Не Пленкович Чурила добрый молодец,
Он встает-то поутру ранешенько,
Наливает он таз ключевой воды,
Умывает свое он бело́ лицо,
Утирает Чурила в тонко́ полотно.
Надевает Чурила на ножки
Зелён сафьян он сапожки,
Зеле́на сафьяна турецкого,
Барского покроя немецкого,
Щепеткого шитья новгородского.
Натянувши сапожки зелён сафьян,
Надевает Чурила цветной кафтан.
Он цветной кафтан — цветно́ платьице,
А к нему достальной весь нарядьице:
Опоясыват кушачки он шелко́вые,
Шаровары на нем гальнетуровые;
Надевает он шапку в пятьсот рублев,
Во пятьсот рублей, в пятьдесят этажей:
Чтобы спереди не видать было́ лица белого
А чтоб сзади не видны-то кудри жолтые.
Он выводит коня малошахманка,
Малошахманка, ветроноженька;
Он седлае седелько черкальское,
Что черкальское он свое, да удальское,
И подтягиват он да двенадцать подпруг,
Шесть пар крепких сам-друг;
Уж подпруги что были шелко́вые,
А узоры по ним все цвето́вые,
И не ради красы, ради крепости,
Шелковы́е подпруги на редкости!
Только видели Чурилушку сидючи,
Не видали дородного едучи,
Как стрелу его катючи;
Только видели во чисто́м поле́ куревну,
На большой дороге проталину…
Ай увидела Катерина Микулишна,
Ко окошечку бросилась радошно;
«Слава богу ли, слава господу,
Едет гостюшко ведь любимый,
Спасом-батюшкой он хранимый:
То Чурила ли сын он Пленкович!»
Она скоро шла по новы́м сеням.
А скорей того по большим дворам;
Отпирала воро́течки что широкие
И, отвесив поклоны ли низкие,
Запущала конишечко да Чурилино.
Она бра̀ла Чурилу в белы рученьки,
Целовала его во саха́рны уста,
В рассыпные ку́дри что добра́ молодца!
Уж вела ли коня да Чурилиного,
Что во стойло вела во кониное,
В стойло кониное — лошадиное:
Насыпала пшены белояровой,
Наливала питья что медвяного;
Подходя ли к коню поклонилася:
«Ешь, конь, душа ты нечистая,
Пей, товарищ, душа беззаботная!..»
Она скоро бежит широки́м двором,
А скорее того по новы́м сеням,
А скорее еще в нову све́тличку,
Во столовую теплу горничку,
Она ставила ли столы что дубовые,
Расстилала что скатерти бранные,
Подавала кушанья все сахарные,
Наливала питвица да медвяные.
Она села с Чурилой яства вкуша́ти,
Нежны речи пошла со милы́м говорити…
Принаелись они — принакушались,
Ласковых слов принаслушались
Со Чурилой со Пленковичем…
Выходили они из стола что дубового.
«Не оставила ли тебя я голодного?»
Что спросила душа Катеринушка,
Катерина свет — радость Микулишна,
Убирая столы что дубовые,
Укладая в них скатерти бранные.
Брал Чурила дощечку он шашечную,
Приглашал с ним играть он Микулишну:
«Станем ко, Катерина, мы в шашки играть.
Чтоб недаром нам время терять.
Уж мы раз проиграли, другой зовем,
Уж мы другой заводим, доигрываем».
Тут брала Катерина Микулишна дощечку,
Эту дощечку во белую ли ручку,
Говорила Чуриле таковы слова:
«Ай-да Чурила, сын Пленкович,
Уж мы бросим дощечку о дубовый пол,
Аль закинем ее да во задний уго́л!
Подь к лешему та до́щечка,
Исчезай одна за другой шашечка!
Лучше ляжем с тобой на тесову кровать,
На кроватушке с тобой позабавимся,
Нету дома пока Бермяты, сына Васильича…»
Как из задних дверей, из челядиных,
Увидала девчоночка черная,
Она перва злодейка-челя́динка:
«Ай же ты, Катерина Микулишна,
Что у тя за гость гостит?..
Быдто брат родной на пухово́й лежит?..
Ай, Чурило ты, добрый молодец,
Пойду донесу Бермя что сыну Васильичу!»
И спрого́ворит Чурила Пленкович:
«Ай же ты, девчоночка ли черная,
Ты злодейка сапостатная!
Еще вот тебе полтина на белилушко,
А и вот тебе другая на румянчишко,
Еще вот тебе и третья на костыч ли сарафан;
Вот тебе и шапочка в пятьсот рублей,
Что ушиста, и пушиста, и завесиста,
Чтобы спереди не видно лицо черное,
А чтоб сзади-то не видно пушка вшивого!»
И спрого́ворит Катерина-то Микулишна:
«Да лучше эти полтинушки мне отдай,
Лучше этую шапочку сам сдержи!»
Тут поворот держи́т девчоночка черная:
Она скоро идет по белу двору́,
Поскорее того по чисту полю́,
Скорёшенько она во божью церковь-то.
Увидал-то ее Бермята, сын Васильевич,
Сердечушко его да приужахнулось,
Головушка его да призадумалась;
Потупил очи ясны во дубовый пол,
Стал выспрашивать ли черную девчоночку:
«Ай ты, верная наша служаночка,
Чего ты ждешь, не крестишь лицо черное?
