А Владимир-князь стольнё-киевской
Заводил он почестён пир пированьицо
А-й на всех-то на князей, на бо́яров,
Да-й на русских могучих бога́тырей,
На всех славных поляниц на удалыих.
А сидят-то мо́лодци на честно́м пиру,
Все-то сидят пьяны-веселы;
Владимир-князь по горенке похаживал,
Пословечно государь выговаривал:
«Все есть добры мо́лодци поженены,
Красныи девушки заму́ж даны,
Столько я один хожу холо́ст не жененой:
То вы знаете ль мне, братци, супротивничку,
Чтобы личушком она да-й супротив меня,
Очушки у нёй бы ясных соколов,
Бровушки у ней бы черных соболей,
А походочкой она бы лани белою,
Белою лани напольскою,
Напольской лани златорогия,
А чтобы было бы мне с ким жить да быть, век коро́тати,
А еще вам молодцам было б то кому поклонятися?»
Все бога́тыри за столиком умолкнули,
Все молодци́ да приутихнули,
За столом-то сидят, затулялися;
о́льшая тулится к середнюю,
Середняя тулится за меньшую,
А от меньшой тулицы ответу нет.
З-за того́ за столичка дубового,
Из-за тых скамеечек окольниих
Вышел старыя Перми́н сын Иванович,
Понизешеньку князю поклоняется:
«Ты Владимир-князь и стольнё-киевской!
Благослови-ко, государь, мни словце вымолвить.
А еще знаю я тоби супротивничку:
еЛичушком-то она супротив тобя,
Очушки у нёй ясных соколов,
Бровушки у ней черных со́болей,
А походочкой она лани белыя,
Она белыя лани напольския,
А напольской лани златорогою;
Тоби буде с ким жить, век коротати,
Нам, молодцам, будет-то кому поклонятися.
А во той ли во славной в хоробро́й Литвы,
У того ли-то у короля литовского,
Есть прекрасна дочь Опраксья-королевична,
Да-й сидит она во тереми в златом верху;
На́ ню красное солнышко не о́бпекет,
Буйныи ветрушки не о́бвеют,
Многии люди не обгалятся.
Есть-то у ко́роля дру́га дочь,
Дру́га дочь Настасья-королевична;
Она ездит во чисто́м поли, полякует,
Сильнё поляничищо уда́лое».
Говорил Владимир таковы слова:
«Ай же мои кня́зи-бо́яре,
Сильнии русскии могучии бога́тыри,
Славны поляници вси удалыи!
Мни кого-то послать из вас-то посвататься,
За меня за князя Владимира,
У того ли-то у короля литовского
На прекрасной на Опраксы-королевичной?»
Все за столом сидят, умолкнули,
Все молодци приутихнули.
Старыя Перми́н сын Иванович,
А по горенке Перми́н ён похаживает,
Пословечно князю ён выговаривает:
«Ты Владимир-князь стольнё-киевской!
Благослови мне, государь, словцё молвити.
А-й то знаю я, послать кого посвататься
За тобя за князя за Владимира
У того у ко́роля литовского
На прекрасной Опраксьи-королевичной:
Послать тихого Дунаюшка Ивановича;
Тихия Дунай во послах бывал,
Тихия Дунай много зе́мель знал,
Тихия Дунай говорить горазд.
Да ёму-то, Дунаюшку, посвататься
За тобя за князя за Владимира
У того у короля литовского
На прекрасноей Опраксьи-королевичной».
Славныя Владимир стольнё-киевской
Скоро шол по горенке столовыи,
Брал-то он чарочку в белы́ руки,
Наливал-то он чару зелена́ вина,
А не малую стопу — полтора ведра
Разводил ён медамы стоялыма,
Подносил он-то ко тихому Дунаюшку,
Ко́ тому Дунаюшку Ивановичу;
Тихия Дунаюшко Иванович
Он скорешенько ставает на резвы́ ножки,
Чару брал от князя во белы́ ручки,
Принял-то он чарочку одной ручкой,
Выпил-то он чарочку одным душком,
Подал чарочку он князю Владимиру,
Понизенько он князю поклоняется:
«А Владимир ты князь стольнё-киевской!
