Подошло, братцы, под Киев-от соро́к царей,
Ишше сорок царей, сорок царевичей,
Ишше сорок королей, братцы, королевичёв,
Ишше сорок ятманов, подъятманичков.
А под кажным под царём было, под царевичём,
А под кажным королём, под королевичем,
Ай под кажным под ятманом было, подъятма́ниченком
Ише силушки-то было да по сороку тысячей;
Под самим под царишшом да под Идо́лишшом —
Под праву́ руку-то царишша сорок тысячей,
Под леву́ руку царишша сорок тысячей,
Впереди идёт царишша-то сорок тысячей,
Позади идёт царишша-то сила — числа-сме́ту нет.
Говорил тогды поганоё да Идо́лишшо:
«Ай кого жо мне послать будёт в красён Киёв-град
Ай свезти мне ёрлыки-йти скорописчаты?
Мне послать, не послать Ваську-королёвича».
Ишше Васька-королёвич Идолишшу любимой зять.
Говорил тогды поганоё да Идолишшо:
«Уж ты вой еси, ты Васька, королёвич ты!
Уж ты съезди, ты Васька, ты в красён Киёв-град,
Ай свези-тко ёрлыки-йти скорописчаты».
Ишше в те́ поры-де Васька-то не ослышался;
Лёгко, скоро скачет он на добра́ коня,
А поехал тогды Васька в красен Киев-град;
Ён ко городу-ту ехал да не дорогою,
Ай во город заезжает не воротами,
Ай конь скачет через стену ту городо́вую,
Мимо ту же круглу башню ту науго́льнюю.
И едё он во гридни-то княженецкие,
И мечё он коня сам середи двора,
Не привязана мечёт д’ не приказана,
Не рассе́длана мечёт да не разуздана,
Сам идёт тогды во в ги́рню ту княженевскую,
Отпирает Васька двери-ту на́ пяту,
А не кстит он своёго-та лица че́рного,
Ён кладёт ёрлыки эти на дубовой стол.
А берёт государь тогды Илья Муромец,
А сберёт ёрлыки, скоро распечатыват,
А скорее того сам ведь просматриват;
Ишше сам он говорил тогды таково слово:
«Охти мене-чьки, мене-чьки,
Охти мене-чьки да тошнёхонько!
А не вёшна ведь вода нас облелеяла,
Подошло-то к нам под Киёв-от соро́к царей,
Ише сорок царей, сорок ведь царевичей,
Ише сорок королей, сорок королевичёв,
Ише сорок ятманов да подъя́таманченков;
Да под кажным под царём было, под царевичём
Ише силушки-то было по сороку тысячей;
Под самим под царишшом под Идо́лишшом,
Уже силушки было — да числа-сме́ту нет».
Говорил жо государь тогда Илья Муромец:
«Уж ты вой еси, Владимёр ты стольнё-киёвской!
Ай бери-тко-се свои да золоты ключи,
Отмыкай-ко-се свои окованы́ ларьци,
Насыпай-ко-се чашу красного золота,
Ай другу жа насыпай-ко-се чистого се́ребра,
Ай третью́ насыпай-ко-се скатного жемчуга,
Ай дари-тко-се Ваську-ту-королёвича,
Ай проси-ко-се строку на три годика,
Штобы нам во Киеви да покаяться,
Да покаяться во Киеви нам да поправиться».
Ишше в те́ поры Владимёр-князь не ослышался;
Ай берёт он свои тогды золоты ключи,
Отмыкает он свои окованы́ ларьци,
Насыпаёт он ведь чашу красна золота,
Ай другу жа насыпаё он чиста се́ребра,
Ише третью насыпаёт он скатна жемчугу,
Ай дарит тогды Ваську-ту-королёвича,
Он просит где-ка строку-ту на три годика.
Васька да́ры-ти берёт, им да чёлом не бьёт,
Не дават им-то строку на три годика.
Ай просили они строку-ту на три месяца,
Не давал Васька строку-ту на три месяца,
Только дал им ведь строку-ту на двенадцать дён,
Да уехал тогды Васька в силу-орду неверную.
Го́ворил тогды государь-от да Илья Муромец:
«Уж ты вой еси, Добрынюшка ты Микитич!
Ты садись-ко-се, Добрыня, да на ременчат стул.
У тебя же, у Добрынюшки, рука лёгка,
Ай рука у тя лёгка да и перо востро;
Ты пиши-тко ёрлыки скоро-на́-скорей,
А пиши-тко-се дружинушку да хоробрую:
Перву голову — Самсона-та Колыбанова,
Ай пиши-тко Светогора Первосла́вьёва,
Да пиши-тко-се Потанюшку-ту Хро́мого,
Ай пиши-тко-се Гаврила-та Долгополого,
Ай пиши-тко Перемётушку да Васильева,
Ай пиши-тко-се ты Ро́шшу-ту-Росшиби колпак,
Ише Рошшу-ту пиши да со племянником».
