Как во славном граде, в стольнё Киеве,
А-й у ласкова князя у Владимира
Начинался стол, поче́стён пир.
Не от ветра палаты покачалися,
Не от вихоря ворота открывалися, —
Заходил в их Добрынюшка Микитич млад.
Как за им зашли князья всё, многи бо́яра,
Многи русскии могучии бога́тыри.
Вполсыте́ они да наедалися,
Вполпьяне́ они да напивалися,
Они вси на пиру да порасхвастались.
Уж как тот тем хвастаёт, ново́й новы́м:
Ишше умной хвастат отцом, матерью,
А-й безумной хвастат золотой казной.
Как Добрынька-ка хвастат молодой жоной,
Молодой Настасьёй, дочерью Микуличной.
Они вси на пиру да рассмехнулися,
Друг на друга на чёстном да оглянулися, —
Промежу собой разговор ведут:
«Видно, нечем уж Добрынюшке похвастати, —
Дак уж хвастаёт Добрынька молодой жоной,
Молодой жоной Настасьёй, дочерью Микуличной!»
Не ясён соко́л с тёпла́ гнёзда солятывал,
Не бело́й кречет с тепла́ гнёзда сопархивал, —
Соходил ли тут да сам Владимир-князь
Со своёго места с княженецкого,
Он по гридне столовыя похаживат,
Сам таки он речи поговариват:
«Уж как все-ти добры молодцы расхвастались;
Мне-ка нечем князь Владимиру похвастати.
Как во да́лече, дале́че во чистом поли́
Там лётат Невежа чёрным вороном,
Уж он пишет мне-ка со угрозою,
Уж он кличёт-выкликаёт поединшика.
Мне кого послать с Невежой биться-ратиться,
Очишшать дороги прямоезжие,
Постоять на крепкиих заставушках?»
Уж как бо́льшой-от туляится за среднёго,
Ишше среднёй-от хоронится за меньшого;
А-й от меньшого Владимиру ответу нет.
Из-за заднёго стола-та белоду́бова
Вышол первой богаты́рь наш граду Киеву,
Ишше старой казак да Илья Муромец.
С ним по гридне столовыя похаживат,
Он такие речи поговариват:
«Я теперь недавно из дорожочки.
На заставушках стоял целых двенадцать лет,
Как Невежа, чёрной ворон, не казал мне глаз,
Кабы видел я Невежу, чёрна ворона,
Подстрелил бы я собаку из туга́ лука.
Нам послать было Добрынюшку Никитича:
Он зашшита будёт граду Киеву,
Оборона будёт нашей крепости».
Выпивал Добрынька чару зелёна́ вина,
Не большую пил, не малу — полтора ведра.
Как покончили почестён пир, пошел с пиру,
Он невесёл пошел и нерадостён.
Приходил в полаты в княженецкие.
Как не белая берёзка к земли клонится,
Не зелёные листочки расстилаются, —
Припадат Добрыня к своёй матушки:
«Уж ты гой еси, матушка родимая,
Ты честна вдова Офимья Олександровна!
Ты почто меня бесчастного споро́дила,
А-й почто ты бесталанного отро́дила.
Спородила бы меня ты, ро́дна матушка,
Лучше маленьким катушим серым камешком,
Завернула бы меня да в полотёнышко,
Опустила в глубину, на дно синё-морё.
Там лёжал бы я о́т веку до́ веку;
Буйны ветры хоть меня да не завеяли,
Добры люди про меня да не забаяли,
Дак не ездил бы я да по святой Руси,
Не губил бы я да християнских душ,
Не слезил бы я да отцей, ма́терей.
Не вдовил бы я да жон моло́дыих,
Не сиро́тил бы я да малых детушек.
А-й тепере нать ехать во чисто́ полё,
На заставушках стоять целых двенадцать лет».
А-й спроговорит Офимья Олёксандровна:
«Уж ты гой еси, чадо милое!
Кабы знала над тобой таку невзгодушку,
Кабы ведала велико я безвре́меньё,
Дак не так бы тебя, дитятко, споро́дила:
Спородила бы тебя я, чадо милоё,
Уж я силой в Святогора бы бога́тыря,
Уж я участью-таланью в Илью Муромца,
Уж я смелостью в Олёшу бы Поповича,
Уж походочкой-поступочкой шапливою
Я во мла́дого Чурилу сына Пленкова,
Я повадкою-поездкой молодецкою
Я в Поты́ка Михаила во Иванова,
Всим житьём-бытьём, именством бы, богатеством
Я во мла́дого во Дюка во Степанова.
Видно, су́дил бог, изволил тебе так уж жить, —
Зародился в звезду ты в бесчастную!»
Как сряжался Добрынюшка Никитич блад:1
Уж он платьице кладёт тако звериноё,
Снаряжаёт-обряжаёт коня доброго,
Садится Добрыня на добра коня,
Поезжат Добрынька с широка двора.