Благослови мне, государь, словцё вымолвить.
Еду я посвататься за князя за Владимира
И у того у короля литовского
На прекрасной Опраксьи-королевичной;
Столько дай-ко ты мне еще товарища,
Мо́лода Васильюшка Кази́мирова».
А Владимир-князь стольнё-киевской
Он скорешенько брал чару во белы́ ручки,
Наливал он чару зелёна́ вина,
Не малую стопу — полтора ведра,
Разводил ён медамы все стоялыма,
Подносил ён к Василью Кази́мирову.
Молодой Василий Кази́мирович
Он скорешенько ставал на резвы́ ножки,
Чарочку он брал во белы́ ручки
От того от князя Владимира,
Принял-то он чарочку одной ручкой,
Выпил он чарочку одным душком,
Подал он чарочку князю Владимиру,
Понизешенько Владимиру поклоняется:
«Ты Владимир-князь стольнё-киевской!
Благослови, государь, словцё вымолвить.
Еду я с Дунаюшком посвататься
За тобя за князя за Владимира
А-й у славного у короля литовского
Прекрасную Опраксью-королевичну;
Дай-ко еще́ нам товарища,
Моего-то братца крестового,
А Васильюшка, па́робка заморскаго:
А ёму́-то, Васильюшку, коней седлать,
Да ему-то, Васильюшку, расседлывать,
А ему-то, Васильюшку, плети по́давать,
Ему плети по́давать, ему плети при́нимать».
Владимир-князь стольнё-киевской
Берет он чарочку во белы́ руки,
Наливает он чару зелёна́ вина,
А не малую стопу — полтора ведра,
Разводил ён медамы все стоялыма,
Подносил ён к Васильюшку ко паробку,
А к Васильюшку к паробку заморскому.
Становился Василей на резвы́ ножки,
Брал-то он чару во белы́ ручки,
Принял он чарочку одной ручкой,
Выпил он чарочку одним душком,
А Владимиру-то князю поклоняется.
А пошли они с полаты белокаменны,
Выходили молодци они на Киев-град,
Шли в свои полаты белокаменныи,
А седлали добрых ко́ней богатырскиих,
А поехали раздольицем чисты́м полем
А во славную в эту в хоробру́ Литву.
А приехали они на широк на двор
Ко тому ли они к королю литовскому.
Тихия Дунаюшко Иванович
А с товарищем Василием Кази́мировым
А пошли они в полаты белокаменныи,
А Васильюшко паробок заморскиий
Стал-то он по двору похаживать,
За собою стал добрых коней поваживать.
Тихия Дунаюшко Иванович,
Молодой Василий Кази́миров,
Как прошли они в полаты белокаменны,
Заходили во столовую во горенку,
На пяту дверь поразма́хивали,
Они господу-богу помолилися,
Били челом, низко кла́нялися,
Самому-то ко́ролю они в особицу,
Всем-то князьям подколенныим.
Садил их король за единой стол,
А кормил-то их ествушкой саха́рнею,
А поил-то их питьицем медвяныим.
Тихому Дунаюшку Ивановичу
Подносил к нему чару зелёна́ вина,
То не малую стопу — полтора ведра;
Тихия Дунаюшко Иванович,
А скорешенько ставал на резвы́ ножки,
Чарочку он брал во белы́ ручки,
Брал-то он чарочку одной ручкой,
Он за этою за чарочкой посватался
У того у короля литовского
На ёго на дочери любимоёй,
На прекрасноёй Опраксы-королевичной,
За своего за́ князя Владимира.
Го́ворил коро́ль таковы слова:
«Глупый князь Владимир стольнё-киевской:
Ен не знал, кого послать ко мне посвататься,
Из бояр мне-ка́ боярина богатого,
Из бога́тырей бога́тыря могучего,
Из крестьян мне-ка́ крестьянина хорошего,
Он послал мне-ка́ холопину дворянскую!
