне, сыну да хошь купеческу;
Я пришол-то я к тебе за да расчётом всё».
Говорит ёму царевна таковы речи:
«Рассчитаю я тебя всё через три часа,
Спровожу тебя домой-то я не по широкой светлой улици,
Спровожу тебя домой дорожкой незнакомою:
У меня-то ведь как в трои эти суточки
Как ведь сделана тебе дорожка всё по подземельицу,
Так прокопана от нашого дворца всё государева
До твоей-то до торговой всё до лавочки;
Всё засве́чёны огни всяки у мня разные».
Спроводила она всё да тут прикашшичка,
Спроводила его дорожкой незнакомою.
С той-то поры-то стал ходить да к ей частёхонько,
С ей просиживать стали ночки тёмные.
Из другой земли приехал тут король богатыя,
Он ведь стал-то у царя да всё тут свататься,
Ай хотел-то царь просватать да свою жё дочь любимую,
Говорит-то ёму дочь всё таковы слова:
«Уж ты гой еси, родимой мой ты батюшко!
Я нейду-то ведь за короля да всё в замужество».
Не неволил свою-то дочь наш белой царь.
Ай пошол-то по матушки по каменной Москвы
Молодой-то всё да королевич-от;
Он ведь стал-то у купеческих ребятушок выспрашивать,
Познакоми́лся он скоро с детьми купеческима.
Тут ведь всё-то купеческой-от сын да рассказал ему,
Рассказал-то ему да всё поведал он:
«Не пойдёт-то уж за вас ее величество; —
Познакоми́лась-то ведь с нашим всё прикашшичком;
Ходит наш-от к ей прикашшик кажной вечорочик-от,
Да просиживат с им да ночки тёмные,
Шчо проигрывает с им да всё ведь в карточки».
Говорил-то ёму всё королевской сын:
«Я не верю, у вас што полюбит царевна-та,
Шчо полюбит она ведь роду-ту простого, ведь не царского».
Говорит-то тут ёму да сын купеческой:
«У ей сделаны таки да потайны всё рвы:
Как некто ведь не знат в матушки всё в каменно́й Москвы;
Я узнал-то я да тольки укараулил-то.
Ишше тут-то он мне всё отпирается,
Ишше всё-то он об том не извиняется».
Тут ведь скоро пошол король да прямо он к царю-ту всё,
На лицё-то он пошол да царю белому;
Говорит-то ведь король да таковы речи:
«Уж ты гой еси, ты царь, да царь всё белой ты,
Царь ты белой, всё да православной ты!
Потому-то ведь нейдёт твоя любима дочь, —
Ознакоми́лась-то она, всё познако́милась
У купца-та эта в лавочки с одним прикашшичком.
Досмотри-тко своёго ты дворца всё государева; —
Как подкопаны рвы да вплоть до лавочёк торговыих;
Там горят ведь огни всяки-разные.
Он ведь ходит к ей да по подзе́мелью».
Не овинил-то тут ведь царь свою любиму дочь,
Овинил-то тут он мла́дого приказчика:
«Как ты смел ты подступить да к моей дочери?
Из простых-то ты родов, быват, хресьянских всё?
Не должо́н ты поступить к ее высочеству.
Да скажи-ко мне, дурак, скажи, бессовесной:
Ты какима людьми ты это сдумал-то,
Ишше с ким ты эта ухитрился-то
Подкопать ты рвы да потаённые?»
Говорил-то тут дороднёй доброй молодец:
«Я хоть куда-то иду, да ко присяги всё,
Через звон меня ведите вси попы соборные; —
Не решался всё я делать рвов да потаённых-то;
Шчо своя-та ведь твоя-та дочь ухи́трилась.
Как сама она меня водила-то по этой по дорожочки».
Тут засадил-то царь свою взял дочь любимую
Хошь не в тёмны-то ей да хоть во те́мници,
Не в хо́лодны ей в покои, всё во тёплые,
Замыкал-то ей всё за многи́ замки,
Он ведь брал ключи да во свои руки;
У себя дёржал да все́ хранил-то он:
«Каравульщики всё, верно, изменшики!»