Говорил тогда государь-от да Илья Муромец:
«Ай кого же мы пошлём ехать по святой Руси,
Развезти ёрлыки эти скорописчаты?
Ай послать, не послать Михайлушка Данилова.
У Михайлушка лошадь-та ведь малёшенька,
Да малёшенька лошадь да удалёшенька».
Ишше при́звали Михайлушка тогды Данилова,
Ишше сами говорили ёму таково слово:
«Уж ты вой еси, Михайлушко да Данилович!
Уж ты съезди, ты Михайлушко, по святой Руси,
Развези-тко ёрлыки эти да скорописчаты,
Созови-тко-се дружинушку да хоробрую
Да тому жо-де ко князю на почёстной пир,
К государю и де к Ильи Муромцу,
Да на грозное зови на Камскоё побоишшо».
Ище в те́ поры Михайлушко не ослышался,
Лёгко, скоро сам он скачет на добра́ коня,
Ай поехал-де Михайлушко по святой Руси,
Ай крычал-то он, зычал тогды зычним голосом,
Да во всю жа богатырску буйну́ да головушку:
«Добро жаловать, дружинушка вы хоробрая,
Да ко князю ко Владимёру на почестён пир,
К государю ко Ильи, братцы, вы как на́ помочь
Ай на гро́зно-де на Камскоё сильнё побоишшо!»
Да приехал-де Михайлушко тогды Данилович,
Ай приехал-де Михайло-то в красён Киёв-град;
Он объездил всю ту землю Святорусскую,
А приехал-де Михайлушко на тре́тей день,
Ишше тре́тьёго дня да полу́ же дня.
Говорил тогды Владимёр стольнёй-киёвской:
«Уж ты вой еси, Добрынюшка да Микитич!
Ты скачи-тко-се ты скоро жо на добра́ коня,
Поезжай-ко-се, Добрынюшка, во чисто́ полё,
Сосчитай-ко-се да орду-силу неверную,
Привези-тко-се ты сметушку в красён Киёв-град».
Ишше в те́ поры Добрынюшка не ослышался,
Легко, скоро скакал тогды на добра́ коня,
Ай поехал-де Добрынюшка во чисто́ полё;
Ён смотрит на орду-силу да неверную,
Ишше сам буйной головушкой да покачиват.
А не мог сосчитать орды да неверные;
Да приезжал-де Добрынюшка в красён Киёв-град,
Он привёз-не привёз сметы в красён Киёв-град;
Ишше сам он говорил тогда таково слово:
«Уж ты вой еси, Владимёр стольнё-киёвской!
Ишше надобно бумаг, чернил три воза,
Ай описывать орда надо три года:
Да как этой орды-силы да неверные
Ише ясному соколу будё не о́блететь
Да во весь день-от как ведь вёшные,
Ишшо серому-то волку будё не о́брыскать
Ай во всю-ту ноченьку в осённую».
Ише съехалась дружинушка-та хоробрая,
Ай дружинушки съехалось ра́вно тридцать душ,
Ишше тридцать-то было без единого,
Сам тридцатой государь был Илья Муромец.
Да живёт эта дружинушка да по первой день,
Ишше пьё эта дружинушка она по вто́рой день,
Ишше пьют они бога́тыри да по тре́тей день.
Говорили тогды князи-ти, ду́мные бо́яра:
«Уж ты вой еси, Владимёр стольнё-киёвской!
Ише пьё у тя Илейка, проклаждается,
Ише ратным он делом не заботится, —
Ише хочё изменить у нас да во Киёви».
Говорил тогда Владимёр-от стольнё-киёвской:
«Уж ты вой еси, государь да Илья у меня Муромец!
Ише пьёшь у мня во Киеви, забавляешься,
Ише ратным делом не заботишься;
Верно, хочёшь изменить у мня ты во Киёви?»
Говорил жа государь тогды Илья Муромец:
«Уж ты вой еси, Владимёр стольнё-киёвской!
Ишше не́ жаль мне тебя, князя, со княгиною,
Ишше не́ жаль мне бояринов да брюши́нников,
Только жаль мне-ка во Киёви божьи́х церквей,
Только жаль мне-ка во Киёви бедных вдов».
Ишше стал тогды Иле́юшка собиратися,
Ишше стал тогды с дружинушкой собрунятися.
Отправляется Иле́юшка во чисто́ полё;
Ай берёт он сороковочку зелена́ вина,
Ишше пива-то берёт ведь он другу́ бочку,
Ишше третью-то ме́ду сладкого.