Ай же мои слуги верныи,
Вы берите-тко Дуная за белы́ ручки,
Да-й ведите-тко на погреб холодныи,
За нёго́ за речи неумильнии».
Тихия Дунаюшко Иванович
Скоро-то он скочит через зо́лот стол.
А схватил ён татарина за ноги,
Стал ён татарином пома́хивати́,
Стал бить татар, покола́чивати́.
А король-то по за́столью бегаёт,
Куньею шубой укрывается.
Говорит король таковы слова:
«Ай же тихия Дунаюшко Иванович!
2А садись-ко со мной за единой стол,
Ешь-ко ты пей с одной мисочки,
Сделаем с тобою мы сва́товство
Да на моёй ли на дочери любимою,
На прекрасноей Опраксы-королевичной,
За того за князя Владимира».
Говорил Дунай таковы слова:
«Ай же король ты литовскии!
Еще не учёстовал молодцев приедучись,
Не ужаловать-то молодцев поедучись.
В честь я Опраксию да королевичну
Да возьму-то я за князя за Владимира,
А не в честь я возьму за товарища
За того Васильюшка Кази́мирова».
Тихия Дунаюшко Иванович
Скоро шол полатой белока́менною,
Выходил-то Дунай на широк на двор,
Приходил ён ко терему к златым верхам,
Стал Дунаюшко замочиков отща́лкивати́,
Стал Дунаюшко он дверцей выста́вливати́,
Он приходит-то во терем во златы верхи;
По тому-то терему злату верху
А Опраксия-королевична похаживает
А в одной тонкой рубашке без пояса,
А в одних тонких чулочках без чоботов,
У нёй русая коса пораспущена.
Воспрого́ворил Дунай таковы слова:
«Ай же ты, Опраксия-королевична!
А идешь ли ты за́муж за князя за Владимира?»
Говорит ёму Опраксия-королевична:
«Ай ты славныя богатырь святорусския!
Три́ году я господу молилася,
Чтоб попасть мне-ка за́муж за князя за Владимира».
Брал ён ю за ручушки за белыи,
Брал ю за перстни злаченыи,
Целовал в уста во саха́рнии
А за нёи за речи умильнии,
Выводил он ю со те́рема златых верхов,
Приводил ю Дунай на широкой двор,
А садил ю Дунай на добра́ коня,
На добра́ коня садил к головы́ хребтом,
Сам Дунаюшко садился к головы лицём.
Они сели на добры́х коней, поехали
А по славному раздолью чисту́ полю;
Их достигла темна ночка в чисто́м поли,
Они спать легли проклаждатися.
Говорит-то Дунаюшку Ивановичу
А прекрасная Опраксия-королевична:
«Ах же тихия Дунаюшко Иванович!
У меня-то ведь есть сестра ро́дная,
А Настасья есть королевична,
Она сильня поляница и уда́лая,
Она езди во чисто́м поли, полякует,
Как наедет-то она ко белы́м шатрам,
Во белых шатрах нам живы́м не быва́ть».
Эта Настасья-королевична
Узнала про сестрицу свою ро́дную,
Увезли у ней сестрицу на святую Русь,
Не влюби у них брали бога́тыри;
Она ехала в погону по чисту́ полю,
А скакала на кони богатырскоем
Да по славну раздолью чисту́ полю;
По целой версты конь поскакивал,
По колен он в земелюшку угрязывал,
Он с земелюшки ножки выхватывал,
По сенной купны он вемелики вывертывал,
За три вы́стрелы камешки откидывал.
Не путём она едет, не дороженькой,
Она ехала раздольицем чисты́м полем,
Проехала она да сестру ро́дную,
А проехала она и мимо Киев-град.
Тихия Дунаюшко Иванович,
Садился Дунай на добры́х коней,
А садил ён Опраксу-королевичну
А Василью Кази́мирову да-й на добра́ коня,
А садил-то ю к головы хребтом,
А Васильюшко-то салился к головы лицём.