Провожат ёго Офимья Олёксандровна,
Провожат, сама да кли́чём кликаёт:
«Ай же ты, любимая невёстушка,
Молода Настасья дочь Микулична!
Уж ты что сидишь во тереми в златом верхи́,
Над собой разве невзгодушки не ведаёшь?
Закатаится ведь наше красно солнышко,
А-й заходит за горы за высокие:
Поезжат Добрынька с широка двора.
Ты скочи-тко на широкой двор скорёшенько,
Поспроси-ко у Добрыньки хорошохонько,
Он далёко ли едёт, куда путь держит,
Скоро ждать ли, дожидать да нам домой велит,
Велит скоро ли в окошечко посматривать?»
Как скочила Настасья дочь Микулична,
Выходила на широкой двор скорёхонько
В одной тоненькой рубашечки, без пояса
В одних тоненьких чулочиках, без чёботов;
Забегаёт Добрыньки со бела́ лица,
Припадаёт к стремечку к булатному:
«Ай же ты, моя любимая державушка,
Молодой ты Добрынюшка Никитич блад!
Ты далёко ли едёшь, куда путь дёржишь,
Скоро ждать ли дожидать да нам домой велишь?»
А-й спрого́ворит Добрынюшка Никитич блад:
«Ой же ты, моя любимая семеюшка,
Молода Настасья дочь Микулична!
Когда ты у мня, бедна, стала спрашивать,
Дак же я теперь начну тебе рассказывать:
Как пройдёт тому времени и три года,
Уж ты три года прождёшь да друга три прожди;
Как Добрыня твой назад не изворотится,
Дак втогда тебе, Настасья, воля вольняя:
Хоть вдовой сиди, да хоть заму́ж поди,
Хоть за князя поди, хоть за боярина;
Не ходи только за бабьёго надсмешника,
За судейного за перелетника,
А-й за смелого Олёшу за Поповича:
Как Олёша-то собака мне — назва́ной брат:
А-й названой-от брат ведь паче ро́дного».
Только видели Добрынюшку как се́дучись,
Не видали Добрыньки как поедучись.
Не дорогой он ехал, не воротамы, —
Через стену скачёт городо́вую,
Мимо башню́ машет наугольнюю,
Уж он с горушки на горушку поскакиват,
Уж он с хо́лма на́ холм перепрядыват,
Вси он речки, озёра перескакиват,
Уж он мелкие раздолья промеж ног спушшат,
Куды падали копыта лошадиные,
Тут очу́дились колодечки глубокие.
Уж как де́ничек за де́ничком как дождь дождит,
А-й неделька за неделькой как трава растёт,
Ишше годичек за годичком соко́л летит:
Как прошло тому времени и три года,
Поскоре сказать, прошло и целых шесть годов.
Приходил к им Олёшенька Лёвонтьёвич,
Приносил к им весточку нерадостну:
А-й убит-лёжит Добрынька во чисто́м поли,
Он головушкой лёжит да чрез ракитов куст,
Уж он резвыми ногами во ковыль-траву,
Руки, ноги у Добрыньки поразмётаны,
Уж как буйна-та головка поразломана,
Ясны очи вы́клёвали вороны.
С того на́чали к Настасьюшке похаживать,
Уж как на́чали Микуличну просватывать.
Ишше сватом-то ходит сам Владимир-князь,
Уж как свахой — Опраксия-королевична:
«А-й тебе ли жить, Настасья, молодой вдовой,
Молодой твой век одной коро́тати?
Ты поди хоть за князя, за боярина,
Хоть за смелого Олёшу за Поповича».
Она свата дари́т одной шириночкой,
Она сваху дари́т другой шириночкой,
Она смелого Олёшу калёной стрелой.
«Как исполнила я всю-ту мужню заповедь —
Прожила теперь да целых шесть годов.
Дак исполню свою я женску заповедь:
Проживу ишше да целых шесть годов,
Дак втогда ишше успею всё взаму́ж пойти».
Опять деничек за деничком как дождь дождит,
Неделька за неделькой как трава растёт,
Годичек за годичком как сокол летит.
Как прошло тому времени и шесть годов,
Поскоре сказать, прошло целых двенадцать лет.
Приходил опеть Олёшенька Лёвонтьёвич,
Приносил к им весточку нерадостну:
Как убит-лёжит Добрынька во чисто́м поли,
Вси уж косточки ёго да порастасканы.
С того на́чали к Настасьюшке похаживать,
Опять начали Микуличну посватывать.
Ишше сватом ходит сам Владимир-князь,
Уж как свахой — Опраксия-королевична:
«А-й тебе ли жить, Настасья, молодой вдовой,
Молодой твой век одной коро́тати?