Ишше выехали они во чисто́ полё,
Разоставили шатры они белополо́тняны;
Ише пьют во шатрах они по первой день,
Ише пьют во шатрах они да по вто́рой день,
Забавляются они, пьют сами да по трете́й день.
Говорили тогды князи, думные бо́яра:
«Уж ты вой еси, Владимёр стольнё-киёвской!
Ише пьё у тя Илейка-та по первой день,
Ише пьё у тя Илейка-та да по вто́рой день,
Ише пьё у тя Илейка и по третей день;
Сам ратным он делом не заботится, —
Верно, хочё изменить у нас под Киёвом».
Говорил тогды Владимёр стольнё-киёвской:
«Уж ты вой еси, Олёшенька, ты Попович сын!
Поезжай-ко-се ты, Олёша, ты во чисто́ полё,
Ай скажи-тко ты государю ты Ильи Муромцу:
Ишше што он по шатрам пьёт, забавляется,
Ишше ратным он делом не заботится;
Верно, хочё изменить у нас под Киёвом?
Ишше в те поры Олёша не ослышался,
Лёгко, скоро скакал тогды на добра́ коня,
Да приехал-то Олёша-то ко белы́м шатрам,
Ише сам он говорил тогда таково слово:
«Уж ты вой еси, государь да Илья Муромец!
Ише пьёшь ты во чисто́м поли, проклаждаешься,
Сам ты ратным ты делом не заботишься, —
Верно, хочёшь изменить, верно, под Киёвом».
200 Говорил-де государь тогды Илья Муромец:
«Мне-ка не́ жаль мне вора князя Владимёра,
И как не́ жаль мне Опраксеи-королевичны,
Ишше не́ жаль мне князе́нов, бо́яр брюшинников;
Только жаль мне божьи́х церквей, бедных вдов.
Ай на ком эта заботушка на ком поло́жона,
Ише тем его дело буде́ созла́жоно».
Говорил же государь тогды Илья Муромец:
«Уж вы вой еси, дружинушка да хоробрая!
Уж я стану вам топеречи што да наказывать,
Уж я стану вам топеречи вам наговаривать;
Ды сысполните моё вы приказаньице;
Я поеду я топере в силу-орду неверную,
Да сысполните моё всё приказаньицё;
Засвистит моя когды сабля вострая,
Зазвенит когда моя кольчуга да серебряна,
Заревут когда поганые да татаровя,
Вы скачите тогда-кось на добры́х коней,
Поезжайте-тко во силу-орду неверную,
Ай рубите-тко всё старого и малого,
Не оставлейте единого на се́мяна».
Лёгко, скоро-де Илеюшка скаче́ на добра̀ коня,
Ай поехал в орду-силу неверною;
Ай едё да ко силушки, к орды неверныя.
Ай не вёшна вода тогда разливалася,
Расступалася орда-сила неверная;
Ише едё государь тогды Илья Муромец,
Ише едё он к поганому Идо́лишшу.
Ай сидит-де Идолишшо на девяти стулах,
Ай сидит-то-де он будто сильнёй бугор;
Голова-та у ёго а будто сильней бу́гор,
Ай глаза у ёго будто пивны́ чаши,
Ише нос у ёго будто палка дрова́ко́льная.
Да приехал государь к ёму Илья Муромец;
Говорил тогды поганоё Идолишшо:
«Уж и здраствуй, дороднёй доброй молодец!
Вы поправились во Киёви ли, покаялись,
Ли очистили дорожки в красен Киёв-град,
Ли построили дворы нам постоялые,
Да устроили конюшни вы лошадиные?»
Говорил жа государь тогда Илья Муромец:
«Мы поправились во Киёви вси да покаялись,
Ай очистили дорожки в красен Киев-град,
Ай построили мы домы постоялые,
Ай устроили конюшни лошадиные»,
Говорил тогда поганоё Идолишшо:
«Ай каков у вас есть государь-от да Илья Муромец?
Или много ли он хлеба-соли ест,
Или много ли вина он перед вы́тью пьёт?»
Говорил жа государь тогды Илья Муромец:
«Уж ты вой еси, поганоё Идолишшо!
Уж ты зглянь на меня: ведь какой я, — Илья:
Ишше хлеба, соли ест он да умеренно,
А вина по вытью пьёт по одной чарочки».
Говорил тогды поганоё Идолишшо:
«Он мало ведь пьё, сы (?) мало пьё и кушает, —
Он и мало можот он и дестовать.1
Ише хлеба я ем, дак к вы́тью по семи печей,
А вина-то я пью по се́ми ве́дёр жа».