Тихия Дунаюшко Иванович
А послал с нима па́робка любимого,
Он того Василия заморского,
Отвезти ю князю на широкой двор,
Отвезти в полаты белокаменны,
А подать-то ю князю во белы́ ручки.
А сам тихия Дунаюшко Иванович
Он поехал во раздолье чисто́ поле
Посмотреть на поляницу удалую,
А-й на этую Настасью-королевичну.
Молодой Васильюшко Казимиров,
Со своим со паробком любимыим,
Они ехали раздольицем чисты́м полем
На добры́х конях на богатырскиих,
Ускоряли-то оны скоро-на́-скори,
Приехали-то они в стольнёй Киев-град
А ко славному ко князю на широкой двор,
А скорешенько спустились со добры́х коней,
Опустили-то Опраксию-королевичну
Со добра́ коня с богатырского.
А повел-то ю Васильюшко Кази́миров
Во эту́ полату белокаменную
Ко тому ко князю ко Владимиру,
Подал он ю во белы́ ручки.
Тихия Дунаюшко Иванович
Ехал он раздольицем чисты́м полем,
Ен наехал поляницю во чисто́м поли,
Становил ён поляницю супротив собя,
Говорил ён поляници таковы слова:
«Ай же Настасья-королевична!
Я достал твою сестрицу родимую,
А достал заму́ж за князя Владимира.
Ты идёшь ли за́муж за Дунаюшка,
За того за Дунаюшка Ивановича?»
Говорила Настасья-королевична:
«Тихия Дунаюшко Иванович,
Славныи бога́тырь святорусскии!
Если ты мной не ломаешься,
Я иду это за́муж за Дунаюшка,
За тобя, Дунаюшка Ивановича».
Они сели на добры́х коней, поехали.
Приехали они в стольнё Киев-град,
А приехали ко матушке к божьёй церквы;
А Владимир-князь стольнё-киевской
Повенчался ён во матушке в божье́й церквы
А со тою со Опраксою-королевичной,
А-й выходит ён со божьёй церквы;
Тихия Дунаюшко в церкву пошол
Повенчатися с сестрицей со дру́гою,
А со тою с Настасьей-королевичной,
Во божьёй церквы повенчалися,
Принимали-то оны́ золоты венци,
Они заповедь великую покла́дали:
А что жить-то им быть, век коро́тати.
Выходил-то Дунай со божье́й церквы,
Приходил ён ко князю ко Владимиру,
Сделали оны́ тут почестен пир,
А-й на всех-то князей, на всех бояров,
На всех русскиих могучиих бога́тырей,
На всех славныих поляниц на удалыих.
Все на пиру наедалися,
Все на пиру напивалися,
Все на пиру порасхва́сталися́.
Хвастает богатой золотой казной,
Золотой казной он бессчетною,
Щеголь хвастает одежей драгоценною,
Сильний хвастает-то силушкой великою,
Иной хвастает богатырь добры́м конем.
Тихия Дунаюшка Иванович
Он выходит-то з-за столика дубового,
Из-за тых скамеёк окольниих,
От своей семеюшки любимоёй,
От молодой от Настасьи-королевичной,
Стал Дунаюшко по горенке похаживати,
Пословечно Дунай выговаривати:
«Нет мене лучше молодця во всем Киеве!
А-й никто не смел ехать посвататься
Да-й за славного за князя Владимира
На Опраксии-королевичной, —
Сам я женился и людей женил,
Сам я боец и удало́й молоде́ц,
А горазд-то стрелять я из луку из ту́гого!»
Говорила Настасья-королевична;
«Свет ты, здержавушка любимая,
Тихия Дунаюшко Иванович!
А нече́м-то ведь я да не ху́же тобя:
Сила моя есть побо́льше твоёй,
А ухваточка моя удале́е тобя́».
А Дунаюшку-то дело не слюбилося,
А молода жена перехвастала.