Ты поди хоть за князя, за боярина,
Хоть за смелого Олёшу за Поповича».
Пораздумалась Настасья, порасплакалась:
Уж ей силой берут, бедну, неволёю,
Ей не честию берут да не охотою.
Как веде́тся пир у их по третей день,
А сёго дня нать итти во церковь божию,
Принимать с Олёшей по злату́ венцу.
Как пошла Настасья с широка́ двора,
А-й садилась Офимья Олёксандровна
Зна под светло косищато окошечко,
Уж как плакала старушечка с приче́тиком:
«А-й давно уж закатилось солнце красноё;
Закатается, видно, и светел месяц!»
Походит Настасья с широка двора.
Как из да́лече, дале́че из чиста́ поля
Выпадала пороха снегу белого;
По тому снежку, белой порошеньке
Уж как ехал детина Заоле́шенин.
На ём платьицё тако звериноё;
Под им конь-от косматой, быдто лютой зверь.
Не дорогой он едёт, не воротамы,
Через стену скачёт городо́вую.
Приезжал к полаты к белокаменной,
Уж он пнул столбы, ворота своим чёботом;
С боку на бок столбы все расшатнулися,
А-й широкие воро́та отворилися.
Проводил коня да привязывал,
Проходил в полату без докладушек.
Уж он крест кладёт да по-писа́ному,
А-й поклон ведёт он по-учёному,
Поклоняется на вси чётыре сто́роны,
Он старушечки кланялся особенно:
«Уж ты здравствуй, Офимья Олександровна!
А-й же ты, Добрынюшкина матушка,
Тебе сын Добрынюшка поклон послал.
Мы сёго дня с им с вечёра разъехались:
А-й Добрынька поехал ко Царю́граду,
Уж как я поехал ко граду Киеву.
Говорил мне Добрынька таковы речи:
— Если судит бог бывать да в граде Киеве,
Попроведай про родиму мою матушку,
Попроведай про любимую семеюшку,
Молоду Настасью дочь Микуличну».
А-й спрого́ворит Офимья Олёксандровна:
«Ай же ты, детина Заоле́шенин!
Не тебе бы надо мной да надсмехатися,
Не тебе бы досажать победно ретиво сердцё.
Без угару болит буйна головушка,
Без досады шумит да ретиво́ сердцё.
Приходил к нам Олёшенька Лёвонтьёвич,
Приносил к нам весточку нерадостну,
Что-й убит-лёжит Добрынька во чисто́м поли;
Он головушкой лёжит да через ракитов куст,
Уж он резвыма ногами во ковыль-траву;
Ручки, ножки у Добрыни поразмётаны,
Уж как буйная головка поразломана,
Ясны очи вы́клёвали вороны.
Иссушила я победно ретиво́ сердцё,
Тяжелёшенько по сыне своём плакала.
С того начали к Настасьюшке похаживать,
С того начали Микуличну посватывать:
Уж как сватом-то ходит сам Владимир-князь,
Уж как свахой Опраксия-королевична.
Уж ей силой берут, бедну, неволёю,
Ей не честию берут да не охотою.
Как ведётся пир у их по третей день;
А-й сёгодни пойти нать в церковь божию,
Принимать с Олёшой по злату венцу».
А-й спроговорит детинка Заоле́шенин:
«Говорил мне Добрыня таковы речи:
За кого пойдёт Настасья дочь Микулична, —
Дак велел мне сходить на пир, на свадёбку,
А-й тебе он велел брать золоты́ ключи,
Отпушшаться в по́грёбы глубокие,
А-й достать мне-ка одежду скоморошную,
А-й достать мне-ка шубочку-кошулёчку,
А-й достать мне-ка сапо́жочки — зелён сафьян,
А-й достать мне-ка шляпочку пуховую,
Пушистую, ушистую, завесисту,
Да достать мне-ка гусёлышка яро́вчаты».
А-й брала Офимья золоты́ ключи,
Отпушшалась в погрёба́ глубокие,
Как достала одежду скоморошную,
А-й достала гусёлышка яро́вчаты,
А-й достала шубочку-кошулёчку,
Достала сапожочки зелен сафьян,
Подавала чёрну́ шляпу пуховую,
А-й пуховую шляпу ушистую.
Уж он брал ведь палицу соро́к пудов:
«Чтобы нас на свадьбе не обидели».
Он пошел к Владимиру стольнё-киевскому.
У дверей стоят тут все придверники,
У ворот стоят приворотники, —
Не пропушшают удалу скоморошину.
Уж он брал их за шею, прочь отталкивал,
Смело проходил в полаты в княженецкие.
Как иду́т за им да все придверники,
А-й иду́т за им все приворотники,
А-й творят оны велику ёму жалобу:
«Уж ты гой еси, солнышко Владимир стольнё-киевской!