Со каким идешь со радостным известьицем?..»
И спроговорит девчоночка ли черная:
«Ай же ты, Бермя, что сын Васильевич,
И что у твоей у Катерины у Микулишны
За гость гостит, что быдто брат родной?..
А то ведь добрый молодец — Чурила Пленкович!»
Запирает Василий-поп книги-то божьи,
Замыкает и церковь он посвященную;
Выходит Бермя на дорожку мощеную:
Он тихо идет по чисту́ полю́,
Потише того ко белу́ двору́.
Увидала тут его Катерина Микулишна:
«Охти́ мне… преохти́ мне!.. — твердила она, —
Идет по полю Бермята сын что Васильич!»
Она клала Чурилу Пленковича в кова́ный ларец,
Тут пошла она сречать Бермяту сына Васильича:
В одных чулочечках что без башмачиков,
В одном кокошничке и без платочика.
Она вышла за дверь-то во сенечки;
Она тихо-то шла по новы́м сеням,
Потише того к широким дверям,
Что большим-то двором со придворьям.
Вороте́чки широкие она отпирала,
Скоро-наскоро поклоны клала.
И спрого́ворит Бермята сын Васильевич:
«Ай уж ты, да Катерина Микулишна!
Что же ты в одных чулочичках без башмачиков?
Что же ты в одном кокошничке без платочика?» —
«Ай, Бермята сын Васильевич!
После тебя я непоразмо́глась,
На постелюшку уле́глась…
Головушка моя разболелась,
Личушко мое разгорелось!..»
Тут Бермята сын Васильевич
Поворот он держи́т к девчоночке черныя:
«Ай уж ты, девчоночка черная,
Черная злодейка-челя́динка.
Что ты просказала про Катерину Микулишну?..
Опосля меня она непоразмо́галась,
На постелюшку она уле́глась…
Головушка ее, слышь, разболелась,
И личушко да разгорелось!..»
Тут девчоночка и спрогова́риват:
«Ай же ты, Бермя, что сын Васильич!
Сходи же ты во стойло во конюшенке!
Там стоит Чурилино конишечко;
Посыпано пшено ему да белоярово,
А питвице дано ему медвяное…»
Тут поворот держи́т Бермята сын Васильич
Ко своей ли Катерине что Микулишне:
«Ай же, ай, что Катерина ты Микулишна,
Что же там на стойле во конюшенке
Есть, кажи скорей, Чурилино конишечко?»
Отвечает Катерина тут Микулишна:
«Оттого тут есть конишечко Чурилино,
Что со моим братцо́м родимыим
Что в чистом полюшке оны съезжалися,
Оны друг другу сретушку среталися,
Оны крестам златым да побраталися,
Оны добры́м конем да обменялися —
Так оттого здесь конюшко Чурилино!»
Тут поворот держи́т Бермята сын Васильич:
«Ай же ты, девчоночка, девчонка черная,
Завела ты говорить, так договаривай!
Стала́ рассказывать, так уж доказывай…»
Ответ держи́т девчонка, девка черная:
«Ай же ты, Бермя, ай сын Васильич!
Посмотри же ты на стенушку лицо́вую,
Что на стенушку лицовую — на стопочку точёную:
Что висит там кунья шубочка Чурилина!..»
Отвечает Катерина тут Микулишна:
«Со моим-то братцем что родимым
В одном месте оны угощалися,
Они допьяна ли напивалися,
Оны шубьями в обмашку обменялися!»
Поворот держи́т Бермята сын Васильич:
«Ай же ты, девчонка, что девчонка черная,
Стала говорить — так договаривай,
Стала уж доказывать — досказывай!»
И спрого́ворит ли тут девчонка черная:
«Есть у вас ларец-то окова́нный;
Ты возьми ларец во белы рученьки,
Уж ты вздынь ларец что выше ли головушки,
Уж ты брось-ко тот ларец да о дубовый пол».
И взял Бермята сын Васильич
Тот ларец во белы рученьки,
Подъял он повыше ли головушки
И бросил он его да о дубовый пол.
Все тут гвоздья раскочилися,
Дубовы́ все доски развалилися,
Да и выскочил оттудова Чурилушка…
Пораздумался Бермята, сын Васильевич…
Во дому казнить — не хочется…
Так уж он одной рукой Чурилу за щеку,
А другой схватил его за волосы,
Через ска́мьи он его да перекинул
И учал таскать, что силы-моченьки:
Он по сенечкам да как овес толкёт,
По крылечику — мешок как волокёт…
Так поштенье отдает Чуриле Пленковичу он!
И без вина пошел Чурилушка пьянёшенек:
Идет двором, а сам шатается.
И воротился тут Бермята сын Васильевич
Ко своей что Катерине-то Микулишне:
«Ай же, Катерина свет Микулишна,
Ты бы белое лицо да не стыдила,
Ты бы мужа своего да не срамила,
Ты б Чурилу-мо́лодца да не любила!»
И сказал потом Бермята девке черныя:
«Ты бы знала, девка черная, коров доить,
Ты бы знала бы телят поить,
Ты бы знала что поря́док-чистоту водить,
А не знала бы чужих как мужних жен ли доводить!..»
Молодецкое тут сердце разгорелося…
Как занес свою он саблю вострую,
Он срубил девчонке буйну голову.