Говорил Дунай таковы слова:
«Ай же Настасья-королевична!
А ставай-ко ты на резвы́ ножки,
Поедем мы с тобой во чисто́ поле,
Востроты мы у́ друг друга́ отведаем».
Вышел Дунай во чисто́ поле,
Положил ён колечко серебряно
На свою на буйну головушку,
А-й наставил ён свой вострый нож,
Говорил ён Настасье-королевичной:
«Ай же Настасья-королевична!
Отойди-тко от меня да за пятьсот шагов,
Пропусти-тко эту стрелочку каленую
По тому остре́ю по ножовому,
Чтобы стрелочка катилась на две стороны,
На две стороны катилась весом равна
И угодила бы в колечко серебряное».
Этая Настасья-королевична
Она брала свой ту́гой лук разрывчатый,
Налагала она стрелочку каленую,
Натягала она тетивочку шелко́веньку,
А спущала в эту стрелочку каленую;
Пропустила эту стрелочку каленую
По тому остри́ю по ножовому,
Прокатилась эта стрелочка каленая
По тому острию на две стороны весо́м ровно,
Угодила во колечко серебряно.
Три́ раза она Настасьюшка простре́лила
Из того из лука из разрывчата
По тому остре́ю по ножовому,
Пропустила эту стрелочку каленую
Да-й во то ли во колечко во серебряно.
Говорил-то ён Дунай да таковы слова:
«Становись-ко ты, Настасья, супротив меня».
Он покла́дал ёй колечко серебряно
Да на нёй на буйную головушку,
Ён наставил сво́ю нож булатнею (так)
И то отше́л он от Настасьюшки пятьсот шагов.
То Настасья-королевична молилася,
А-й молилася она да-й горько плакала:
«Ай же тихия Дунаюшко Иванович,
Ты меня прости во женской глупости!
А-й по поясу вкопай меня в сыру землю,
А еще бей-ко ты меня да-й по нагу́ телу,
А прости меня во глупости во женскою,
Не стреляй-ко ты из луку из разрывчата,
Не спущай-ко стрелочки каленые
По тому ты по остре́ю по ножовому
Да-й во то колечко во серебряно.
А-й теперь-то ты Дунаюшко хмельнёшенек,
А-й теперь Дунаюшко пьянёшенек,
А убьешь меня-ту, молоду жену,
А-й ты сделашь две головки бесповинныих.
У меня с тобой во чреве есть чадо́ посеяно,
По коленкам у него есть ножки в се́ребри,
По локо́точкам ёго ручки в красном золоти,
А наза́ди у него пекет светёл месяц,
От ясны́х очей как будто луч пекет».
Ничего тому Дунай да не пытаючись,
Как брал ту́гой лук да свой разрывчатый,
Наложил-то стрелочку каленую,
Ён спустил тетивочку шелковую.
Пролетела эта стрелочка каленая
А-й Настасье-королевичной да во белы́ груди,
А-й тут Настасьюшки славу́ поют.
При́шел тихия Дунаюшко Иванович,
Подошел он к нёй да порасплакался.
А он брал свою да саблю вострую,
Распластал он ёй да чрево женское,
Посмотрел-то как у них чадо́ засеяно:
По коленочкам-то ножки в се́ребри,
По локоточкам-то ручки в красном золоти,
По косицам у него как звезды частые,
Назаду-то него да как свете́л месяц,
От очей тых от него как быдто луч пекет.
Да ут тихия Дунаюшко расплакался,
И говорил Дунай да таковы слова:
«Ай по тых пор видно, что Дунаюшко женат бывал!»
Становил-то он свою да саблю вострую,
Говорил Дунай да таковы слова:
«Наперед-то протекла река Настасьина,
А друга́я протеки река Дунаева!»
Становил свою он саблю вострую,
Да он пал на саблю ту на вострую,
Отрубил свою буйну́ головушку.
Тут Дунаюшку с Настасьюшкой славу́ поют,
Им славу́ поют да веки по́ веку.