Во славном во городе во Киеве,
У ласкова у князя у Владимира,
Родилось у его да чадо милое.
Со той же со радости великоей,
Завёлся у князя-то почестен пир,
Про многих князей да многих бояров,
Про тих же мещан вся городовыих.
Про тих же купцей, людей торговыих.
Да все на пиру пьяны-веселы,
Да все на пиру потешаются.
Растешился солнышко Владимир-князь,
Он погуливал по гриденке по светлоей,
По той же по середы кирпичатой,
А резвыма ногами ён поступывал,
Белыма руками приразмахивал,
Из речей-то Владимир выговаривал:
«Ты ой есь, княгиня да мать Апраксия!
Нам кого же поставити в кумушки?»
Говорит-то княгиня мать Апраксия:
«Надь бы съездить во Галичу во Малую
Во ту же Карелу пребогатую,
Позвать удала добра молодца,
А Скопина ли Михаила, сына Ивановича,
Его же поставити во кумушки». —
«Кого же послати в Малу Галичу?» —
«Послать нам Добрынюшку Микитича,
А Добрынюшка Микитич он крестовой брат,
А послушат Скопин своего крестовушка».
Говорит-то наш солнышко Владимир-князь:
«Ож ты ой есь, Добрынюшка Микитич млад!
Ты съезди во Галичу во Малую,
Во ту же Карелу пребогатую,
Позови-ко удала добра молодца,
Ко князю его да все во кумушки».
На то-де доброй молодец не ослушался,
Да стал-то Добрынюшка сряжатися,
Скоре-де того он сподобляется,
Уздает, седлает коня доброго,
Ён скоре́ садится на добра коня,
Он поехал во Галичу во Малую,
Во ту же Карелу пребогатую,
Ко тим же ко теремам высокием,
Ко тим же окошечкам косявчатым,
К тому же крылечушку прекрасному.
Да скоро-де слазит доброй молодец,
Да скоро-де слазит со добра коня,
Да вяжет своего коня доброго
К тому же столбу да ко дубовому,
За то же колечушко серебряно,
Заходит Добрыня на красно крыльцо,
Проходит Добрыня во новы сени,
Из новых сеней во гриню во светлую,
Да молится Добрыня господу-богу,
Он и крест-от кладет да по-писаному,
Он поклон-от ведет да по-ученому,
Ён кланяется на все четыре стороны,
Сидит-то ведь тут право служаночка:
«Не ты ли Скопину родна матушка?» —
«Я сижу-то его верна служаночка». —
«Да где же Скопинова родна матушка?» —
«Проходи там вперед да во светлу гриню».
Проходит Добрыня Микитич млад,
А молится Добрыня господу-богу,
Ён крест-от кладет по-писаному,
Поклон-от ведет по-ученому,
Ён кланяется на все четыре стороны,
Сидит-то ведь тут право служаночка:
«Не ты ли Скопина родна матушка?» —
«Проходи там вперед да во светлу гриню».
Проходит Добрынюшка Микитич млад,
Да молится Добрыня господу-богу,
Да кланяется на все четыре стороны:
«Да здраствуй, мой названушко крестовой брат!» —
«Да здраствуй, Добрынюшка крестовой брат!»
Да скоро вскочил да на резвы ноги,
Берет-то его да за белы руки,
Да хочет он делать пир великие,
Да ради своего он крестовушка.
«Ож ты ой есь, названой мой крестовушко!
Скопин ле Михайло, сын Иванович!
Нельзя мне сидети на честном пиру,
Я послан тебе да на ускорую,
От ласкова князя от Владимира,
Зовут-то тебя они во кумушки».
Приходит удалой доброй молодец,
Скопин ле Михайло, сын Иванович,
Ко своей ко матушке родимоей,
Он кланяется ей да во резвы ноги:
«Ой, моя маменька родимая!
Честная вдова благочестивая,
Спусти мя во стольнёй славной Киев-град,
А мне дай благословенье великое». —
«Не дам благословенье великое,
Итти тебе, ехать в стольнёй Киев-град,
А ты же во хмелю да не сурядливой,
Там злые бояришка-подмолвщики,
Кособрюхие воры, подговорщики».
Однако же кланяется в резвы ноги:
«Ты ой, моя матушка родимая!
Честная вдова благочестивая!
Ож не дашь благословенья великого,
Поеду же, поеду в стольнёй Киев-град».
Однако же дала благословеньице,
С буйной-де главы и до сырой земли.
Да стали молодцы да нынь сряжатися,
Скорей же того да сподобляются,
Уздает, седлает коня доброго
Он и скоре́ садится на добра коня,
Да едут во стольнёй славной Киев-град,
Ко ласкову князю на почестен пир.
Окрестили, молитвили младенеца,
Ставал-то Скопин да ён во кумушки,
Со той же Скурлатой со Малютиной,
Выходили ёни да из божьей церкви.
Ко ласкову князю на почестен пир.
Да все на пиру напивалися,
Да все на честном да похваляются,
Из ума-де Скопин да выпивается,
Во хмелю-де Скопин да похваляется:
«Да много Скопин да по землям бывал,
Да много Скопин да городов бирал,
Не боялся Скопин да сорока полков,
Сорока-де полков, да сорок тысячных,
Я Малюту-царя да во полон бирал,
Я Малютину дочь держал порукою,
Порукою держал я, полюбовницей,
На остатках дал князю во служеньице».
И та же Скурлата, дочь Малютична,
Спускается она да во глубок погреб,
Выносила ле чару зелья лютого,
По краям-то ле чары как ключи кипят,
На середка-де чары да огонь горит.
Он и пьет, Скопин, чару за единой дух,
Скатилася с плеч голова как пуговица,
Сидит-то Скопин да не по-прежнему.
Подхватили Скопина, сына Михайловича,
Да садили его на добра коня,
Да везли бы его к матушке родимоей;
Да встречала его матушка, горько плакала,
Похоронила она сына своего любимого.
Да та его матушка родимая,
Да зла паленица преудалая,
Выходила ёна да вон на улицу,
Суредила ёна да коня доброго,
Да скоре́ садится на добра коня,
Да едет во стольнёй славной Киев-град,
Ко тим же палатам княженевскиим,
Кричит под окошечком косявчатым:
«Подайте-тка мне да виноватого!»
Отвечают там-де слуги верные:
«Виноватого в доме не лучилося,
Отлучился виноватой во чисто поле».
Аж тут Маривьяна поворот дает,
А едет она да во чисто поле,
Выехала на горы на высокие,
Да зрит-то, смотрит да во вси стороны.
Завидела во поле шатер стоит,
Стоит-то шатер да чернобархатной,
Она едет ко шатру как чернобархатну,
А берет-то ле стрелочку каленую,
Откинет у шатра да полу правую,
Да спит тут Скурлата, дочь Малютична:
«Ставай-ко, Скурлата, дочь Малютична!
Да полно те спать, право пора вставать».
Ото сну-то Скурлата просыпается,
Выходит ёна да вон на улицу,
Берет Маривьяна нынь востро копье,
Втыкает тупым концом в сыру землю,
Берет-то Скурлату, дочь Малютичну,
Посадила ей …й на востро копье,
Да тут-то Скурлаты смерть случилася,
А оттуль Маривьяна поворот дает.