Засадил-то он из лавки добра молодца
Он во ту его во тёмну всё во те́мницу,
Не велел ёму давать всё трои суточки,
Как не пить ёму, не ись, да всё не кушати.
Доносил-то он ведь скоро тут в сено́ти вси:
«Как ведь чим в синоти да рассудят тут,
А ведь чим-то, чёго да всё рассудят нас?»
Как ведь тут-то вышло ёму, што добра молодца повесить тут,
Повесить ёго да всё на виселицю,
Отрубить ёму тогды да буйна го́лова,
Шчобы видели народ, вси люди добрые.
Говорил-то он всё да таковы слова:
«Уж вы донесите-ко, слуги, вы мои караульшички,
Донесите вы своёму царю белому,
Царю белому своёму, православному, —
Не отошлёт-то он да этой грамотки
Как моей-то всё родимой милой матушки.
Не дозволит ли притти мне с ей проститься-то?»
Говорил-то тут царь да таковы речи,
Посылал-то он с письмом да гонца скорого,
Шчобы ехала его да ро́дна матушка.
Привезли-то тут родиму его матушку.
Да стоит-то она, сле́зно уливается:
«Уж ты гой еси, моё хоть чадо милоё!
Тебе участь пала всё така бесчасная,
Ты родился от бесчасной бедной матери:
Просмеял меня-то всё садовник1 млад.
Погибает твоя буйная головушка!
Хоть меня-то (?) приняла я стыд напрасной-от,
Не от князя приняла я, всё не от царя же тут,
Приняла, быват, от простого, деревенского.
Как тебя-то хоть сказнят да всё за царску дочь,
Всё за царску дочь, да за ее хоть за высочество, —
Я расшила всё тебе да модну всё рубашку-ту;
Расшивала я тебе да красным золотом,
Вышивала вси слова свои бесчасные,
Как роди́ла-то тебя и как возро́стила,
Как отвезла-то на чужу я тебя сторону;
Я не скольки-то шила, — вдвоё плакала;
Вышивала я рубашку ра́вно три года,
Я ронила-то ведь слёз, да будто ру́чьи быстрые.
Ты надень, надень мою топерь рубашочку, —
Прочитают пусть мно́ги́ да люди добрые,
Прочитают пусть князья да вси княже́вичи,
Прочитают пусть ведь вси люди премудрые».
Одеват-то он рубашочку скорёхонько,
Распрошается с родимой своей матушкой.
Тут приходят палачи всё немило́сливы
Да берут-то его всё за белы́ руки́,
За белы́ его руки́, за золоты перстни.
Приходит тут к ёму да православной царь;
Посмотрел-то он на те слова на золоты-ти всё,
Он ведь стал-то всё читать, да царь заплакал тут:
«Вы постойте, палачи всё немило́сливы,
Погодите-ко его да вы всё весить то,
Уж вы дайте-ко сюда да добра молодца.
Мы не будём ёго да мы всё весить-то:
Кабы́ ведь я-то буду ёму да всё родной отец,
Ишше он-то мне-ка будёт всё родимой сын,
Да родимой-от сын, да всё царевич он.
По грехам-то ведь моим да так случилося.
По тяжки́м-то по грехам мне-ка отворотилося:
Посмеялся над его я ро́дной матушкой, —
Отсмеялся над моей да ведь он дочерью».
Призывают их скоро на очню́ ставку,
На очню́-то ведь на ставку, царю на лицё-то ведь.
Повинилась-то ему да дочь родимая:
«Уж ты, тятенька мой да всё родимой ты!
Как не он-то на меня нашол ведь всё, —
Ише я-то ведь всим да виноватая;
Я обзарилась-то всё на красоту его,
Созвала его в полаты белокаменны;
Не пошла-то потому за короля заму́ж, —
Всё в несчасном я в таком да положеньици».
Повенчали тут да брата-та с родной сёстрой.