Говорил жа государь тогды Илья Муромец:
«Уж ты вой еси, поганоё ты Идолишшо!
Ай была у меня у батюшка коровишшо;
По загу́менью коровишшо питалося,
Ай на за́хлебьи2 у коровишша брюхо треснуёт;
У тебя жо, у Идолишша, скоро треснёт жа».
Говорил тогды поганоё Идолишшо:
«Кабы был здесь государь-от да Илья Муромец,
На доло́нь посадил, сверху при́жал я, —
Меж двума меж долонями только мокро́ стало».
У Илеюшки сердечушко разъярилося,
Ай горе́ча-та кровь да раскипелася,
Ай могучи ёго плечи расходилися,
Лепёта́ во лици переменилася.
Ай берёт он тогды свою-то саблю вострую,
Ай махнул-то своей-то саблей вострыя,
Отсек у Идолишша буйну́ головушку;
Да свёрнулась голова, будто как пугвица.
Засвистела тогды сабля ёго вострая,
Зазвенела-то кольчуга та серебряна,
Заревели да поганые татаровя;
Услыхала да дружинушка хоробрая,
Легко, скоро-де скачут на добры́х коней,
Ай поехали в орду-силу неверную;
Да секут-то они старого и малого.
Не оставливают единого их на се́мяна.
Да рубилися бога́тыри по первой день,
Не пиваючись рубились, не едаючись,
Со добры́х коней они сами не слезаючись;
Да рубились богатыри во вто́рой день,
Не пиваючись рубились, не едаючись,
Со добрых коней они сами не слезаючись;
Да рубилися бога́тыри по трете́й день,
Не пиваючись рубились, не едаючись,
Со добры́х коней не слезаючись.
Говорил тогды государь-от Илья Муромец:
«Ай поедём мы топеречи во белы́ шатры,
Ише станем мы в шатрах да отдыхать теперь».
Во шатрах был оставлён Олёшенька, Попович сын,
А оставлен-де Гаврило Долгополыя.1
Увидал тогды Олёшенька, Попович сын,
Да поехал-де как Васька-та, королевич сын, —
А скакали они-де тогды на добры́х коней,
А настигли тогды Ваську-королёвича,
Ай отсекли-де у Васьки да буйну головушку.
Да как едут они ко белым шатрам,
Ише сами говорили да таково слово:
«Ай была кабы лисница нам на небо,
Ай присекли мы бы силушку небесную».
Услыхал жа государь тогды Илья Муромец:
«Уж и сукины вы дети, Олёшенька, Попович сын!
Хорошу жо вы как шуточку да нашутили;
Ише как эта шуточка вам с рук сойдёт?»
Да легли тогды бога́тыри во белы́ шатры.
Ише спят они бога́тыри да по первой день,
Ише спят они бога́тыри да по вто́рой день,
Ише спят тогды бога́тыри сами по третей день
Со того же со уста́тку со великого.
Да поу́тру-ту было, да утру очень рано жа,
По восходу-ту как бы́ло солнца красного,
Ише вышел-де Илеюшка из бела́ шатра,
Ай глядит на орду-силу тогды неверную, —
Ай стоит сила-орда вся живёхонька.
Да ’шше сам он говорил тогды таково слово:
«Ише кто-то-де эту шуточку, верно, да нашучивал,
Ише надо тому шуточка отшучивать».
Да как вышла-де дружинушка из белы́х шатров;
Увидал тогда Олёшенька да Попович сын,
Увидал тогды Гаврилушко Долгополыя: —
Ай скакали-де на копья, копьици они на вострые,
Закололись они на копьях грудью белою.
Ише тут-то им, братанушком, да славы́ поют.
Да пришло тогды дружинушки делать было нечего;
Ай скакали-де они тогды на добры́х коней,
Ай поехали в орду-силу они неверную;
Ише рубят-де они их всих да до единого.
Ай которого как рубят они на́двое,
Из того же как рожаетсе два татарина;
Да которого рубили да они на́трое,
Из того ведь как рожаетсе три да татарина.
Да рубилися бога́тыри они по первой день,
Ай рубилися бога́тыри они по вто́рой день,
Ай рубилися бога́тыри сами по третей день,
Не пиваючись рубили да не едаючись,
Со добры́х коней они сами не слезаючись.
Да отъехал тогды государь-от да Илья Муромец,
Ай глядит-де на орду-силу тогды неверную, —
Ай лёжит-де тогда орда вся мертвёхонька.
Закрычал тогды Илеюшка зычним голосом:
«Уж вой еси, дружинушка вы хоробрая!
Поезжайте-ко, дружина вся, по своим местам».
Да поехал государь тогды Илья-та Муромец,
Ай поехал-де Добрынюшка с им да Микитич сын.