А-й кака-та уда́ла скоморошина!
Уж он брал нас за шею, прочь отталкивал,
Смело проходил в полаты княженецкие».
Тут прого́ворит удала скоморошина:
«Здравствуй, солнышко Владимир стольнё-киевской,
Со своим ты с князём с первобрачныим,
Со своёй княгиной второбрачныя!
Ишше где-ка моё место скоморошноё?»
Испроговорит Владимир стольнё-киевской:
«А-й твоё ведь место скоморошное
На брусовой печке ды и в за́печью».
Уж он эвтим местом не обрезгуёт,
Залезал на печку на брусовую,
Вынимал он гусёлышка яровчаты,
Уж он клал на колена молодецкие,
Уж он начал струночки натягивать,
Уж он начал по гуселькам похаживать,
Уж он стал на гусёлышках выигрывать:
Уж он и́грыши берёт да со Царя́града,
А-й выи́грыши ведёт до града Киева.
А-й стоит Настасья за столом да белоду́бовым,
Худо видит вольный белый свет;
У ей слёзы-то скачут из ясны́х очей,
Не в один скочи́ли ру́чей — ровно в три ручья:
«Я была как за любимой-то державушкой,
У его были ведь эки же гусёлышка,
Уж он так же по гусёлочкам похаживал!»
А-й спроговорит Владимир стольнё-киевской:
«Ай же ты, удала скоморошина!
Солезай со печки со брусовыя.
За твою игру за весёлую
Я даю тебе три места три хорошиих:
А-й перво́ тебе место — подле меня,
А-й друго тебе место — супротив меня,
А-й третьё тебе место — куда сам похошь».
Не садился скоморошина подле́ князя,
Не садился он да супротив князя,
Он садился к Настасьи дочери к Микуличны.
Говорил скоморошина таковы речи:
«Уж ты гой еси, солнышко Владимир стольнё-киевской!
Ты позволь-ко мне-ка налить чарку зелёна́ вина,
Поднести мне чарку да́ кому я хочу,
Кому задумаю, кого пожалую».
Говорит Владимир стольнё-киевской:
«За твою игру да за весёлую
На моём пиру да что ты хошь твори».
Наливал он чарку зелёна́ вина.
Подносил Настасьи дочери Микуличны,
Уж он сам говорил да таковы речи:
«Всю ты выпей чарочку до донышка;
Не допьёшь до дна — дак не видать добра».
Как брала Настасья чарку во белы́ руки,
Выпивала чарочку до донышка;
Подкатился какой-то ей злачён перстень.
Уж как видит Настасья дочь Микулична,
Что-й была с Добрынькой в церквы божия,
Принимала с Добрынёй по злату́ венцу, —
Выходила из-за столов да белоду́бовых,
Она падала Добрыньки во резвы́ ноги;
«Ты прости меня, вины да виноватую!
Я наказу твоего да не исполнила.
Меня силой берут и неволею,
360 Не честью берут, не охотою,
Сватом был сам Владимир-князь,
Свахой Опраксия-королевична».
Как спрого́ворит Добрынюшка Никитич млад:
«Не дивую я уму женскому;
Уж как бабей волос долог, а ум ко́роток;
Как дивую я брату-ту названому
Ишше на́ имя Олёшеньке Поповичу.
Да ишшо дивую князю я Владимиру:
У жива мужа да отымат жону!»
Уж как вышел Олёша за столов да белоду́бовых,
Уж он кланялся Добрыни во резвы́ ноги:
«Ты прости меня, вины да виноватого». —
«Уж как в той вины да тебя бог простит,
А в другой вины я не прошшу тебя:
Ты зачем ходил к родимой моёй матери,
Приносил ей весточку нерадостну,
Досаждал ее победно ретиво́ сердцё?»
Уж он брал Олёшу за жолты́ кудри;
Водит он его по гри́дине столовыя,
Уж он сам на гусля́х да выговариват,
А Олёша тут поахиват.
Как от буханья не слышно было оханья.
Пригодился в бесёды Илья Муромец;
Захватил Добрыню за могуты́ плеча,
Уж он сам говорил да таковы речи:
«Не убей ты за напраслину бога́тыря:
Хоть он силой-то не силён, а на́пуском смел».
Тут Владимиру ко стыду пришло;
Потупил он ясны очи во кирпичен пол.
Брал Настасью Добрыня за белы́ руки.
И встречала Офимья Олександровна:
«Не красное солнышко повызошло,
Не мелкие звездочки рассыпались, —
Пришел Добрыня на широкий двор!»
Остался Олёша Леонтьевич,
Садился покрай лавочки брусовыя,
Уж и сам говорил таковы речи:
«Всякий на свети женится,
Да не всякому женитьба издавается:
Издалась только Ставру́ сыну Годе́нову
Да мла́дому Добрынюшке Микитичу».